Полиция на этой станции проверяла вагоны куда тщательней, чем на предыдущей. Поезд задержали, пока все вагоны не были проверены, и только тогда, уводя с собой двоих упирающихся парней, патруль махнул машинисту: езжай!

— Эй, а как же я! — кричал один из подозреваемых, горластый молодой человек с изрытым оспой лицом. — Мне что теперь, за поездом бежать?

— А ты посидишь денек-другой в участке, пока за тобой твой высокопоставленный папаша не примчится! — рассмеялся крепко вцепившийся в его руку полицейский.

— Если он — тот, кого вы ищете, так при чем тут я? — возмутился второй задержанный. — Или у вас двое сбежали?

— Молчи! Слишком разговорился! — прикрикнул на него патрульный. — Мы вас обоих доставим в управление, а там уж пусть начальство разбирается, кто из вас этот Сахаи!

Сахаи! Нарендер прикусил губу, услышав свое имя. Значит, ошибки нет, ищут его. Ну, отец, такого он от него не ожидал — чтобы поднять на ноги всю индийскую полицию. «Что он им сказал: что я задумал покушение на премьер-министра или что ограбил семейную сокровищницу? — усмехнулся юноша про себя. — Теперь все воры и убийцы могут спать спокойно — стражам закона все равно не до них, они ловят самого опасного преступника — меня!»

Надо было решать, что делать дальше. До Ганготы оставалось всего несколько часов езды. Но как и на чем туда добираться? Ведь не исключено, что двоих снятых с этого поезда полиции покажется мало, особенно если у бедняг найдутся с собой документы, которые в управлении сочтут достойными доверия. Тогда то же самое произойдет со следующим поездом, и со вторым, и с третьим… Идти пешком? Но без карты он сможет двигаться только по шоссе, а там наверняка полиции хоть пруд пруди.

Пока он раздумывал над тем, что делать дальше, товарный поезд выказал намерение начать движение: дернулся, загремел сцепками, завизжал тормозами. Нарендер решился сразу и, ухватившись за поручни, подтянулся наверх, на узкую площадку между контейнерами. Здесь можно было только стоять или полувисеть-полусидеть, ни на минуту не отрывая рук от единственной опоры — ржавого железного прута, соединяющего платформы. Однако выбирать не приходилось — все-таки этот поезд куда-то ехал, хоть и не обязательно, что в Ганготы или мимо них.

Очень скоро руки онемели и пришлось время от времени менять их, доверяя каждой в одиночку справляться с очевидным желанием поезда поскорее избавиться от непрошеного гостя, свалив его под откос или, того хуже, раздавив колесами. Но зато состав не останавливался на каждой станции и не привлекал к себе никакого внимания полиции. К тому же, судя по названиям пунктов, которые он миновал, его направление совпадало с желаниями Нарендера.

Чем ближе он был к Ганготы, тем веселее становилось у него на душе. Здесь уже чувствовалась близость гор — стало холоднее, свежее и ветренее, и сам воздух, изрядно, впрочем, испорченный железной дорогой с ее чудовищными запахами, все-таки был не таким тяжелым и пыльным, как отравленная атмосфера цивилизованных равнин. Еще немного — и на горизонте показались синие угрюмые громады. «Вот оно, мое освобождение, — глубоко вздохнув, подумал Нарендер. — Мне бы только успеть к Ганге до того, как туда пожалуют люди отца. А там уж она найдет возможность скрыться — горы помогут ей, ведь она их дочь».

Наконец, состав пришел туда, куда так стремился юноша — на станцию Ганготы, к высокому зданию вокзала, выстроенному из серо-голубого местного гранита. Здесь, как и на всех последних остановках, по перрону бродила полиция, но она ждала не товарняк, а пассажирский поезд. Поэтому Нарендеру без всяких происшествий удалось прошмыгнуть мимо патруля и, сильно сутулясь, чтобы казаться пониже ростом, выйти на привокзальную площадь. Свою черную сумку он давно уже выбросил и теперь шел с узлом в руке, сделанным из белой рубашки. Что касается такой приметы, как светлая кожа, то от нее избавиться было не так легко. Нарендер хотел размазать по лицу немного сажи, но не решился, опасаясь, что такой макияж только привлечет внимание, но не убережет его.

Ему предстояло пробраться к автовокзалу и попытаться сесть в автобус, который уходил отсюда в горы. До автобусной станции его охотно подвез водитель грузовичка, веселый белозубый парень, во все горло распевавший песню собственного сочинения:

Вот еду и хорошего человека везу!

Он мне еще и пару рупий отвалит!

А значит, день начинается совсем неплохо!

И можно надеяться, что еще раз повезет!

— Здорово у тебя выходит! — рассмеялся Нарендер.

— Ага, — кивнул водитель. — Я талантливый. Думал вообще бросить крутить баранку и начать песни писать для тех, кто по телевизору выступает. Да жена не дала — говорит, с голоду умрем. А почему? Разве за песни плохо платят?

— Да, нет, неплохо, — покачал головой Нарендер. — Но все-таки, думаю, твоя жена неглупая женщина.

— Я бы на глупой не женился, — было видно, что поэт-песенник доволен всеми составляющими своей жизни. — А твоя как, не сварливая?

Нарендер вдруг почувствовал, как по лицу расплывается бессмысленно-счастливая улыбка, очень похожая на ту, что не сходила с физиономии его собеседника.

— Моя? Да знаешь, она какая… — краснея, пробормотал он. — Я такой красавицы никогда не встречал.

— Да что ты? — расхохотался водитель. — Видать, недавно женаты, что ты о красоте думаешь. Ну ничего, скоро первым делом будешь о характере толковать!

Нарендер хотел было сказать парню, что его Ганга — совершенство во всем, но благоразумно удержался — разве объяснишь чужому человеку, какая она? Не поверит, да еще и посмеется, как это любят делать давно женатые мужчины над теми, кто недавно обращен в это состояние. К тому же пора было прощаться — грузовичок затормозил у автостанции и, высадив пассажира, отправился дальше, разнося на всю округу слова новой песни:

Вот мои рупии и в кармане!

И даже не две, а целых пять!

Пусть кто-нибудь скажет, что я не везунчик!

И что не умею устраивать свою жизнь!

Нарендер проводил его взглядом и, оглядевшись по сторонам, решил, что здесь надо быть вдвойне осторожным — у каждого автобуса, стоявшего на стоянке, маячило по нескольку полисменов. Нечего было и думать о том, чтобы попытаться сесть в салон — это означало добровольную сдачу патрульным.

«Может, удастся остановить автобус на трассе, — подумал Нарендер. — Все равно, другого выхода нет. А если повезет — проедет какая-нибудь попутная машина, которая подберет меня и подвезет хотя бы до половины дороги».

Он медленно, прячась за киоски и деревья, обошел автовокзал и направился к шоссе, которое вело в горы. У какой-то старушки, продававшей чапати, ему удалось купить пару лепешек и поесть впервые за последние сутки — все, что он взял с собой, давно кончилось, и только на дне железной фляжки булькало немножко воды, набранной во время последней стоянки поезда. При всей своей скудости, этот обед показался Нарендеру куда вкуснее тех яств, которыми его кормили дома — может быть, потому, что там он почти никогда не испытывал чувства голода, а сейчас он ценил каждый кусочек грубой, но приносящей удовольствие пищи, приправленной лишь аппетитом и свободой.

Отойдя на пять-шесть километров от города, он мог почти не таясь идти по шоссе — оно было совершенно пустынным. Призрачная надежда на то, что проедет автомобиль, совсем растаяла. Оставалось надеяться только на автобус или идти пешком — правда, на пеший путь понадобилось бы не меньше суток непрерывного движения, да еще была опасность сбиться с дороги: Нарендер помнил по прошлому посещению, что где-то на середине расстояния надо было свернуть с шоссе на проселочную дорогу и двигаться по ней.

Пока что выбирать было не из чего, и Нарендер шел по круто уходящему вверх шоссе, подгоняемый нетерпением и мечтой о скорой встрече. Иногда ему попадались люди — босоногие чумазые ребятишки, собиравшие ягоды, пастухи со своими крошечными стадами беспрерывно блеявших овец, женщины, бредущие на рынок в город с тяжелыми корзинами или узлами. Все они с любопытством смотрели на Нарендера, низко кланялись при встрече, как это принято в горах даже между незнакомыми людьми, останавливались и — он спиной чувствовал это — провожали его взглядами, гадая о том, куда собрался этот городской юноша, и почему он в одиночестве взбирается в горы, не воспользовавшись автобусом, как это делают все изнеженные горожане.

Когда Нарендер совсем выбивался из сил, он садился на камень у дороги и любовался окрестностями. Ничего красивее раньше он не видел — спрятанная в облаках верхушка горы, ее иссиня-зеленый лесистый бок, поцарапанный серебристым серпантином шоссе, а с другой стороны — ущелье, зияющее бездонной глубиной. Она скрывает в себе неутомимое движение ручьев, сливающихся где-то за пределами зрения в реку, которая, он знал, чуть ниже отдаст свою силу главной артерии Индии — Гангу. Здесь все казалось просто и легко, как будто вещи потеряли свою сложную взаимосвязь, подтекст, грозное и потаенное значение.

«И почему только люди копошатся в грязных городах, где нельзя шагу ступить, не наступив кому-то на ногу, с кровью отвоевывают друг у друга клочок заплеванного тротуара, когда здесь столько никому не принадлежащего пространства для жизни, столько пьянящего воздуха, красоты, доступной каждому взору, свободы, которую не нужно завоевывать, — просто приди сюда и возьми ее столько, сколько тебе вздумается», — думал Нарендер, полной грудью вдыхая прохладу гималайского вечера.

До того, как спустится полная мгла, оставалось уже недолго. Нарендер устал, но и не думал делать привал, чтобы провести ночь у какой-нибудь скалы, обещающей защиту от злого ночного ветра. Ему не терпелось закончить свой путь — теперь он почти не сомневался, что ему это удастся.