Конечно, ему было жаль Гангу и ее ребенка, но в глубине души Джай испытывал некоторое облегчение из-за того, что не привез ее племяннику. «Пусть боги накажут меня, но что это будет за брак? — думал он. — Кто лучше меня знает, какова это — жить с женщиной, которая тебе не ровня? Я был влюблен столько раз в самых разных девушек, но каждый раз, когда первая пылкая влюбленность проходила, мне делалось страшно оттого, что я жил в полном духовном одиночестве. Это ужасно, когда у тебя нет с женой ничего общего, кроме недолговечного состояния, которое мы называем любовью. Брак заключается на долгие годы, его не проживешь счастливо с той, которая не может даже при всем своем желании стать тебе другом, помощницей, партнером, разделить твои интересы, понять, что тебе нужно, и помочь этого добиться. О чем он будет с ней разговаривать, с этой Гангой? Об обеде, как я со своей Нали? Но ведь мне уже пятьдесят, и потребность быть понятым, поделиться с кем-то близким своими переживаниями уже давно ослабела во мне. Я довольствуюсь тем, что имею, но даже теперь мечтаю о чем-то большем так, как мечтают люди в моем возрасте — безнадежно и скупо. А для Нарендера, который находится в самом начале пути, все не так. И что бы он сейчас ни думал о вечности своего чувства и о тех идеальных отношениях, которые построит с неиспорченной расчетами и корыстью наивной девочкой, все изменится, как только их жизнь войдет в русло повседневности и утратит аромат новизны. Он, хочет того или не хочет, будет искать понимания, духовной близости, и это разрушит его брак, как разрушило мои отношения со многими женщинами. И если даже он не решится на развод, как сделал я, то все равно будет несчастен и пожалеет о своей юношеской ошибке, навсегда приковавшей его к чужому и сделанному из иного теста существу, которое из прелестной девушки очень скоро превратится в самоуверенную матрону — тем более довольную собой, чем она ограниченнее и неразвитее. Я сам на своей шкуре убедился, как справедлив закон касты, казавшийся мне когда-то нелепым и преступным. Мы, брахманы, должны вступать в брак друг с другом — ведь нас растят и воспитывают друг для друга, нас одинаково готовят к семейной жизни, нам дают похожее образование, в конце концов, у нас общие традиции, а вместе с ними — и общие привычки, взгляды, даже предрассудки, ведь и предрассудки есть у каждого, каким бы передовым он себя ни считал, и куда лучше, когда они общие у супругов, чем когда они противоречат друг другу.

Уже прошло два дня с момента возвращения, а Джай все не решался поговорить с племянником, хотя знал, как тот ждет встречи со своей возлюбленной и волнуется. Дядя не мог прийти к ясному мнению — в чем же состоит его долг как родственника, как старшего, как друга. Спасать мечту Нарендера от Джави или спасать племянника от него самого? В конце концов Джай нашел выход — он должен обсудить все это с Ситой. Она — не упрямый и бессердечный Джави. Она мать и поступит так, чтобы не навредить сыну.

Он позвонил Сите, и, на его счастье, она сама сняла трубку. Если бы подошел кто-нибудь из слуг, Джаю пришлось бы прерывать разговор.

Узнав, что речь идет о Нарендере, Сита сразу сказала, что приедет.

— Ты сможешь? — переспросил Джай. — Если он узнает, что ты была у меня, то взбесится. Может быть, встретимся где-нибудь на улице или в парке?

Сита заколебалась, понимая, что Джай прав: если хоть что-нибудь дойдет до ушей мужа, ей несдобровать. Попробуй объясни ему, что их встреча с Джаем — не заговор против него. Но разве на улице поговоришь серьезно — а ведь дело касается Нарендера.

— Я приеду, — твердо сказала Сита. — Как только смогу вырваться.

Нали опять пришлось, не высовываясь, сидеть у себя в комнате — Джай не хотел подвергать Ситу необходимости встречаться с его подругой, опасаясь, что это поставит ее в неловкое положение. Однако Сита приехала в таком нервозном состоянии, что даже не заметила бы, если бы Нали сидела в соседнем кресле.

— Представляешь, они с Чанхури опять взялись за свое — только и твердят о свадьбе. Мне кажется, что Джави просто помешался на этом браке, — сокрушенно пробормотала она. — Хотя, в общем, его можно понять — ведь это та соломинка, за которую хватается утопающий. Если Нарендер не женится, мы пропали.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Джай. — Скандал?

— Не только, — отозвалась Сита, обхватив голову руками. — Я слышала разговор: Чанхури поклялся разорить нас, уничтожить всю семью, если его дочери будет нанесено такое оскорбление. И, судя по всему, у него есть такая возможность. Я не знаю, что там натворил Джави, но подозреваю, что немало, раз Чанхури будет так легко пустить нас по миру.

— Чанхури без труда пустит по миру всю Калькутту, — усмехнулся Джай. — Он опутал всех, кого можно, купил тех, кто продавался, и набрал столько власти, что теперь никто не посмеет возразить, если он вздумает повернуть Ганг вспять!

— Об этом я и говорю, — вздохнула Сита. — И мой сын попался этому человеку под руку. Да он сломает его, как спичку, если только не сделает из Нарендера игрушку для Ратхи.

— Он и Ратху погубит, покупая ей такие игрушки, — заметил Джай.

Сита выглядела такой усталой, измученной, что у него сжалось сердце при мысли, что он сейчас нанесет ей еще один удар — да еще такой тяжелый. Но выхода не было — кто еще, как не мать, должен знать все о сыне?

— Так вот оно что… — простонала Сита, выслушав деверя. — Я догадывалась о его любви, но не предполагала, что дело зашло так далеко. Так ты говоришь, у этой женщины есть ребенок?

Джай кивнул.

— Мой внук… Бедный мальчик! — Сита уронила голову на руки и заплакала. — И они пропали? — спросила она сквозь слезы.

Джай принес ей стакан воды.

— Я думаю, они никогда сюда не доберутся, — задумчиво сказал он. — Мне даже кажется, что их уже и в живых-то нет. Ребенок был совсем крошкой, каково ему перенести такой путь. А мать, как говорят, слишком красива для того, чтобы ей удалось сделать два шага, чтобы не привлечь к себе внимание всякой нечисти. Сколько таких женщин ежедневно гибнет в каждом большом городе!

Сита внезапно перестала плакать и, лихорадочно блестя глазами, схватила Джая за руку.

— Так их нет в живых?! Но ведь это значит, что Нарендер свободен. Его ничто не связывает, и он может жениться на Ратхе! — лихорадочно проговорила она, как будто стараясь убедить себя в чем-то.

— Но я сказал, что только предполагаю это, — поразился Джай. — Как знать, может Ганга и малыш живы и пробираются сюда?!

— Нет! Нет! Этого не может быть! Ты сам говорил, что им не добраться сюда! — закричала Сита с безумством обреченной. — Спаси нас, спаси, Джай! Нарендер должен жениться на Ратхе, иначе погибнет вся семья. Сделай это ради Деви! Ведь она не хотела, чтобы ее род был растоптан и уничтожен Чанхури. Она мечтала о браке Нарендера с Ратхой. Это ее последняя воля — выполни волю своей матери! Скажи Нарендеру, что Ганга мертва, и он женится на Ратхе — я уговорю его, упрошу на коленях!

— Сита! Как я могу сделать такое? Ведь у него есть ребенок! А что, если завтра явится Ганга и скажет: вот он, твой сын, как ты поступил с ним и со своим словом?!

— Ганга мертва! — глаза Ситы горели, как у волчицы, спасающей от охотника свое логово. — А ты должен сделать то, о чем я прошу — ради своего рода, ради своей матери!

Джай отступил от нее, инстинктивно закрывая лицо руками. Когда же он решился вновь взглянуть на Ситу, она уже сникла, взор ее угас, плечи опустились, и во всем ее облике было разлито такое глубокое отчаяние, что Джай сразу понял: он сделает все, что она хочет, даже если потом возненавидит себя за это.


Сита сама устроила их встречу с Нарендером, объявив слугам, что везет сына к стоматологу. Нарендер вопросительно смотрел на мать, удивляясь тому, что она принялась помогать ему, да еще при этом обманывая отца — все это было слишком странно и мало похоже на ее обычное поведение. Однако сейчас он думал только о том, привез ли Джай Гангу. Ведь, может статься, сегодня он увидит ее после такой долгой, такой мучительной разлуки. Именно с этого дня начнется для них новая жизнь, в огне которой сгорят все старые несчастья, обиды, унижения. И только любовь, преданность и верность будут ценностями этого нового существования, отринувшего от себя все лишнее, ненужное.

Мать высадила его у дядиного дома и уехала, пообещав вернуться через час. Нарендер почти не слушал ее, занятый своими мыслями. Он стремительно выскочил из машины и бегом помчался по дорожке к дому.

— Где она? — задыхаясь от волнения, произнес он, вбежав в гостиную. — Ганга здесь?

— О, Нарендер! — дядя встал и пошел ему навстречу, избегая, однако, смотреть племяннику в глаза. — Давай присядем.

— Зачем? — недоуменно спросил Нарендер. — Где Ганга?

— Я не нашел ее, — с видимым усилием ответил Джай. — Ганга исчезла.

— Как это? Что ты говоришь? — опешил юноша. — Ты что-то путаешь. Ганга не могла исчезнуть, она не привидение. Она живет в горах и ждет меня.

— Клянусь тебе, что ее нет в деревне! — Джай сразу сбился на крик — так ему было легче разговаривать сейчас с племянником. — Я бы привез ее тебе, если бы она была там! Тебе мало моей клятвы?

Нарендер медленно опустился в кресло.

— Но где же она? — растерянно спросил он скорее самого себя, чем дядю, и сам же ответил: — Ей негде быть, кроме как в своем доме. Она даже уехать никуда не могла — у нее же никого нет, кроме меня.

Джай положил руку на плечо юноше. Однако пальцы так сильно дрожали, что пришлось сразу же убрать их из опасения, что Нарендер заметит и станет истолковывать по-своему его волнение. Однако его опасения были напрасны — Нарендер сейчас ничего не мог бы заметить. Он оглох и ослеп, потрясенный страшной новостью, которую ему привезли. Вместо Ганга его встретила в доме дяди чудовищная весть о гибели всех надежд на счастье.