— Я не знала про бритву, — выдыхает она, и на ее лице, возможно впервые, я вижу неподдельное, настоящее раскаяние. Она порывисто обнимает меня, так что я чуть не проливаю свой кофе и аккуратно отставляю его в сторону. Я обнимаю ее в ответ, немного неловко и даже неумело. Объятия между нами вообще явление редкое, тем более такое настоящее.

— Если бы я только знала, — она гладит меня по волосам и начинает всхлипывать, — если бы я только знала! Но я, правда, ничего не знала, отец мне ничего не говорил. Я думала, вы только не поделили с Леной мальчика, вот и все. А ты такая красавица! Да у тебя таких сотни буду, тысячи и даже лучше, чем этот глупый Стас!

Я морщу нос от ее слов о тысячи моих предполагаемых возлюбленных.

— Все в прошлом, мама, — я стараюсь говорить мягче, еще не до конца осознавая, что папа смог такое утаить от мамы. — Но зачем он так поступил с тобой? И со мной тоже?

Мама, наконец, отстраняется, и я замечаю какими красными стали ее глаза.

— Это долгая история. Скорее всего, он хотел сделать это в отместку мне или еще что — то в этом роде — она качает головой, задумавшись — Мы все делали неправильно, верно? Мы были самыми ужасными родителями.

— Ну, не настолько и ужасными, — хмыкаю я, прекрасно понимая, что мне еще очень повезло.

— Если бы я знала обо всем тогда. Боже, мы ведь с отцом толком и не общались, — она передергивает плечами, — мы и сейчас редко видимся. Но все это не оправдание, я это понимаю. И я обязана сказать тебе одну важную вещь.

Я вся напрягаюсь, и жду, как она мне снова посоветует отправиться к мозгоправу. Она бережно берет мои руки в свои, ласково поглаживая их своими изящными пальцами.

— Я люблю тебя, доченька! Ты самое дорогое и самое лучшее, что может быть в моей жизни. И никто, слышишь никто, не достоин твоих слез! И еще я очень горжусь, что ты так ничего и не сделала с собой. Очень горжусь, что ты остановилась и открыла тогда папе дверь.

У меня в горле появляется колючий комок, а губы начинают предательски дрожать, мама обнимает меня, и теперь я уже в полную силу отвечаю на ее объятия. Слезы текут по моим щекам, и я всхлипываю, пытаясь их остановить, но ничего не выходит. И так мы и сидим с мамой впервые за долгое время, крепко обнявшись, изливая друг другу все свои тревоги и горькие печали, обретая утешение. А я твердо намерена выяснить, почему папа ничего не рассказывал маме.

Глава 21

Это ощущается таким непривычным — объятия мамы. Уверена, что когда-то я мечтала о них так сильно, что чувствовала себя без них потерянной. Теперь же я не понимаю, что именно должна чувствовать, когда, наконец, получила их. Слишком давно я решила огородить свое сердце от того, что приносит только горечь разочарования. И все равно, это приятно. Больно и приятно. Больно от того, что так много стоит между нами, и уже невозможно точно сказать, кто виноват в этой стене отчуждения. Но маленькая искорка надежды теплится во мне, что все еще можно изменить. Нет, я не думаю, что теперь мы вдруг станем делиться своими самыми сокровенными секретами или сплетничать обо всем на свете за чашкой чая, поедая сладости. Я не настолько наивна и глупа. Я всего лишь хочу чувствовать, что я нужна ей как ее любимая дочь, по — настоящему нужна. Хочу знать, что она любит меня, знать, что она думает обо мне и заботится. Моя мама, Валентина Валевская, та самая женщина, что всегда на первое место ставила свои амбиции и желание доказать всем и каждому, что сумеет сама управлять бизнесом, делом, казалось бы таким мужским, осталась со мной этим утром, чтобы утешить и подарить свою нежность. Удивительные перемены, не правда ли? Вот только возникает один вопрос, насколько долго эти перемены продлятся, или это всего лишь один раз, когда она поставила меня на первое место? И хотя мне уже порядком поднадоело объяснять ей о силе своей импульсивности, и что если уж я на что-то решилась, то сделаю это обязательно. И что никакие силы не остановили бы меня от нанесения кровавых следов на руке, в тот злополучный вечер я сама поняла, что делать этого не хочу и не буду. Как ни странно, все это точно так же стало открытием и для меня самой. Только спустя столько времени, я на самом деле осознала, что никогда не стала бы причинять себе вред. С тяжким вздохом я по крупицам вспоминаю тот момент….

— Оксана! Открой! Немедленно открой! — кричал отец за закрытой дверью, а я тупо смотрела на бритву, понимая, что всего пара движений и все может кончиться. Совсем. Сильный удар по двери заставляет меня вздрогнуть и выйти из транса. Я с трудом поднимаюсь на ноги и щелкаю замком двери, открываю ее. Дверь тут же распахивается и предо мной стоит отец, который смотрит на меня со страхом в глазах. Мне даже кажется, он смотрит на меня как на сумасшедшую. А может я теперь и правда сумасшедшая? Ведь не могло все это произойти со мной. Я скорей была бы рада оказаться душевнобольной, чем той девушкой, которую только что унизили и втоптали в грязь, пусть и заслуженно. Отец замечает в моих руках все еще плотно зажатую бритву, его глаза наполняются новой порцией ужаса. Он аккуратно, очень осторожно тянется к этой руке и с тихим шепотом, так словно боится напугать раненое дикое животное, пытается забрать ее у меня.

— Оксана, доченька, отдай это мне, — я даже не сопротивляюсь, и отец без труда разжимает мою ладонь и отшвыривает бритву прочь. Затем крепко меня обнимает, прижимая к себе так сильно, что мне становиться трудно дышать….

Я сильно зажмуриваюсь, пытаясь вспомнить, что я чувствовала, когда держала бритву в ладони. Но в голове туман, словно часть моего подсознания нарочно скрывает от меня тайны прошлого. В одном я могу быть уверена, если хотела бы то сделала. И если бы хотела навредить себе, то точно не таким способом. Подобные вещи слишком страшны для меня, я бы не смогла. Выдыхаю и радуюсь, что с этим я, похоже, немного разобралась.

Ах! Это так здорово — быть смелой, уметь смотреть в глаза собственным страхам и обидам. Не отворачиваться от них, а взять их за руку и вести с собой по жизни, суметь принять их, а не прятать. Ведь все равно они никуда не денутся, они только могут заглушить свой голос, если ты докажешь им, что можешь жить счастливо даже с ними. Но я трусиха и еще не могу сделать всего этого. Быть может, если я буду делать это постепенно, шаг за шагом, то у меня получится? О том, чтобы пересилить их полностью я и не говорю. Пока мне это кажется слишком невозможным.

А пока я могу на какое то время закрыться в тихом мире искусства, заниматься творчеством и отбросить в сторону все проблемы напрочь. Спокойная обстановка в институте настраивает на нужный лад, и даже постоянное жужжание болтливых студентов совсем не отвлекает меня от занятий.

— Оксана, мне очень жаль, но нашу встречу в пятницу придется отменить, — голос папы звучит достаточно обеспокоенно и разочарованно, что я не могу ему не поверить. Он позвонил мне еще во время одной из пар, и тогда я его звонок сбросила, чтобы не нарваться на неприятности. Разговоры во время лекций строго запрещены. Во время перемены я вышла на улицу и стою возле института, перезваниваю ему. — Возникли некоторые трудности, это по работе, и все придется перенести, надеюсь, ты не сердишься?

— Нет, это ничего, — довольно спокойно отвечаю я. — Поговорить мы еще успеем.

Если быть честной, то я этому даже немного рада. Разговор явно будет не самым приятным, ведь мне так много нужно у него узнать, и эта маленькая отсрочка дает мне возможность собраться с силами и решить, как именно провести нашу встречу.

— Если ты хочешь, мы можем увидеться сегодня, — предлагает отец, но я тут же отказываюсь. На вечер у меня другие планы. Я все еще зла на него за то, что он утаил от мамы тот неприятный инцидент и совершенно не понимаю в этом его мотивов, и боюсь, что мне нужно время, чтобы остыть, дабы не наговорить ему лишнего.

— Вот и отлично! — соглашается папа, — надеюсь, ты не думаешь, что я избегаю встречи с тобой. Потому что это не так, нам о многом стоит поговорить и о твоей выходке, в том числе, — строго заявляет он.

— Я не думаю, что ты будешь избегать встречи, папа. Все в порядке, и я полностью согласна, нам о многом нужно поговорить, — да мне бы и в голову такое не пришло, я знаю, он никогда бы так не поступил. Но и переводить все стрелки на себя не позволю.

— Тогда до встречи, дочка! Береги себя.

— И ты себя.

Попрощавшись с отцом, я задумчиво уставилась на свой телефон. Мне хочется позвонить Максиму, так хочется, что кончики пальцев начинает покалывать, словно они молят меня набрать его номер. И я поддаюсь, потому что оттягивать этот момент уже просто невозможно. Весь день, вместо того чтобы думать о том, что произошло между мной и родителями, я все равно мысленно возвращаюсь к нему. И даже то, что произошло со мной в центре реабилитации, меркнет по сравнению с тем волнением, что я ощущаю, когда думаю о нем.

— Уже соскучилась? — его голос как всегда приятно растекается по моим венам. Мне нравится его голос. Но с тех пор как я узнала, что именно привело его к этой вечной хрипоте, это еще и отдает соленой грустью.

— Совсем немножко, — лениво протянула я, а сама хищно улыбнулась. — А ты скучал по мне?

Максим засмеялся от моего вопроса, ему уже нравится наша игра в «ответы вопросом на вопрос».

— Всегда, — его голос становится более тихим, превращаясь почти в шепот. Он соблазняет меня, и я это обожаю, мое тело мгновенно реагирует на него каждой своей клеточкой.

— Тогда сегодня вечером, — я тоже перехожу на шепот и вкладываю в слова весь интимный смысл, который хочу ему передать.

— Сегодня вечером, — повторяет Макс, он понимает меня. И я начинаю вся трепетать от предвкушения встречи с ним. На моем лице довольная улыбка, и я чувствую себя счастливой, несмотря ни на что. Снова и снова я удивляюсь тому, как ему удается разогнать тучи над моей головой, даже не пытаясь ничего для этого сделать.