– Я поил его молоком как кормят родного сына… –задумчиво произнес Леонардо, уставившись в никуда.


– Да-да, ты поил его молоком и покупал ему анисовые конфеты. Учил его красиво говорить – он то ведь толком и двух слов связать не мог, когда его привели в подмастерья! Ты обучал его верховой езде и красивым манерам, учил обращаться с мечом, музыке и живописи. Помнит ли он об этом? О твоих бессонных ночах, когда он хворал? О своих двух братьях-бездельниках, постоянно клянчивших у тебя денег? Помнит ли он вообще о чем-нибудь?


– Его нет уже несколько дней, и его молчание убивает меня. Не знаю, хочет ли он видеть меня. – Молвил Леонардо, опустив глаза. –Я чувствую себя отвергнутым и униженным, а разочарование мое огромно!


– Он просто показывает свой характер. И воспринимает себя как очень важную персону. Наберись терпения, Леонардо. Он прибежит к тебе как ягненок, когда проголодается.


– Он не прибежит, Астро. Он слишком упрям, горд и самолюбив. Он скорее выберет другой путь.


– Другой путь… ну что ж, туда ему и дорога, Леонардо. Художником он стать не захотел. Что толку от красивой тарелки, коли она пуста? Вот и с людьми так же. Прости меня за прямоту, но когда нужда постучится в его дверь, остатки его чести выбросятся из окна. Когда тело является единственным достоянием, то человеку приходится извлекать выгоду из него, особенно когда осознает, что тело не надолго сохранит свою ценность.


– Прекрати, Астро, прошу тебя! –Леонардо хлопнул ладонью по столу. – Ты жесток! Я не позволю тебе оскорблять родного мне человека.


– Цени тех, кто дорожит тобой, Леонардо, – сказал Зороастро, – и не удерживай насильно тех, кому ты больше не нужен.


Но тот его не слышал, будучи погруженным в свои блуждающие мысли. В какой-то момент на лице его появилось просветление и он молвил мягким голосом:


– Надо разыскать его, Астро. Надеюсь, он все еще в Милане…


– Хорошо. Я помогу тебе, Леонардо. Я найду его, если ты этого хочешь.


Как же мучительно ждать… Как же больно – забыть о предательстве самого близкого человека. Но самое худшее – это не знать, какое решение принимать.


Леонардо, казалось, потерялся во времени… Он средь бела дня зажигал свечу и блуждал по дому, словно искал того, кто был рядом в течение долгой и счастливой четверти века. Он вошел в пустую комнату, хранившую его запах вперемешку с ароматом табака, но она, к его разочарованию, была пуста. На кровати были небрежно разбросаны некоторые его вещи, а в стенном шкафу аккуратно висели его дорогие выходные наряды, сшитые с любовью и старанием, следуя последней моде, рукой самого Леонардо. Он нежно прикоснулся к шелковому кафтану и втянул носом запах. К холодной подушке… и вспомнил его теплое дыхание, запах его волос, которые, с самого детства, чудесно вились колечками, а он, Леонардо, любил играть ими. Все, к чему он прикасался, напоминало ему о Салаи. «Ты был первым человеком, о котором я думал, просыпаясь по утрам и засыпая ночью. Как ты мог так поступить со мной? Ты есть причина моей боли… и сама моя боль», разговаривал он сам с собой.


Гнетущие мысли съедали его плоть как черви съедают перезревший плод, упавший наземь. Единственное что он слышал был стук его разбитого сердца, бивший набатом в бескрайней тишине. Невыносимые минуты ожидания медленно превращались в часы и дни, наполненные одиночеством и страхом. «Когда он вернется, я больше не позволю ему уходить. Никогда», – думал он, а потом поправил себя, добавив с грустью: «Если он вернется»…


Спустя несколько дней встреча их все-же состоялась. Встреча, которой было предназначено стать решающей.


– Салаи, я не узнал тебя, – удивленно сказал Леонардо, – ты решил отпустить бороду? – и стал с осторожным интересом рассматривать его сильно изменившийся облик, ставший вдруг таким незнакомым: усы и борода спрятали его нежную привлекательность, сделав его похожим на лесоруба.


– Да, экспериментирую, –ответил тот, слегка обнажив передние зубы и сморщив смуглый лоб.


– Я на тебя не сержусь и не обвиняю тебя, чтобы ты знал… –он посмотрел в глаза Салаи. -Ты не единственный в мире, кто совершает глупости. Мы все их совершаем. Это человеческая природа – мы не можем идти против своих инстинктов.


Тот молчал, уставившись на Леонардо.


– Но ты нужен мне, Салаи… Сейчас между нами лишь молчание. Но мы должны существовать друг для друга… Один для другого…


– Вы существуете для людей, маэстро Леонардо, а не для меня, – сказал тот и дернул своей гордой головой, с которой черные волнистые волосы небрежно падали на плечи.


– Салаи, я посвятил тебе свою жизнь…


– Мне понимать ваши слова как упрек или как раскаяние? –спросил тот, еще шире раскрыв свои выразительные черные глаза. Было видно, что это были чьи-то чужие слова, случайно где-то им услышанные.


– О чем ты говоришь, Салаи? Прошу тебя, вернись домой, –умолял его Леонардо.-Я виноват перед тобой. Давай все забудем. Ты был мне дороже, чем я мог себе представить.


Тот не сводил своих широко раскрытых глаз с Леонардо, и ему показалось, будто его визави еле заметно покачал головой в обе стороны, не решаясь произнести вслух слово «нет».


– Салаи, люди могут спорить, – медленно проговорил Леонардо, – но это не разрушает их связи. Прошу тебя, не торопись с ответом, пусть время поможет тебе принять верное решение.


– Я подумаю над вашими словами… – на его лике отчетливо отразилась смесь ангельской невинности и дьявольской порочности.


– Понимаешь, Салаи, в жизни не все так просто. Ты только не раздражайся по любому поводу, не разворачивайся и не уходи, когда ситуация складывается не так, как тебе хочется. Возможно, ты полагаешь, что тем самым демонстрируешь силу своего характера. Но это не так, поверь мне! Это самолюбие и гордость, которая и есть источник всех пагубных мыслей, она ставит человека выше кого-либо, и он начинает осуждать, ненавидеть, раздражаться, предъявлять претензии. У гордого человека есть свое понимание окружающего мира, и он считает, что именно оно является самым верным и самым лучшим. Даже Библия говорит, что «Придет гордость, придет и посрамление, но со смиренными – мудрость»…


Салаи остался жить в доме, то исчезая, то вновь появляясь. Его присутствие не принесло облегчения Леонардо. Он не мог перестать думать о его предательстве, хоть и заставлял себя понять, простить, забыть. Мысли о Салаи стали навязчивыми, не давая покоя ни днем, ни ночью.


– Утро вечера мудренее, – убеждал себя Леонардо, – тщетно силясь закрыть тяжелые глаза, не думать о Салаи. И частично это помогало. Однако, в своих поверхностных снах его место вытесняли то какие-то черные монстры, то жуткие, исполненные боли крики той самой несчастной лисицы, чьим именем назвали печально знаменитую таверну в Риме. А утром ночные терзания не рассеивались, они только усиливались, становясь еще более яростными.


Как же невыносимо больно, когда разочаровываешься в самом близком тебе человеке! В человеке, которого считал своей семьей, которого больше всех любил и за которого был готов отдать все! Человека, чьи проблемы были важнее твоих собственных! Такой человек причиняет самую сильную боль. Он знает твои самые слабые места и знает… куда бить…


Куда делось доверие, самая хрупкая вещь на свете? Как и сердце… Однажды разбив его, уже не собрать его по частям. А собирая осколки, можно только глубже ранить. Почему так происходит, что предают те, что, казалось, никогда бы не предали? И уже не возвращаются те, кто однажды дал клятву любить…


– В самом деле – что же я о нем знаю? О моем Салаи? – шепотом спрашивал себя Леонардо, сжимая руками свою голову.


– Что за чушь! – возражал ему внутренний голос, -ты вырастил его! Никто лучше тебя не знает его.


– Но я не знаю, о чем он думает! Как мне проникнуть в самую глубину его души? В самые отдаленные ячейки его сознания? Что бы я только ни отдал, чтобы хоть на мгновенье отождествиться с ним, чтобы проникнуть в его существо и понять его.


– Даже не пытайся! Двое людей никогда в полной мере не поймут друг друга, как бы близки они ни были, – отвечало ему его другое «Я». –Он принял решение бороться за свою независимость. И оно, каким бы жестоким ни было по отношению к тебе, достойно уважения. Тебе не следует удерживать его насильно…


Зороастро поддерживал друга как мог, видя страдания его души и бессонницу, что, казалось, уже навсегда поселилась в его так сразу постаревшем и сгорбленном теле. В эти же дни он не спал совсем, отчего лицо его осунулось. И только его красивые глаза, как два глубоких озера, оставались по-прежнему молодыми и печально-задумчивыми…


– Леонардо, знай, он не хотел сделать плохо тебе, он лишь хотел сделать хорошо себе. А ты, забыв о своем великом предназначении ради него, многое прощал и всегда ждал…


– Он меня предал, Астро, сломал меня всего, мои ноги и руки. В сердце моем – зияющая дыра. Что делать? –не находил ответов на свои сложные вопросы Леонардо.


– Жить дальше, Леонардо! Новой жизнью…


– Начать жить заново, Астро, в моих летах? О чем ты говоришь? –спрашивал Леонардо осипшим от усталости голосом.


– Да, Леонардо, начать жить сначала невозможно, но ее можно продолжить по-другому. У тебя должна быть мечта, чтобы ты мог вставать по утрам. И перестань держаться за человека, из-за которого ты плачешь. Будь сильным, друг мой, каковым ты был всегда…


– Я плачу не потому, что я слабый, Астро, а потому, что я слишком долго был сильным.


– Он того не стоит, Леонардо. Ты не должен прощать его! Он отверг любящую луну, считая на небе похотливые звездочки, то и дело падающие в грязь… И всегда найдется человек, который поступит с ним точно так же, как он поступил с тобой.


– Я не желаю ему этого…