А когда маэстро Агостино да Павия подарил Леонардо кусок кожи, чтобы тот сшил себе из нее пару сапог, Салаи через месяц украл его и продал за 20 сольдо. И на эти деньги, как он потом сам признался под давлением учителя, на миланском рынке купил себе анисовых конфет. Хотя вначале он упрямо отрицал, что совершал кражи, потом он все-же научился признаваться в своих проступках, но раскаяние было совсем недолгим и вскоре он вновь принимался за старое.


В первый же год пребывания Салаи в доме Леонардо, он купил ему плащ, шесть рубашек, три камзола и не менее двадцати четырех пар башмаков, а мальчик продолжал воровать все, что попадалось под руку. Но, будучи грязнулей, воришкой и недобросовестным ленивцем, этот чертёнок обладал ангельской миловидностью и врожденной вкрадчивой вежливостью. Все дышало в нем здоровьем и молодостью, и Леонардо, глядя на него, был полон величайшей радости и гордости за свое сокровище. Он продолжал брать его с собой повсюду – в дома знатных дворян и в Замок Сфорцеско. Если придворные женщины, встречая мальчишку на каком-нибудь празднике, нарочно стискивали ему пальцами щеки или трясли за волосы, Салаи улыбался, словно ангел во плоти.


Леонардо наблюдал за его поведением, раз за разом отмечая в дневнике очередную кражу Салаи:


«Также 2 апреля, когда Джованни Больтраффио оставил на столе вместе с рисунком серебряную копилку, Салаи ее украл. А было в ней 24 сольдо».


– Ну как вы, маэстро Леонардо, терпите в доме этого чертика? – удивлялся Чезаре да Сесто, – ведь не существует такой жестокой шалости, на которую не способен Салаи!


– Что на этот раз случилось, Чезаре? Что он опять натворил? – устало спросил Леонардо.


– Камнем перешиб вчера ногу больному дворовому псу, а сегодня утром разорил гнездо ласточек над конюшней – выпил все яйца, а любимая его забава – обрывать бабочкам крылья, любуясь их мучениями.


Салаи стоял рядом с Леонардо, прижимаясь к его руке, и исподлобья посматривал на домочадцев, словно затравленный волк. И только смотря на Леонардо, красивое лицо его принимало страдальчески-ангельский вид.


– Выпороть его надо, житья от него не будет никому! – требовал Марко.


– Успокойтесь, прошу вас, тише, – с какой-то беспомощностью произнес Леонардо.


А вечером мальчуган принес учителю коробочку с огромным черным пауком внутри.


– Это для вас. Я сам поймал. Вытащил из замочной скважины!


– Салаи, мальчик мой, он может быть ядовитый. Ты должен быть осторожен!


– Сегодня словил трех бабочек и скормил их ему. А знаете, что он любит больше всего? Есть мух! Вы видели, как он их пожирает? – с этими словами он вытащил из своего просторного кармана живую муху и бросил ее на съедение пауку. Тот накинулся на добычу, схватил ее мохнатыми лапами, и жертва забилась, протяжно зажужжала.


– Смотрите, как сосет! – оживленно шептал мальчик. Глаза его вспыхнули жестоким любопытством, Леонардо наблюдал это жуткий танец смерти и, казалось, что у них обоих в лицах стояло одно общее выражение, как будто, несмотря на бездну, отделявшую ребенка от художника, они сходились в этом любопытстве к созерцанию ужасного.


– Замочная скважина, Салаи, – это, кстати, не самое удачное место для жизни. – улыбнулся Леонардо.


– Но почему? -не понимал Салаи.


– Видимо, не слышал ты моей сказки о пауке?


– Нет, учитель…


– Ну тогда слушай, – сказал Леонардо, заметив, как Салаи внимательно смотрит на него, широко раскрыв свои красивые глаза.


«Обследовав весь дом внутри и снаружи, паук облюбовал себе местечко в замочной скважине. Какое удобное и надежное убежище! Никто не сможет обнаружить его здесь. А он, высунувшись из укрытия, будет преспокойно наблюдать за всем происходящим, не подвергая себя никакому риску.


– У каменного порога натяну паутину для мух, – принялся рассуждать довольный паук. – На ступеньках лестницы будет другая, покрепче, – для жирных гусениц, а между дверными створками устрою хитрую ловушку для комаров…


Паук был вне себя от счастья и радужных надежд. Замочная скважина, вся обитая железом, казалась ему неприступной крепостью, и более безопасного пристанища он еще в жизни не видывал.


Пока паук предавался мечтам и строил заманчивые планы на будущее, его тонкий слух уловил шум приближающихся шагов. Будучи по натуре осторожным, он тут же уполз в глубь своего убежища.


Вернувшийся домой хозяин звякнул связкой ключей, вставил один из них в замочную скважину и… раздавил мечтателя».


– Вот так-то, Салаи, – закончил Леонардо. А у Салаи был грустный вид. Он вновь поднял голову и произнес:


– Вы на меня не сердитесь, учитель. Я вижу, никто не любит меня здесь, кроме вас. Вы один добрый, а они злые, такие же, как я, ничуть не лучше, только притворяются, а я не умею… Я уеду и буду один. Так лучше для всех. Только вы меня простите! – На его глазах блестели слезы. -А коробочка пусть останется вам на память. Пауки живут долго, только не забывайте кормить его мухами и бабочками.


– Нет, детка. Куда ты пойдешь? Оставайся! – он положил руку на голову ребенка, -они простят тебя, а я не сержусь. Ступай и постарайся не делать никому зла. – Леонардо улыбнулся тихой, доброй улыбкой и погладил по голове с нежностью, словно понимал тайну того, что творилось в душе этого мальчика.


Шли годы и Салаи из мальчика превратился в красивого юношу. Он перестал воровать и, казалось, стал, наконец-то, проявлять усердие в учении. Его отношения с учителем стали теснее.


– Леонардо, – сказал Зороастро однажды, вновь затеяв с другом откровенный разговор, – в своем великодушии ты готов приютить и накормить любого, будь он беден или богат, лишь бы только обладал талантом либо некоторыми другими, но уже более сомнительными, достоинствами. Последнее относится к Салаи – всем видно, что ты испытываешь к нему трепетное и двойственное отношение – от отцовского или материнского, до… чувственного. Я замечаю, что он вдохновляет тебя на создание твоих мадонн, каждая из которых всецело поглощена собственным ребенком…


– Зороастро, друг мой верный, – отвечал ему Леонардо в задумчивости, – ты прав во всем, и я хочу быть честен с тобой до конца. Я знаю, ты недолюбливаешь мальчика по многим причинам. Он так стремительно ворвался в нашу жизнь. Но он действительно стал мне дорог. Сердце не выбирает кого попало, оно чувствует родное. Что касается чувств, то и мне они не чужды. Ведь я просто человек, который, как и всякий другой, хочет понимания, счастья, любви. Душа требует своего, а плоть – того, что ей положено. Согласись, ведь если бы тело твое было устроено согласно требованиям добродетели, ты бы не смог существовать в этом мире.


– Мы с тобой друзья, Леонардо, и давно знакомы. У нас общие интересы, цели и взгляды на жизнь. Помимо всего, мы живем в одном доме и делим хлеб и кров. Я должен предупредить тебя, что по городу, да уже и при дворе герцога, давно идут вовсе не лестные разговоры о тебе и твоей личной жизни. Поговаривают многое, и это не всегда выдумки людские… Тебе следует остановиться, Леонардо. Этот Салаи приведет тебя в ад, что скрывается на нашей бренной земле. И ад этот пострашнее будет, чем преисподня. Ты будешь испытывать страшные душевные муки и горе от разочарования, друг мой! Ты знаешь, мне дано видеть то, чего не дано простым смертным…


– Рассказывай свои кармические сказки в другом обществе, Астро! – грустно улыбнулся Леонардо, махнув рукой в его сторону.


– Друг мой, ты мог бы взять в жены ту пышненькую придворную, как ее там величают, Антуанетта, кажется? Она так бела, миловидна и явно влюблена в тебя. Видел бы ты, как томно она смотрела на тебя в прошлый раз, когда мы были в Кастелло Сфорцеско на приеме… Ее большие глаза то начинали сиять дикой, бешеной кошачьей страстью, когда твой случайный взгляд встречался с ее, то вдруг наполнялись тяжелыми слезами, если ты отворачивался…


– Все это глупости, Астро! Безбрачие не является грехом. Даже по церковным канонам. Ведь коли ты одинок, то полностью принадлежишь самому себе. Прошу тебя, не пытайся более проникать в мою душу и сердце. Несмотря на то, что меня окружают ученики, почитатели и всего лишь один настоящий друг, коим на сегодняшний день являешься ты, в сердце своем я остаюсь более чем одиноким человеком. Прости меня. И пойми, если можешь…


В тот же вечер заболел Салаи, он бредил в лихорадке и, казалось, с каждой каплей обильного пота терял жизненные силы. Его красивое, нежное лицо осунулось, глаза впали и почернели, а кудри, с которыми так любил играть Леонардо, свалялись в комья. Он, Леонардо, не просто переживал – он был в унынии, ему грезилось, что он навсегда теряет своего чертенка. Он ухаживал за ним, не спал ночей, просиживая у его изголовья:


– У тебя жар. Но ты поправишься. Тебе просто нужен покой, – успокаивал он Салаи.


В те неспокойные дни Марко д`Оджоно тайно принес больному каких-то пилюль. Леонардо как раз входил в комнату к больному в тот момент, когда Марко протягивал Салаи три огромные странные пилюли грязноватого цвета и кружку питьевой воды. Леонардо подскочил к Марко, вырвал пилюли из его руки и выбросил в окно:


– Марко, не смей без моего ведома давать ему никакого снадобья. Ты понял меня? – Он был бледен и казался страшным в своем гневе. Никто никогда не видел его таким.


– Да, Учитель, – Марко съежился. – Но он потерял много пота и очень слаб. Хорошо было бы пустить кровь для облегчения. Я знаю одного цирюльника, который отлично отыскивaeт жилы, – при этих словах Леонардо не на шутку рассердился, обругал всех докторов и цирюльников нехорошими словами и сказал:


– Советую тебе думать не о том, как лечить или лечиться, а как сохранить здоровье, чего можно достичь тем лучше, чем более будешь остерегаться врачей, лекарства которых подобны нелепым составам алхимиков. Еще бы им, обманщикам, не богатеть, когда всякий только для того и старается накопить побольше денег, чтобы отдать их врачам, разрушителям человеческой жизни! И, кстати, Марко, что касается цирюльников – ни один из них, ныне живущих в Италии, не отыщет нужные жилы лучше меня!