Слез не было – они высохли в одно мгновение. Я не оборачивалась.

Я не успела выйти на солнце. Он догнал меня и держал крепко.

– Нет, Лиза, ты не можешь так уйти. Послушай, подожди. Вот, успокойся, сядь. – И он подвел меня к белому пластмассовому столику под раскрытым зонтом. Я послушно села, не глядя на него. А на мою сумку села бабочка – рыжая крапивница, яркая и счастливая красавица. – Нет, я не могу, Лиза. Зачем я это сказал? Прости. Я не… Я не хотел. Я не этого хотел… Ох, я совсем запутался, совсем. Я обезумел от этой двойственности, раздвоенности, вечной необходимости все скрывать, от любви. От любви, Лиза. Это ревность. Я ревную тебя, понимаешь? Я не могу пережить, что ты спишь с Митей.

– Я с ним не сплю. А ты с женой – спишь.

– Прости меня. Я запутался, понимаешь? – Он был весь мокрый. На голубой рубашке темнели мокрые пятна. Крупные капли пота выступили на лбу. Губы потеряли свой четкий изгиб, расплылись и дрожали. Сердце мое сжалось.

– Хорошо, – сказала я. – Только есть у меня одно чувство. Одна мысль…

– Что? Скажи, что, Лиза, милая…

– А вот что. В конце концов я не достанусь никому – ни тебе, ни ему. Ему я вовсе не нужна, а тебе – почти. Ну, прощай. Я пойду одна.

Бабочка, до сих пор неподвижно распластанная на моей сумке, вздрогнула крыльями и упорхнула. Я встала на ноги. Ничего. Стою.

Солнце палило так, словно скатилось по Крымскому мосту прямо на площадь перед метро.

Он шел рядом со мной и что-то еще говорил. Я старалась не слышать. Не помню, как я оказалась в своей «Зоне». В полумраке Митиной квартиры, за толстыми каменными стенами главного здания. И – одна. На этот раз навсегда.

От слез я уснула. Эсэмэска разбудила меня, когда уже стемнело.

«ЛЮБИМАЯ! ЕДИНСТВЕННАЯ!»

«Какой ужас, – подумала я. – Я этого не выдержу». И ответила:

«МОЖЕТ БЫТЬ, ОНА – НО НЕ Я».

Наступила пауза. Она длилась, и я поняла, что это и есть конец. С трудом встала. Вымыла лицо холодной водой. С трудом переставляя ноги, добралась до кухни и поставила на плиту чайник. Как хорошо, что Сашки нет дома. В гостях, у кого-то на даче, и приедет даже не завтра. А к тому времени я справлюсь.

И бегом бросилась на сигнал прилетевшего письма.

«НЕТ, – читала я. – ТЫ, А НЕ ОНА. ТЫ, ЛИЗА!»

И почти сразу же – новое:

«ЧТО Я НАДЕЛАЛ! ПРОСТИ, ЛЮБИМАЯ!»

Комната наполнилась удушливым дымом. Чайник сгорел.

«ПРОСТИ! – заклинало следующее письмо. – Я ДОЛЖЕН ТЕБЯ УВИДЕТЬ. МНЕ НУЖНО СКАЗАТЬ ТЕБЕ ОЧЕНЬ ВАЖНУЮ ВЕЩЬ. ДО ЗАВТРА, МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ».

Я была так счастлива, что уснула, едва выключив плиту. Мне ничего не было больше нужно – ничего на всем белом свете. Ничего во всем мире. Если бы сейчас мне предложили бессмертие, я отказалась бы. Легко, с пренебрежением, не думая.


Утром, еще в сумерках сознания, не открывая глаз, я все вспомнила. Солнце почти не заглядывало в узкие амбразуры окон – стены «Зоны К» надежно хранили своих узников. И проснулась я очень рано.

Я оттирала гарь от стенок чайника, а перед глазами появлялись вчерашние эсэмэски – и я размышляла. Так мне казалось. На самом деле, я просто решалась. И решилась. Я все сделаю ради этой любви. Ведь другой у меня никогда не было. Были миражи, фантазии, навязчивый бред – что угодно. Но не любовь. Не страсть. В том, что это одно и то же, я теперь не просто уверена – я знаю это, и знаю наверное. Нет никакой любви к мужчине без страсти. Все остальное должно называться иначе – как угодно. Меня это не интересует. Мне важен только этот мой дар, полученный внезапно и незаслуженно, быть может, случайно. Но что-то говорит мне: нет, не случайно. Это твоя судьба. Это рок. Это счастье.

Береги его. Жертвуй ради него. Жертвуй ради него – но только собой. Не другими.

Тут телефон пискнул, и я выронила чайник. Он со звоном покатился набок.

«КОГДА Я ТЕБЯ УВИЖУ?»

«ПРИХОДИ, – нажимала я на клавиши, ошибаясь и путая буквы. – Я ЖДУ».

И думала: ни за что. Здесь, у Мити в доме… У Сашки в доме… Нет, ни за что. Просто поговорим.

Я не могла сидеть в этой камере без света и ждать. Выскочила из подъезда и побежала купить что-нибудь к чаю. У самой двери в магазин, почти загораживая проход, был установлен рекламный постер: тоненькая блондинка в черном, откинув с лица длинные, чуть рыжеватые волосы, протягивала мне книгу. «МОСКОВСКАЯ ЛОЛИТА», – прочитала я на обложке. Но мне было не до того, хотя название понравилось. Понравилась и девочка-автор: задумчивая, серьезная, с печальной чуть застенчивой улыбкой, она легко балансировала на стопке своих книжек, словно «Девушка на шаре» Пикассо. Впору было посадить рядом немолодого мужчину в позе роденовского «Мыслителя».

В магазине было прохладно, сумрачно и пусто. «Ягодная поляна», – прочитала я на белом прямоугольнике рядом с тирольским пирогом. И это название мне понравилось. Куда уж лучше!


Звонок. И еще в дверях – та самая улыбка.

Он проверяет, хорошо ли я заперла дверь, и только потом поворачивается ко мне.

– Ты можешь мне сказать, Лиза, что это все такое? – шепчет он, целуя меня в коридоре. – Что это? Откуда? Что это значит?

Его шея у основания волос, слегка влажная, пахнет утренней свежестью, словно кожа здорового ребенка, только очень большого и сильного. Этот запах исходит откуда-то изнутри его тела, наполняя мои ноздри, мои легкие, мое сердце. В темноте коридора я смотрю ему в глаза, они сияют. Вот тут и происходит главное – превращение.

Я уже не жена Мити, не мать Сашки, не дочь своих родителей и даже не совсем Лиза. Вовсе не Лиза. Это – Я настоящая, такая, какой должна быть. Меня зовут Фокси, и я – рыжеволосая юная женщина, прекрасная, любимая, единственная на свете. Та, какой стану, когда уйду. Та самая, какой пришла. Я – вечная.

Не животное, не человек, не дух – это Я.

Просто Я, но без Него меня нет. Это он вызвал меня сюда, в этот плотский мир, и мое тело, каждая частица моей плоти стремится к нему. Стремится, изнывая сразу от боли и избавления, от жажды и утоления, от неистового движения – и покоя.

И я делаю все, для чего я появилась на свет – воплотилась.

Страх, сомнения, печаль – где вы? Неужели мои глаза еще не высохли от слез? Нет, но это новые слезы, они лечат и омывают душу, словно весенний ливень, и мир сияет.

Своими новыми глазами – светлыми, чистыми – я оглядываю этот новый мир. В нем все иное, и все полно первозданного смысла. Я люблю все, на что падает взгляд. Лежа на полу, на ковре, рядом с ним, я вижу дверной косяк, край старинного дивана и дубовую ножку, какую-то картину в раме…

И смотрю, как пульсируют голубые жилки глубоко под белой кожей на его руке – отброшенной бессильно в сторону, прохладной, чуть влажной.

И слышу голос – первые слова в этом безлюдном, почти неведомом мире:

– Ты так кричала, Лиза… – Он поворачивается и смотрит мне в глаза. Улыбается – и только сейчас я узнаю его. Узнаю по этой улыбке счастья – чистой, застенчивой, нежной. Ликующей. Странной. – Ты знаешь, что ты очень… Очень громкая женщина?

Я молчу и, наверное, тоже улыбаюсь. Закрываю глаза. Открываю. И снова хочу его, все сильнее. Под волосами на затылке бегут мурашки, и мелкая рябь покрывает гладкую кожу живота и предплечий. Одно прикосновение его ожившей руки – и все повторяется, но так, словно девятый вал в сравнении с первой волной.

И мы снова лежим рядом, но поодаль, – два тела, выброшенные на затерянный в океане берег, на необитаемый и пустынный остров любви.

Где ты, страх? Здесь, так близко от любви, что даже боль отступает, тебе не место.


Войдя в кухню, я с трудом вспоминала, как пьют чай. Вот чайник – его блестящие бока еще хранят следы гари. С тех пор, как он сгорел и я чистила его, миновала вечность. Нужны кружки. Вот они. Пока я с недоумением разглядывала ложки, он уже резал ягодный пирог. Проголодался.

Мы пили чай и смеялись. И мне было ничуть не жаль расставаться – я чувствовала, я знала, что ничего уже не изменить. Отныне, вот с этого утра, мы с ним – одно, и расставание невозможно. Даже если кто-то из нас уедет навсегда. На край света – тот край, который другому не увидать, – что ж, тогда можно смотреть на луну. Даже если кто-то из нас умрет. Уйдет и не вернется. Мы вместе, и это навечно. Пусть спит со своей женой – это ничего не изменит. Какие пустяки. Какая малость. Ничтожная деталь, как пылинка в воздухе.

Он смотрел на меня так, что я знала: он понял. Между нами наступила та ясность, что сияла в этом июньском утре.

Ничего уже не изменить. Никогда. Мы смотрели друг на друга и улыбались той самой улыбкой.


Под вечер следующего дня, на закате, мы сидели в кафе у Крымского моста. Я пила зеленый чай с мятой, и мне не нужно было самой вспоминать, для чего нужны чашки и ложки. И слава богу – я бы не справилась.

– Ты понимаешь, что сегодня это было в последний раз – в «Зоне», я имею в виду. Возвращается Сашка. И вообще, это не мой дом, и я не могу там это делать.

– Что ты, Лиза!

– Нет, нельзя. Это другая вселенная, и я не могу. В «Зоне» – нет, не могу. А своего дома у меня нет.

– А дача?

– Что ты! Тем более. Там везде призраки. Митины старики – как живые. Эта ужасная ель над домом. Знаешь, и даже самое милое мне – маленький Сашка в коляске, тени ушедших собак – все это совсем другой мир, когда тебя настоящего еще не было. И меня еще не было. Там нельзя. В том мире нельзя.

– Тогда мы с тобой совсем бездомные. Но если ты так решила, что ж.

– Решила. Иначе все превратится в глупость и пошлость. Просто в блуд. И рассыплется в прах. Я знаю.

– Ну, тогда откровенность на откровенность. Позавчера ты мне сказала о Мите. Я ревновал, Лиза. Наговорил тебе всяких глупостей. Сегодня мне нужно сказать тебе… Сказать… – Он остановился. Наступила пауза. Он смотрел не на меня – куда-то в пространство.

– В общем, так. Надеюсь, ты понимаешь, что мужчины и женщины устроены по-разному. – Пауза.