– Да, я не гуманист, – объяснял он, – но я принадлежу к интеллигенции, хотя все во Фьоренце и считают художника ремесленником. Хорошая ученость родилась от хорошего дарования; и так как надобно более хвалить причину, чем следствие, больше будешь ты хвалить хорошее дарование без учености, чем хорошего ученого без дарования.


День за днем и месяц за месяцем, Флоренция все больше говорила о Леонардо. Казалось, он очаровывал ее жителей своим умом и красотой. Но его это мало волновало. Он продолжал оттачивать свое художественное мастерство и, хотя его картины становились все более жизненными, он понимал, что ему был необходим опыт, так как только опыт может рождать мудрость.


– Познание, не прошедшее через опыт, через ощущения, с которых он начинается, не порождает истины о действительных порядках природы. – провозглашал он в беседах с учениками. – И я не доверяю тем современным умам человечества, которые одним своим, пусть и богатым, воображением хотят посредствовать между природой и людьми.


Под опытом Леонардо понимал и наблюдение над природными явлениями, и физический эксперимент, и рисунок или инженерную конструкцию. Он верил в созидательную мощь человека, в силу разума и знаний, постигаемых через единство теории и практики, ибо человек-творец может не только сравниться с природой, но и превзойти ее. Там, где природа кончает производить свои виды, там человек начинает из природных вещей создавать, с помощью этой же самой природы, бесчисленные виды новых вещей.


Ни одна наука не оставляла его равнодушным, его увлекали астрономия и геология, минералогия и зоология, ботаника и астрология. Он, в своих исканиях, был похож на Ясона из древнегреческих мифов, ищущего золотое руно знаний: знакомился с трудами Оригена Александрийского, диалогами Платона, посещал кружок ученых-евреев, где изучал тайны Каббалы и алхимии. Он был верен механике, гидравлике, анатомии, музыке, геометрии и математике, ибо последняя – это единственная наука, которая содержит в себе собственное доказательство. И живопись – не ремесло, нет, это наука, более того, даже королева наук, потому что она не только дает знание, но и передает его всем поколениям во всем мире. Живопись распространяется на поверхности, цвета и фигуры всех предметов, созданных природой, а философия проникает внутрь этих тел, рассматривая в них их собственные свойства. И поистине, живопись – законная дочь природы, ибо она порождена природой. Всё его подкупает в природе: и ее разнообразие, и ее чувство меры. В то же самое время он безуспешно пытался в удивительном и загадочном строении Вселенной найти следы и черты ее Создателя, смотря не в прошлое, но вперёд, в будущее.


Видя в настоящем художнике прежде всего не ремесленника, а ученого, имеющего своё восприятие мира, Леонардо понимал, что ему надо быть первым из первых, ведь он обещал это отцу. А для этого он был обязан улучшить свою память и развить воображение. Он мечтал проникнуть в тайны человеческой психики, наблюдая за поведением и мыслями людей. В погоне за поставленными целями ему совершенно не хватало времени и он разработал свою формулу сна: стал спать по 15 минут каждые 4 часа, сокращая таким образом свой суточный сон с восьми до полутора часов в сутки, что позволяло ему сильно продлевать время своей активной жизни.


В мастерской Леонардо было заведено есть трижды в день. В рацион входили овощной суп, иногда с клецками, два раза в неделю, по четвергам и воскресеньям, дополнительно к супу подавалась вареная говядина или жареное мясо, телятина или баранина. По пятницам и во время поста, который соблюдается неукоснительно, они, как и вся Флоренция, ели рыбу, обычно спинку копченого тунца, с овощами – нутом или цветной капустой. Много съедалось хлеба. Пили они простую воду или пикет – вино из виноградных выжимок. К повседневному меню по праздникам нанятый им повар обычно добавлял свинину, домашнюю птицу, дичь, фаршированную нежной морковью или другими ингредиентами. И, наконец, чтобы осилить такой объем съеденной пищи, как это было принято, все они, будто соревнуясь, дружно потребляли перец в таких количествах, что способно поразить воображение.


Повар Леонардо долго не мог понять, как человек может обходиться без мясного блюда за обедом. Леонардо был в негодовании:


– Бруно, – закричал он, будучи не в силах в очередной раз стерпеть человеческое тугоумие, – ну сколько раз можно повторять, что я с детства не ем мяса. Запомни это и впредь не подавай мне ничего мясного! Ученикам – да, мне – нет! Я навсегда, еще в детстве, отказался от его употребления, ибо нельзя принимать в пищу то прекрасное, что живёт рядом с человеком и украшает его одиночество в этом мире, – затем, спустя некоторое время, развивал свою философию, – Если человек стремится к свободе, почему он птиц и зверей держит в клетках? Человек воистину царь зверей, ведь он жестоко истребляет их. Мы живем, умерщвляя других. Мы ходячие кладбища!


А затем, съев тарелку бобов и успокоившись, миролюбиво обращался к своим ученикам, сидящим вокруг него за обеденным столом:


– Мечтайте о невозможном, друзья. Знайте, что вы родились в этом мире, чтобы сделать что-то прекрасное и уникальное, не позволяйте этой возможности пройти мимо. Дайте себе свободу мечтать и мыслить масштабно.


ГЛАВА 7

Сегодня Флоренция праздновала свой самый любимый праздник – День святого Иоанна Крестителя. С этим праздником не мог сравниться ни один другой по своей пышности и размаху. Наиболее величественной была большая процессия представителей гражданских властей: приоров, капитана народа, консулов ремесленных корпораций, каждый из которых нес большую свечу весом не менее фунта, и церковных иерархов.


Беря начало у кафедрального собора, процессия шла через весь город. Во главе колонны шествовали трубачи и флейтисты в сопровождении шутов в праздничных одеяниях. Все это двигалось единым маршем под развернутыми знаменами ремесленных цехов, религиозных братств, церковных приходов и коммуны, под непрерывный звон всех колоколов города, топот и ржание лошадей, украшенных дорогими попонами. На всем пути ее следования не смолкали рукоплескания зрителей, высовывавшихся из окон, из которых свисали роскошные ковры, извлеченные из сундуков специально ради этого случая, торговцев и ремесленников, гордо стоявших перед своими лавками и мастерскими, выставив напоказ свои изделия и товары. Над торжественной процессией развевались гирлянды и флажки, живописные полотна, растянутые поперек улицы от дома к дому. В конце концов, процессия прибывала на центральную площадь, над которой, на высоте двенадцати метров, натягивали голубой, богато украшенный матерчатый балдахин. Пройдя перед штандартами коммуны и цехов, процессия входила в Баптистерий Святого Иоанна на торжественную мессу, в которой участвовали все певчие города.


Почтив столь достойным образом своего святого покровителя, флорентийцы вволю предавались мирскому празднованию, устраивая живописные скачки на «бородатых» лошадях, наградой за победу в которых служил парчовый штандарт темно-красного цвета с изображением герба города: лилия из позолоченного серебра и красным крестом на белом поле, установленный на повозке, запряженной двумя лошадьми под попонами. В повозке находились трубачи коммуны и красивые дамы, коим и предстояло вручить награду победителю.


– Маэстро Леонардо, – спрашивали его ученики, – почему вы работаете в такой торжественный день, когда вся Фьоренца празднует и ликует?


– Друзья мои, Иоанн Креститель, этот проповедник в пустыне, аскетический предтеча Христа, едва ли мог дать повод для подобного расточительства и проявления столь необузданной гордыни! – возмущался Леонардо. – Мне больше по нраву языческое празднование летнего солнцестояния в этот день, оно ближе к матушке Природе, – объяснял он им, – но я не в праве запрещать вам веселиться, если вы этого хотите.


А сам, дождавшись покрова ночи, когда жители Флоренции уже безмятежно храпели, усладив, по причине праздника, за сегодняшний день свою плоть музыкой и безудержным пьянством, он покрывал голову черным капюшоном и положив в широкий карман своего плаща какой-то тяжелый сверток, направлялся в сторону госпиталя Санта Мария Нуова, что находился неподалеку от его мастерской.


– Доброй ночи вам, мессер Леонардо! – заднюю дверь госпиталя со скрипом открыл сонный сторож, едва державшийся на ногах после сегодняшней попойки.


– Это вам за молчание, как договаривались, – Леонардо протянул ему несколько монет. Тот проверил одну из них на зуб, обнажив при этом свои прогнившие клыки, затем проворно засунул их куда-то глубоко за пазуху.


– Опять на всю ночь, мессер? – голос сторожа был глухим. Он повернул голову в обе стороны, словно пытался понять, с какой стороны дует ветер, то ли озирался, не смотрит ли кто за ними.


– Как обычно, закончу под утро, – ответил Леонардо и привычно прошел вовнутрь…


Днем накануне праздника, Дня святого Иоанна Крестителя, ее жители были свидетелями казни через повешение. В то время весьма многочисленны и совсем не безопасны для общественного порядка были воры. Своим делом они занимались на рынках и в общественных местах, где им благоприятствовали теснота, многолюдность, а также особенности одежды, когда на поясе носили небольшой кожаный мешочек, который легко было срезать. Похоже, воров не страшили ни полиция, ни суды, поэтому столь суровы были наказания: выкалывание одного глаза каленым железом; в случае рецидива преступнику грозила смерть через повешение. Попадание в тюрьму Стинке было равносильно прощанию с миром.


Преступника вывезли из тюрьмы на рассвете и, заключенного в кандалы, под охраной, отвезли на окраину города. И все же, несмотря на столь ранний час, люди на улицах, среди которых было много детей, обожавших подобного рода зрелища, становились свидетелями истязаний, коим подвергались приговоренные на протяжении всего пути от тюрьмы Стинке: как правило, у них вырывали раскаленными щипцами куски мяса… Для убийц же и предателей существовала особая казнь – приговоренного опускали головой вниз в вырытую яму, и начинали медленно засыпать яму землей, пока тот не задохнется. Хотя и не все наказания были столь ужасными, были и менее жестокие, такие как привязывание воров к позорному столбу на мосту, публичное наказание кнутом. Додумались и до такого необычного наказания, как помещение на фасад Дворца подеста или Дворца приоров позорных изображений предателей родины, банкротов, фальшивомонетчиков, а также осужденных за некоторые другие преступления.