Все это глубоко тронуло ее.

К ужину она одевалась с большой тщательностью, попросила служанку сделать ей новую прическу, щипками разрумянила щеки.

Войдя в столовую, Аманда заметила, что и Габриэль тоже принарядился. На нем красовался идеально подобранный галстук. Он оценивал ее в новом платье вызывающим взглядом, медленно переводя его сначала сверху вниз, а затем снизу вверх, и остановился на шее.

– Нужно что-то еще. Чтобы оттенить цвет. Возможно, подойдет вот это.

Он достал из кармана маленький бархатный мешочек, раскрыл ее ладонь и высыпал на нее содержимое.

Аманда лишилась дара речи. На ладони лежало ожерелье из филигранного золота. Изысканные линии расширялись в петли и завитки по направлению к центру, где завершением всего блистал яркий светлый камень. Бриллиант.

Габриэль принял ожерелье из рук Аманды, обошел вокруг нее и застегнул украшение сзади, после чего провел ее к креслу у стола.

Она прикоснулась к ожерелью.

– Ты слишком щедр.

– Я чувствовал некоторую неловкость из-за того, что ты никогда ничего у меня не просишь. С моей стороны это довольно странная реакция. Обычно мне неприятно видеть в женщине отсутствие такта, понуждающее ее напоминать мне о подарках, которых она, по ее мнению, заслуживает.

– В соответствующих обстоятельствах я бы, по-видимому, стала не менее алчной, чем другие твои женщины.

Принесли шампанское.

– Я прекрасно понимаю твои мотивы. Я знаю, почему ты оставила медальон на ковре в ту ночь, но теперь в наших отношениях все изменилось, и я решил, что, возможно, ты согласишься принять несколько подарков от меня.

Подарки как знак искренней любви. Она уже не сомневалась в этом. То удовольствие, которое он испытывал, даря их, служило лучшим доказательством его искренности. И все же Аманду не оставляло подозрение, что и ожерелье, так же как гардероб, было способом спасти ее от нищеты после отъезда в Америку.


И сегодня письма тоже не было. Возможно, оно не придет и завтра. Тем не менее с каждым следующим днем вероятность его получения возрастала. Это означало, что каждая следующая ночь может стать последней ночью их взаимного счастья, омрачаемого лишь предчувствием неизбежного.

Герцогу понравилось шампанское. Сделав несколько глотков, он сказал:

– Тебе придется спеть сегодня вечером. Но какую-нибудь радостную песню. Не печальную балладу, что ты исполняла в тот злополучный вечер.

– Я спою, только если ты пообещаешь не уснуть.

– Я не усну.

– Когда ты пьешь шампанское, тебе нельзя доверять. Ты слишком большой его любитель.

Она сделала вид, что задумалась над этим.

– Я найду способ продлить бодрствование. – Он произнес это почти шепотом, так как вошел лакей с едой. – Великолепный способ.

Она рассмеялась.

– Вероятно, какой-нибудь неприличный способ.

– Не думаю, что слово «неприличный» удачно его характеризует.


Аманда взяла зеркало, чтобы еще раз полюбоваться ожерельем. Она провела полчаса, разглядывая его. Обычно она позволяла служанке помочь ей переодеться на ночь, но сегодня приказала горничной сразу же уйти.

Это был бриллиант. В вечернем свете он отливал голубым. Мать научила ее отличать настоящие камни от подделок. И хотя за последние десять лет Аманда редко сталкивалась с настоящими драгоценностями, она не забыла уроки матери.

Аманда поднесла зеркало поближе, чтобы посмотреть, как смотрится на ней платье. Тонкая ткань подчеркивала ее формы. Казалось, оно было сшито именно для нее. Девушка поразилась, как Габриэлю удалось подобрать размер.

Они провели прекрасный вечер, наполненный радостью и весельем. Герцог занимал ее рассказами о своих юношеских проделках, когда он вместе с друзьями принадлежал к лондонской золотой молодежи. А она поведала ему о том, как руководила ночными набегами на школьную кухню за пирогами, спрятанными там. Хитрость заключалась в том, чтобы забрать пироги с разных полок, а не хватать те, что были наиболее доступны.

Они говорили не только о веселых вещах. Он признался ей, что чувствовал себя крайне неловко из-за того, что унаследовал титул и состояние слишком рано, в возрасте двадцати трех лет. Он считал крайне несправедливым, что на него свалились такие тяжкие обязанности в столь раннем возрасте, намного раньше других аристократов его поколения. Поэтому он стал игнорировать свои обязанности. Аманда поняла, что теперь он раскаивается в этом. Ведь, в конце концов он же сын герцога.

Аманда потянулась, чтобы расстегнуть ожерелье, но мужские твердые руки приняли на себя эту обязанность. Она подняла зеркало и увидела в нем его отражение. На нем был расшитый халат, застегнутый на поясе.

Он стал настолько близок ей, что она больше не думала о его красоте. Если бы его лицо было далеко не так красиво, она бы даже и не заметила. Однако случайный взгляд, брошенный в зеркало, как будто открыл его заново, она словно впервые увидела Габриэля: поразительное лицо с волевым подбородком и резкими правильными чертами, как будто высеченными резцом талантливого скульптора, глаза сапфирового цвета, глубокие как океан. Непослушные темные кудри несколько смягчали жесткость лица, так же как и обворожительная улыбка. Но она видела его разгневанным и понимала, что Лэнгфорд – человек, шутки с которым могут обойтись очень дорого.

Он заметил, что она внимательно рассматривала его, пока он возился с замочком. Наконец тот расстегнулся, и ожерелье упало в ладони Аманды.

– Ты была прекрасна в этом украшении, – сказал он. – И в платье тоже. – Он поднял ее и повернул к себе лицом. – Однако пришла пора его снять.

Он взял ее за руку и провел в спальню, где опустился в кресло и произнес:

– Сними его сама, я не хочу своими неловкими руками повредить его восхитительную материю.

– Я как-то не замечала раньше твоей неловкости. Мне кажется, у тебя масса опыта и ты настоящий профессионал в обращении с изысканными тканями.

– Нет-нет, я совершенно неловок с ними. – Он одарил ее своей дьявольской улыбкой. – Будет лучше, если ты сделаешь это сама, а заодно исполнишь одну из своих песен.

Аманда опустила лиф, шелк плавно скользил по ее телу. С большой осторожностью она переступила через него. Положив его в кресло, она запела фривольную песенку, популярную в Лондоне.

Привыкшая сама справляться со своей одеждой, она без труда сняла корсет, но освободиться от кружев оказалось сложнее. Но вот и они соскользнули с ее тела.

Ее раздевание под искусительный напев превратилось в настоящее представление. Лэнгфорд внимательно следил за любовницей, смеясь ее шуткам. Он зааплодировал, когда на пол упала сорочка. Она осталась в одних чулках.

Смех прекратился, когда с нее упала последняя деталь одежды. Она стояла перед ним полностью обнаженная. Он рассматривал ее с тем же вниманием и так же неторопливо, как и в те минуты, когда на ней красовалось роскошное платье.

– Иди сюда.

Она подошла к нему, возбужденная эротикой игры, но воспротивилась, когда он попытался усадить ее к себе на колени.

– Там еще один куплет, – предупредила она и пропела его, медленно, тихо, пока Габриэль расстегивал халат.

Она наклонилась к нему и поцеловала в губы, потом в шею и грудь. Теперь все в ней было подчинено страсти, вызванной его прекрасным телом. Его аромат кружил ей голову. Она слышала только звук его дыхания. Она касалась языком его груди, и он тоже провел рукой по ее груди, отчего возбуждение Аманды еще усилилось.

Полностью отдавшись чувственности, она покрывала поцелуями и касалась языком кожи у него на груди, потом упала на колени и продолжила покрывать поцелуями твердые мышцы живота. Затем она провела языком по всей длине его возбужденного члена. Габриэль напрягся, но не от удивления. Аманда понимала, что ему хочется большего. Он тихо произнес, что она должна сделать, чтобы полностью покорить его.


Он набросил на себя халат и вернулся в свои комнаты, умылся и медленно оделся, шевеля в воспоминаниях последние угольки ночного пламени. Долгой ночи. Удивительной ночи. Снова и снова они просыпались и бросались в объятия друг друга, пока наконец при первых признаках зари она не уснула у него на груди.

Спускаясь, чтобы выпить кофе и перекусить, он никак не мог уйти от воспоминаний о ее объятиях, ее теле. Воспоминания застилали буквы и слова в развернутой перед ним газете. В конце концов он извлек из кармана часы. Да, конечно, он предпочел бы не будить ее еще несколько часов, но обстоятельства диктовали свои условия.

Он вернулся в ее комнату. Она лежала, раскинувшись, ноги обнажены до колен, и одеяло едва прикрывает груди. Габриэль отдернул шторы на окнах. Небо было затянуто тучами, на Аманду упал сероватый свет пасмурного дня, и она сделалась похожей на сказочное эфирное существо.

Ему так не хотелось тревожить ее. Он сел рядом с ней на кровать и стал гладить ее лицо, пока веки не задрожали и не открылись.

– Пора вставать.

Аманда закрыла глаза и сонно пробормотала:

– Зачем?

– Нужно собираться. Мы уезжаем сегодня.

Прошла целая минута, прежде чем она поняла, что он имеет в виду. Ее веки вновь поднялись, на сей раз от удивления.

– Ты что, уже успел осведомиться о получении письма? Но ведь еще очень рано.

– Оно пришло еще вчера.

– И ты мне не сказал?

– Нет.

Она не спросила у него почему.

– Ты прав, мы должны ехать.

– Я вернусь через час. Вскоре после этого будет готов экипаж. Я приказал твоей служанке принести завтрак в комнату. Она скоро придет.

Он вышел и спустился вниз, где его ждала лошадь. Он не станет извиняться за то, что отложил отъезд на целый день. Платья, ожерелье, ужин, вся эта ночь были выражением его душевного протеста, который он испытал, увидев то письмо вчерашним утром.

И он решил, что ничего ей сразу не скажет. Пусть у нее будет еще один день, еще одна ночь, пока не наступит конец.

Как только за Лэнгфордом закрылась дверь, Аманда отбросила одеяло. Она прошла в гардеробную, набросила халат, затем поставила сумку на диван и открыла чемодан.