— Хочешь, этого да? — шепчет мне Максим, склоняясь ближе к моему уху и слегка касаясь его губами, заставляя меня вздрагивать. Я что — то утвердительно простонала, оставаясь все так же неподвижно стоять. — Ты так этого хочешь. Я бы мог дать тебе это прямо сейчас. Мог бы показать все, на что способен, когда желаю тебя. Показать, как твое тело отзывается на мои ласки.

Он чертов искуситель, я плавлюсь от его слов, словно и не было сейчас между нами ссоры. Я вся дрожу от волнения и предвкушаю все, что он сейчас может сделать. И если он сейчас не сделает хоть что-то, я не выдержу и сама на него наброшусь. Но Максим быстро остужает весь мой пыл всего одной фразой:

— Но, думаю, сейчас ты не в том состоянии, — он отпускает меня и выходит из комнаты, оставляя меня одну, полностью опустошенную и неудовлетворенную. Я несколько раз хлопаю глазами, ну что он за человек! Полностью обессиленная, сажусь на стул, пытаясь унять эмоции, бушующие у меня внутри. Из горла вырывается болезненный всхлип. Не хочу плакать, не хочу! Но слезы сами вырываются наружу и, поджав под себя ноги и спрятав лицо в коленях, даю им полную свободу. Я всхлипываю тихо, стараясь, чтобы Максим не услышал меня, не хочу, чтобы он меня такой видел, но и остановиться сейчас тоже не могу. Мне плохо. Внутри словно все разрывается, и дело даже не в том, что Максим отказал мне, видя, как сильно я его хочу. Мне плохо от того, что все запрятанное ранее уже готово растерзать меня изнутри. И я даже боюсь представить тот шквал эмоциональной боли, что может обрушиться на меня. Ну куда же он ушел? Почему оставил одну? Я знаю, он злится, да я и сама на себя злюсь. Глупая, глупая Оксана! Но почему, черт возьми, он меня оставил?!

Глава 14

Полностью погруженная в свое отчаяние я не замечаю, как в комнату возвращается мой мучитель. Сначала он просто присаживается рядом со мной, и я начинаю ощущать тепло его тела. Вся энергия, что в нем, словно по воздуху передается мне, заряжая меня, и на какое-то мгновение мне становится легче. Но это тело, в доступе к которому мне было так легко отказано, я сейчас ненавижу. Я — то думала, что все мужики готовы на секс в любых обстоятельствах! Как же я ошибалась! Мне обидно и очень, а еще я чувствую досаду и сожаление, что проявила чувства и так легко поддалась ему. Максим использует меня, каждый раз показывая, кто из нас хозяин положения. И прямо сейчас я была бы рада никогда не встречать его вообще или, как минимум, не соглашаться на эти отношения, которые заведомо были обречены только на один исход. Поэтому, когда Максим пытается взять меня на руки, я сопротивляюсь, но довольно вяло. И ему все же удается отнести меня в комнату и уложить обратно на постель.

— Ну ничего страшного, поплачь. Иногда это нужно, — тихо говорит Максим, поглаживая меня по спине. А я прячу лицо в ладонях и просто выплескиваю в них все, что накопилось до тех пор, пока у меня совсем не остается сил. Теперь мои всхлипы реже, у меня нет сил даже на то, чтобы как следует поплакать.

Не знаю, сколько проходит времени, но мои слезы окончательно высохли, и я просто лежу, чувствуя себя полностью опустошенной. Мы молчим, и эта тишина меня успокаивает, не хочу сейчас ни о чем думать. Я устала. Максим все так же медленно поглаживает меня по спине. Думаю, он делает это уже просто по инерции. Он самый загадочный и непонятный для меня человек. И он тот единственный человек, который так легко может оголить все мои нервы, выпустить наружу все чувства, до которых другим не добраться.

— Почему ты плакала? — тихо спрашивает Максим

— Не знаю, считай это запоздалой пьяной истерикой, — но я вру, и даже если бы я попыталась сказать правду, то все равно не смогла бы найти нужных слов.

— Я думал, пьяная истерика была у тебя вчера.

— Это было только вступление, — хмыкаю я.

— С одной стороны я понимаю твою реакцию, но с другой…. — Максим замолкает, словно что то обдумывает. А я пытаюсь понять, что именно он понимает?

— Ты на меня разозлился, да? — я тяжело вздыхаю — Я знаю что разозлился.

— Когда мне позвонил Дэн, и сказал, что ты напилась в баре и собралась ехать домой, тогда да, очень разозлился.

— И когда увидел меня во время боя тоже? По моей вине он тебя сильно ударил. Извини, ты мог проиграть.

Максим перекатывается на спину и подтягивает меня к себе так, чтобы я лежала на его груди.

— Нет, я не разозлился. По крайней мере, не на тебя.

— Не понимаю, — сейчас я бы хотела видеть его лицо, чтобы лучше понимать его эмоции. Но с другой стороны, интуитивно я чувствую, что лучше сейчас оставаться лежать в том положении, в котором я нахожусь. Я боюсь спугнуть это спокойствие, которое есть сейчас, своими лишними движениями.

— Быть может, это действительно странно… — и снова молчание, и думаю это не от того, что Максиму нечего сказать, скорее всего, это от того, что он не знает как правильно мне все объяснить. — Иногда нужно делать то, что тебе не очень хочется, чтобы просто жить и делать то, что хочется.

— Что, например?

— Уметь драться.

— Зачем тебе нужно уметь драться? — я хмурюсь, совершенно не понимая его. — Хочешь сказать, что если бы ты не мог драться, то не смог бы рисовать? Это звучит абсурдно!

Грудь Максима начинает трястись от смеха. И он далеко не радостный. От этого мое сердце начинает сжиматься, точно чувствует, что то, что я могу узнать, может быть пугающим и неприятным.

— Мне было восемь, когда я чуть не потерял голос, — ровным тоном начинает Максим, — у меня была ангина, которая плавно перешла в ларингит и… В общем мой отец, довольно часто просил меня сбегать ему за бутылкой в ближайший магазин, и здешние продавщицы все меня знали и легко продавали мне ее, понимая, что иначе мне влетит. И тот вечер был не исключением, он снова попросил сбегать для него за добавкой. А я вместо этого просто заснул. Не помню уже почему именно вместо того, чтобы выполнить его просьбу я лег в кровать, но я отлично помню, как он резко выволок меня из нее и начал молотить, осыпая ругательствами. Я кричал, прося остановиться, но он был неумолим, и, в конце концов, мой голос надорвался до такой степени, что я уже просто хрипел. Меня спас от расправы его собутыльник, которому очевидно надоело слушать крики. Он с трудом оттащил отца от меня, оставив корчиться от боли на полу. После этого я не мог говорить, наверное, больше месяца. Я уже думал, что совсем потеряю голос, но постепенно он все же стал возвращаться. Сначала это был просто хрип, потом слова становились все более или менее четче, и за хрипом уже можно было понять, что я говорю. Голос вернулся, а хрипота осталась. Но даже тогда единственным моим решением было просто реже попадаться отцу на глаза. Что я и делал. Его попойки были точно часы, я всегда знал, в какое время суток и на какой стадии опьянения он находится. И в это время меня не было дома. Я ходил по городу, бегал по чужим дворам, пока не наткнулся на тот «Центр реабилитации и помощи через искусство», где главным инструментом терапии было рисование. Когда я согласился там остаться, и приходить время от времени в гости, как мне тогда предложили, то был очень рад. Впервые я знал, чем себя занять, вместо того что бы шататься по окрестностям в ожидании, когда можно будет вернуться домой. Помню, как мне подарили там краски и альбом. Это был лучший подарок в моей жизни! Простая медовая акварель с кисточкой в комплекте и альбом. Они были для меня чем — то удивительным тогда. Ведь это был подарок. Я обещал, что нарисую картину и принесу ее на следующий день. Но я не смог выполнить обещание, мой отец нашел краски и выбросил их прямо в окно, сказав, что если еще раз увидит как я бездельничаю вместо того, чтобы помогать своему старику продолжать спиваться, то он переломает мне пальцы. Вот тогда я и понял, что постоянно прятаться глупо, и это не выход. Тогда я решил научиться давать отпор.

На этом моменте Максим замолкает, а я чувствую, как меня всю трясет от злости к его отцу и переживаний за него. Я крепко прижимаю его к себе и выдыхаю:

— Боже, Макс!

— Это было давно, — он усмехается так, словно все эти ужасы ничего не значат. Что все это всего лишь один незначительный эпизод в его жизни. Но я прекрасно понимаю, что это не так. Невозможно просто пережить подобные ужасы в прошлом и оставаться нормальным в настоящем, неискалеченным в душе.

— Я ненавижу твоего отца! — яростно шепчу я и поднимаю к нему голову, начинаю целовать его губы, щеки, покрытые щетиной, его волевой подбородок. Прямо сейчас мне хочется вернуться в это темное прошлое Максима, ворваться в их квартиру и собственными руками придушить его отца, который так издевался над собственным сыном. Максим мягко, но твердо отстраняет меня от себя, и в его глазах горит вызов:

— Оксана, мне не нужна жалость, равно как и твое сочувствие.

— Тогда зачем ты мне все это рассказываешь?

Максим резко поднимается и смотри на меня тяжелым взглядом, от которого мне становится не по себе:

— Ты хотела понять, как во мне уживается человек, способный выйти на ринг, и художник одновременно. Я тебе ответил. Но я сделал это не для того, чтобы видеть жалость в твоих глазах!

— Прости! — мне и правда, очень жаль, — но я не могу относиться спокойно к тому, что ты мне рассказал. Да и никто бы не смог!

Максим смягчается, плечи больше не подняты воинственно, а опущены, а его подбородок не выпячивается вперед. Он снова расслаблен.

— Что было, то прошло. И не заставляй меня жалеть о своей откровенности.

— Хорошо, не буду! — быстро обещаю я и хочу перевести тему в более спокойное русло. — Но я понимаю, что тогда умение драться было необходимостью. А что теперь? Ты дрался в клубе, на ринге, к тому же на спор! Это мне все равно непонятно.