– Отец, не бойтесь за меня, – сказал однажды Леонардо встревоженному сэру Пьеру. – Я хочу быть художником, не похожим на других. Поэтому мне нужно знать то, чего остальные не знают и чем пренебрегают. Чтобы выразить в картине вечное, я должен знать причины, а не следствия.


Сэр Пьеро толком ничего не понимал, но с доводами сына соглашался. А пока он, украдкой от жены, давал сыну немного денег, чтобы тот мог работать. Сам же он стремился найти ходы в Синьорию, которая собиралась выбрать нового прокуратора. В то время он также занимался нотариальными делами монастыря Сан-Донато Скопецо, и порекомендовал монахам обратиться к сыну, чтобы он украсил алтарную часть монастырской церкви. Монахи Сан-Донато поставили Леонардо условие написать алтарный образ «Поклонение волхвов» за тридцать месяцев. Леонардо, будучи без гроша в кармане, принял их условия, кроме того, согласился месяц спустя расписать для того же монастыря еще и солнечные часы в обмен за воз дров на зиму.


Таким образом, в 1481 году он приступил к работе – это должна была быть сцена встречи в Иерусалиме, куда с востока пришли волхвы, чтобы поклониться младенцу Иисусу и Его матери Марии, ибо видели звезду Его на востоке, которая их вела. Сюжет увлек его с самого начала, он рьяно принялся за дело, начав с набросков, которые, один за другим, отправлялись на помойку, так как они были крайне далеки от задуманного и не тешили его тщеславие:


– Эта картина должна стать лучшей из всех, созданных мною раньше!


Картина должна была иметь большие размеры и Леонардо писал ее на десяти склеенных вместе деревянных досках, начав с карандашных набросков и используя смесь ламповой копоти и клея на воде для основного эскиза, а также веронскую землю и темно-коричневую краску, или бистр. Отступив от канона, он изобразил этот сюжет иначе, сначала нарисовав на доске вола и осла, а также часть крыши хлева. За этим последовало изображение конного сражения в правом верхнем углу. Рука его, совершенно не следуя библейскому замыслу, сама выводила картины жестокой батальной сцены, где люди корчились от боли, отражая удары и падая под копыта коней. В левом верхнем углу он поместил традиционный символ заката язычества – руины древнеегипетского храма с капителями, увенчанными цветками лотоса. На камнях храма растет дерево, олицетворяюшее жизнь. По стенам здания передвигаются рабочие, восстанавливающие этот храм.


– Как связаны баталии и языческое капище с темой сюжета? – этот вопрос задал ему друг-астроном, брат прекрасной Джиневры Бенчи, – Не будет ли это противоречить церковным догмам и не связано ли, Боже упаси, восстановление храма с тайным возрождением Ордена Тамплиеров?


– Нет, дорогой друг, я просто хочу изобразить мир, восстановленный из руин, – ответил тогда Леонардо, – хотя, пусть люди понимают мой замысел так, как им вздумается. Живопись – это немая поэзия. Она в состоянии сообщить свои конечные результаты всем поколениям вселенной!


Но друг его был упрям и твердил:


– Даже человеку не слишком образованному будет понятно, что это кощунство. Опять ты мудрствуешь! Зачем тебе нужно портить отношения с монахами Сан-Донато? Твой отец с таким трудом добился этого заказа для тебя, Леонардо.


Да, он был прав, поскольку, вразрез с полученным заказом, библейский сюжет не становился главной его задачей. И он, по прошествии какого-то времени поняв, что это может иметь далеко идущие для него последствия, взял в руки кисть и покрыл созданный эскиз новым слоем, на котором, употребив краски коричневого и оранжевого оттенков, нарисовал требуемый сюжет. В центре мадонна с младенцем на коленях. Ребёнок одной рукой благословляет поклоняющихся ему волхвов, а другой – по-детски тянется к вазе, которую подаёт ему один из них. Кругом толпа, охваченная одним и тем же чувством, которое по-разному отражается на каждом лице. Справа простирается широкая равнина, налево возвышаются античные руины, которые он немного видоизменил, среди них всадники в античных одеждах скачут, сражаются и падают. Теперь это – призрак языческого мира, постепенно расплывающийся и отступающий вдаль перед той новой правдой, которую создали люди для человечества и которой человечество, сразу в неё уверовавшее, отдается с таким искренним, таким заразительным порывом:


– Что-ж, люди, получайте то, что хотите видеть и чему желаете поклоняться!


Он вскоре, после семи месяцев работы, окончательно потерял интерес к картине и поэтому не особенно усердствовал в изяществе и прорисовке человеческих тел:


– Мне не хочется ее завершать. Ведь незаконченность – это обязательное качество жизни. Окончить – значит убить!


– Да, я рискую оказаться в скандальной ситуации, впав в немилость церкви, своего отца, испортить свое имя как человека, выполняющего работы в срок, – рассуждал Леонардо, – Но я оставлю заказанный мне алтарный образ незаконченным. Догадываюсь, что монахи Сан-Донато будут в негодовании, когда придут забирать готовую картину, они ведь заранее заплатили мне часть гонорара, но я… я верну им их ничтожные деньги! Я знаю, они найдут другого художника, и, скорее всего, им будет Филлипино Липпи. Пусть. Деньги важны, но их важность не является более высокой, нежели важность моего душевного состояния. Картина, даже в таком незаконченном виде, очень нравится людям и дорогой мне семье Америго Бенчи. Пусть же она останется в их доме.


В тот же период Леонардо, находясь в подавленном и отчаянном настроении духа, на небольшой дощечке писал черными и белыми красками «Святого Иеронима» в момент его покаяния. Св. Иероним жил чуть более десяти столетий назад и имел крайне неуживчивый характер. Но не характер был причиной его покаяния. Как и Леонардо, он был мыслителем с широким кругом интересов. Именно он внес исправления в старый латинский текст Евангелий и перевел Ветхий Завет с еврейского на латинский, создав тем самым Библию-вульгату. Он был знатоком дохристианской литературы греков и римлян, так что кое-кому из ранних христиан казалось, что Иероним знает слишком много или, что то же самое, интересуется слишком многими запретными темами.


Жажда знаний сделалась для Иеронима самым великим искушением – так же как и для самого Леонардо. И на картине Иероним старается победить это искушение. Леонардо ощущал сходство с этим христианским святым, так как испытывал величайшее уважение к знанию.


– Сколько существуют люди, – думал Леонардо, размышляя над сюжетом картины, -они редко бывают довольны. И некоторые, отыскивая утешение своему беспокойному духу, нарочно обращаются к лишениям и нищете, которых до тех пор не испытали.


На фоне мрачной пустыни и храмом вдалеке, обнаженный аскет, больше похожий на скелет, чем на живое создание, с тяжелым лицом склонился на одно колено. Левая его рука поддерживает клочья одежды, а правая, откинутая в сторону, готова в отчаянии ударить себя в грудь. Через обтягивающую его тело кожу видны поверхностные мышцы и связки; что касается костей, то, как бы ни был человек истощен и измучен, они остаются соединены сухожилиями и выдерживают самое бурное движение, не рассыпаясь. С глубоко запавшими глазами, искривленными губами, на роковой грани жизни и смерти, в насколько возможно вытянутой правой руке Иероним держит камень, которым наносит себе удары в грудную кость: кажется, что самоистязатель набирает в легкие воздуху, чтобы затем при бурном движении быстро с особенным звуком его выдохнуть, как это делают дровосеки в Тоскане. Горящие глаза словно молят о вмешательстве небесных сил, из приоткрытого рта вырывается крик ужаса. Густые тени создают гнетущую, тюремную атмосферу. Вид и голос пустынника страшно беспокоят находящегося возле него льва, хотя и прирученного, – разинувший пасть, он рычит и бьет хвостом, символизируя уязвленную гордость самого Леонардо.


– Святой Иероним воплощает собой мое душевное состояние – Фьоренца становится для меня невыносимой темницей!


– Тот живописец, который не сомневается, не многого и достигает. Ведь когда произведение превосходит суждение творца, то такой художник не многого достигает, а когда суждение превосходит произведение, то это произведение никогда не перестает совершенствоваться, если только скупость не помешает этому.


Он довел Святого Иеронима до половины готовности, так как ему казалось, что в тех вещах, которые были им задуманы, рука не способна достигнуть художественного совершенства. В своем замысле он самоистязал себя.


И опять сэр Пьеро выражал свое недовольство сыну:


– Подобное поведение не остаётся незамеченным, и репутация твоя, Леонардо, как художника во Фьоренце складывается соответствующая: приятен в общении и умён, но заносчив, своеволен и не надёжен. И латынь не знает. Сын, ты ведь знаешь, что Медичи, без которых во Фьоренце не происходит ничего, любят играть в римских патрициев, и человек с упрямством для них малоинтересен. Именно поэтому выгодные заказы идут мимо тебя – к более послушным художникам, к тем, кто не капризничает и не ленится. Я далек от высокой живописи, сын, но, насколько я понимаю в жизни, секрет их успеха заключается в скорости исполнения заказов: работать быстро и особенно не мудрствовать.


– Но эти два условия совершенно неприемлемы ко мне, отец, я на это не способен. Работать быстро я не умею. К тому же, презираю тех мастеров, кто работает только ради денег. Коли живописец хочет избежать упреков со стороны людей понимающих, то должен стараться изображать каждую вещь в натуре и не пренебрегать изучением.


– Да, но жизнь с ее суровыми законами говорит другое: cтяжатели благоденствуют, а ты бедствуешь.


– Отец, моей стихией является творчество, а методом – научное исследование. Я погружен в наблюдение мира. Здешняя среда не способствует более моему вдохновению. К тому же, мои новые изобретения приборов и машин никого не интересуют – ведь теперь, ты знаешь, богатые семьи Фьоренцы, вслед за Лоренцо Медичи, вкладывают свои состояния в земледелие. Лоренцо и его двор ценят живопись Боттичелли, а моя новизна и свобода их смущают. Мои замыслы в градостроительстве и инженерном деле оказываются несбыточными. Лоренцо видит во мне прежде всего музыканта, я замечаю, как они наслаждаются моей игрой на лире и совсем не видят другого!