Нарендер уселся за стол, открыл учебники и просидел за ними до позднего вечера, заставляя себя сосредоточиться на том, что читал. Но когда ночь наконец-то принесла с собой тьму и прохладу, откуда-то из Утторайоны раздались звуки музыки. Нарендер уже расстелил постель, собираясь лечь, но внезапно ему так захотелось послушать певца и оркестр, что он немедленно выбежал на улицу и устремился к огромному огороженному со всех сторон полю, где обычно проходили концерты.

Люди сидели на брезентовом покрывале, расстеленном на земле, и слушали, как ночную тишину наполняет дробь ударных инструментов и импровизирует певец — поет без слов, используя все возможности своего голоса — тональные и интонационные. Нарендер наслаждался его искусством, удивляясь тому, как близка эта древняя традиция петь без слов на природе. Затем выступил чтец, рассказывавший назидательные истории из жизни раджей, святых и мудрецов, чем утомил всех, собравшихся развлечься и повеселиться. Зато тому, кто сменил его на сцене, хлопали особенно бурно — это был укротитель змей. Он танцевал, вынимая кобр одну за другой из плетеной корзины, и при этом еще читал речитативом стихи. За ним вышли акробаты — они поражали публику своими сальто, хождением на руках и больше всего тем, что проползали без помощи рук через обручи такого маленького диаметра, когда казалось, что и голова-то не пролезет.

Но больше всего понравилось всем сидящим в «концертном зале» выступление барабанщиков. Их удлиненные, средней величины барабаны были подвешены на шее так, чтобы барабанщик мог одновременно «вытанцовывать» ритм. Артисты носились по сцене, словно тропический ураган, извиваясь, словно змеи, выражая радости и горести своего героя не хуже, чем знаменитые европейские мимы, и выбивая ритм пальцами, как палочками. Искусность их просто поражала, но у нее было вполне логичное объяснение: барабанщики — это каста, существующая тысячелетия, и, как в каждой низкой касте, дети в ней наследуют от родителей свое ремесло — сын барабанщика будет барабанщиком. Из поколения в поколение передаются мастерство, секреты, приемы и, главное, любовь к своему делу, приносящему хлеб исполнителям и радость зрителям.

Во втором отделении было представление народного театра — джатра. За несколько минут служащие установили позади сцены высокие бамбуковые шесты и натянули на них белое полотнище — своеобразный экран, на фоне которого шло действие. Обычно основные персонажи джатра — мифологические раджи, их жены, военачальники, слуги и непременно один-два бога, вносящие в спектакль моралистический и проповеднический элемент. На этот раз представление началось с юмористических скетчей из жизни простых бенгальцев. Актеры играли великолепно, каждый из них обладал подлинным даром сатиры и гротеска, да еще и прекрасно пел и танцевал. В основной части пьесы действительно появились раджи и их слуги, но среди них действовало два главных персонажа, к которым было приковано все внимание — певец и барабанщик, выделяющиеся на общем фоне своим умом и смекалкой. Стоило им появиться — и перед ними открывались все двери, а раджи были посрамлены и одурачены. Напряженность действия поддерживалась частой сменой актеров — они выходили с одной стороны сцены и уходили с другой. Зрители бурно реагировали на то, что происходило на сцене, несмотря на то, что представление шло не на рыночной площади, а в интеллектуальном центре Бенгалии — народное искусство трогает душу каждого, независимо от уровня культурного развития.

Нарендер не был исключением — он аплодировал, издавал возгласы вместе со всеми и даже подпрыгивал на месте в самые удачные моменты, хотя делал это больше под впечатлением поведения публики, как будто ставшей единым целым во время спектакля, а не содержания пьесы. Ему было приятно ощущать себя частью Шантиникетона в этот вечер — может быть, потому, что он слишком долго чувствовал себя одиноким и никчемным; так приятно, что даже не хотелось анализировать это состояние, выясняя его смысл, составляющие и последствия.

Однако пришлось в конце концов нехотя подниматься и вместе со всеми брести к общежитию, а там ждала духота, отсутствие воды в душе и туча москитов, влетевшая в окно, которое он оставил открытым. Стало ясно, что уснуть не удастся. Но сейчас Нарендеру казалось, что это даже к лучшему — этот день вне отцовского дома неожиданно придал ему новые силы — а ведь ему казалось, что апатия и отчаяние овладели им навсегда.

Он до утра бродил по комнате, вышагивая от стены к окну, и думал о том, что ему теперь делать. Многое стало куда яснее уже к тому мгновению, как из-под ставен пробились первые утренние лучи солнца. И главное, что было решено, — это поездка к Ганге.

Ганга — вот что главное и единственное, что надо было спасать. Три месяца — долгий срок, и за это время с ней что угодно могло случиться. Что она думает о нем, кем теперь считает? Обманщиком? Ничтожным маменькиным сынком, испугавшимся трудностей, вставших на пути их союза? Или она решила, что он болен, а может быть, и умер, и сейчас мечется, страдая от страхов и неизвестности.

Как страшно то, что он даже не послал ей весточки о себе за все это время — теперь оно казалось ему периодом тяжелой болезни, после которой шло медленное и трудное выздоровление. Нарендер понимал, что отчаяние, вызванное смертью бабушки, давало ему плохие советы. Его прежняя стремительность уже вызвала приступ у Деви, окончившийся так трагически, теперь же новой бедой грозила его долговременная апатия — кто знает, до чего довела она Гангу и каково ей было все это время?

Скорее, скорее к Ганге! Прижать к себе ее хрупкие плечи, утешить, успокоить и попросить прощения. Бабушка назвала ее перед смертью своей невесткой — чье еще благословение ему нужно, чтобы стать мужем этой удивительной девушки? Что его удерживает здесь? Только мать, только жалость и нежность к ней. Бедная мама! Вот если бы и ее забрать с собой в свою новую жизнь! Может быть, она почувствовала бы себя счастливой, обретя свободу от отца — от его всеподавляющей воли, придирчивости, капризов и непоследовательности. Но ведь она не поедет. Она любит свою клетку, не зная, что за ее пределами есть целый мир, и не интересуясь им. Она не бросит своего тирана, потому что испытывает сострадание к тому, кто считает себя властелином всего ее существования. Какие нелепые, запутанные, неестественные отношения! Нет, у них с Гангой все будет иначе — просто, чисто и искренне.

Нарендер пересчитал свои деньги и с досадой убедился, что их не хватит даже для того, чтобы добраться до Ховры. Его студенческая карточка действительна только в пределах Шантиникетона, а кредит универсальный почти исчерпан — отец давно уже не перечислял денег на его счет, привыкнув к мысли, что сын все время сидит у себя в комнате и ни в чем не нуждается. Наличных слишком мало, чтобы отправляться в дорогу.

Даже если бы отец полностью лишил его наследства, Нарендер все равно не остался бы нищим — он знал, что бабушка завещала ему свое небольшое состояние, которое ее дети, вопреки обычаю, предписывающему вдове весь остаток жизни провести в нищете или живя за чужой счет, оставили матери. Этих денег хватило бы на то, чтобы скромно, но без особой нужды жить с Гангой где-нибудь вдали от роскоши и комфорта. Но Нарендер не был уверен, что все пункты завещания уже выполнены и он действительно сможет воспользоваться этими средствами в ближайшее время. Пока что он думал о том, у кого бы занять денег на билет.

В Шантиникетоне сделать это было почти невозможно. Здесь не принято было иметь большие суммы наличными, да и невозможно получить их с кредитной карточки — не существовало ни банка, ни банкомата. Зачем все это, если все равно потратить крупную сумму в студенческом поселке не на что?

Оставалось попросить у кого-нибудь в Калькутте. Но у кого? Самой богатой среди его городских приятелей была Ратха, остальные или совсем ничего не имели, или имели так мало, что требуемая сумма была бы серьезным испытанием их бюджету, тем более, что Нарендер не знал, когда именно сможет отдать деньги. Просить их у Ратхи?.. Ехать к жене на деньги несостоявшейся невесты… Что-то в этом было нехорошее, унизительное для них обоих. Хотя, как рассудил Нарендер, унизительно и непорядочно думать, что Ратха, человек благородный и тонкий, может быть оскорблена такой просьбой. Теперь ему уже казалось, что они оба — и он, и Ратха — жертвы одной грязной интриги, и кому, как не им, нужно сплотиться и помогать друг другу. Опьяненный вернувшимся к нему чувством свободы и новыми силами, он на все смотрел легко и без лишних сомнений.

«Это только покажет ей, что я по-прежнему считаю ее близким человеком», — подумал Нарендер и решительно набрал номер ее телефона.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Ратха прожила все время после смерти Деви как во сне. Она чувствовала себя так, будто с ней случилось несчастье, которое ей никак не удается осознать, но рано или поздно это придет, и тогда ее ждет страшная мука.

Сначала ей казалось, что это смерть бабушки Нарендера произвела на нее такое впечатление. Потом она убедилась, что это только часть ее подавленности и постоянного беспокойства. Помолвку отложили, но рано или поздно вопрос о ней должен встать снова. И что тогда?

Ратха не могла забыть того, как вел себя Нарендер в момент возвращения, когда ему сказали о сюрпризе, который приготовила ему семья. Нет, это не было удивлением или даже шоком, возникающим просто от неожиданности — не стоило обманывать себя на этот счет. Нарендер был потрясен и расстроен перспективой стать ее мужем. Он не только не обрадовался этому, а, наоборот, выглядел огорченным.

Ратха пыталась понять, что могло ввергнуть его в отчаяние. «Может быть, он вообще не хочет жениться? Или ему неприятна мысль стать именно моим мужем? — думала она. — Но почему? Ведь он явно отдавал мне предпочтение перед другими девушками. Мы даже могли считаться друзьями. Пусть он не влюблен в меня, что плохого в том, что родители хотят видеть нас супружеской парой? Мы прекрасно подойдем друг другу, и, я уверена, он полюбит меня со временем».