Он небрежно плеснул седьмой – восьмой? – стакан и принялся его потягивать, поскольку оценивал единственного человека, которому когда-либо подчинялся.

Вместе с Грачом они превратили безразличие в форму искусства, а алчность – в религию.

До поступления на «Дьявольскую Панихиду» Себастиан считал себя не подверженным страху. Пока один лишь проблеск тихой и беспощадной жестокости, на которую способен безжалостный Грач, не просветил его о себе больше, чем жизнь, проведенная в самопознании.

Себастиан понял, что несвободен от страха, но пристрастился к нему. И никто не пугал его так, как Грач.

Знай он его похуже, он подумал бы о некоем темном воплощении Тайфуна, древнего бога хаоса и моря. Капитан был одержим идеей, с которой он никогда прежде не сталкивался. На самом деле несколькими. И в дальнейшем Себастиан убедился, что Грач был либо лучшим другом, либо страшным врагом Смерти.

Ибо демон оставлял его в покое – в живых – большее количество раз, чем по-человечески следовало.

Со временем любопытство Монкриффа переросло в завистливое уважение, а потом – удивительным образом – в сродство. С Грачом он сошелся настолько, настолько кто-либо вообще осмеливался к нему приблизиться, без того чтоб естество у него не усохло до размера перезревшего на солнце в изюм винограда. Обыкновенная безмятежность Монкриффа сделалась идеальным дополнением ужасающего спокойствия, ставшего фирменным знаком Грача. У каждого из них была своя роль. Грач исступленно добывал вещи, а Монкрифф исступленно этими вещами наслаждался. И ныне это уже не только сокровища. Титулы. Власть. Престиж. Земли. У них их было навалом. Больше, чем достоин любой экипаж никуда не годных людей.

Однако этого всегда было мало.

Пиратство для Себастиана было удовольствием. Ни с чем не сравнимым приливом жизнеутверждающего восторга. Свободой никого не называть королем, ни одну страну – родиной. Конечно, приказы Грача он исполнял… как правило. В конце концов, корабль принадлежал ему. Однако при всей жестокости Грач не был тираном. Его экипаж состоял из людей, нанятых по случаю провернуть выгодное дельце, кому настолько понравилась работа или вознаграждение, что они упросили их оставить.

Для пиратского корабля смерть от истощения или от руки Грача была поразительной редкостью. За четыре года, что Монкрифф знал Грача, из экипажа тот убил всего троих. Одного – за предательство властям Марокко. Другого – за предупреждение о тайнике под катакомбами Инверторнской крепости британской армии. И каким это был чертов провал.

И, что особенно важно, Джереми Смита, тайком протащившего в свою каюту одиннадцатилетнюю девочку.

При этом воспоминании по спине Себастиана пробежала мелкая дрожь, и он отхлебнул больше, чем намеревался. Ему никогда не забыть, как отреагировал капитан. Смита не наказал, даже… разоружив. Ни слова не говоря, не разъярившись, капитан просто сунул в руки Себастиана дрожащего ребенка и пошел разбираться.

Не желая, чтобы увидела девочка, Себастиан отвел ребенка домой, дав небольшую денежную компенсацию, радуясь, что Смит не успел снять с нее одежду. Когда он вернулся на корабль, тишина была настолько жуткой, что он слышал, как бормотал проклятия Сэмьюэл Барнаби, вытирая кровь.

То, что осталось от Смита, висело на кормовом леере квартердека, пока запах не сделался невыносимым.

Так поступал капитан. Приказ чаще всего отдавать не нужно. Закон писать не нужно. Экипаж просто знал, чего ждать, а когда не знал, ступал очень осторожно.

Никто так и не узнал, что двигало Грачом. Жадность? Возможно. Возможно, его собственная легенда? Или кровь. Крови там было полно всегда. Хотя после шуток капитана команда нередко опасливо перешептывалась, однако прежде это никогда не имело значения.

До сегодняшнего дня. До… нее.

Без всякого предупреждения они остановились посреди самой грандиозной после находки Медного Челнока охоты за сокровищами ради похищения девушки-калеки и убийства обнищавшего графа.

Подобное поведение капитана было не просто странным, но и… тревожным. А поскольку загадочный Грач так и не объяснился, Себастиану и остальным членам экипажа не оставалось ничего другого, как только чесать затылки и ломать головы о том, имели ли Лорелея и Вероника Везерсток отношение к кладу Клавдия.

Лорелея, казалось, Грача знала. Она звала его Эш.

Черт, у Грача было… имя? Прошлое? Выглядело совсем нездорово.

Всему миру – и самому Монкриффу – было удобнее считать Грача своего рода мифическим персонажем. Как-нибудь смехотворно отвратительно порожденным одним из позабытых античных богов. Проклятием или бичом морей, выковырянным то ли из-под ногтя Посейдона, то ли из мошонки Нептуна… или нечто в этом роде.

Неужели он… всего-навсего простой смертный? С умением, хитростью, силой, а порой и с проклятой слепой удачей, сопутствовавшей ему все это чертово время?

Когда казалось, что шторм вонзил в плоть Грача достаточно игл, капитан поплелся назад к камбузу, неуверенно и запинаясь ступая по резко качающейся палубе.

Он взял протянутое ему Себастианом полотенце и, прежде чем вытереть волосы, приложил к лицу. У него заходили желваки, что для столь сдержанного человека равносильно истерике.

– Капитан, на роль эксперта по первым брачным ночам я никогда не претендовал, испохабить мне удалось от силы парочку, но ваша воистину произвела на меня впечатление, поскольку мои все же длились подольше.

– Я не в духе.

Назвать взгляд, которым он его одарил, угрожающим, было все равно что Сахару – сухой или океан – мокрым.

Верно, но недостаточно.

Себастиан подозревал, что их обоих растравливала та же порча. Завезенная из одного непостоянного, удручающего местечка соблазняющей – но не уступающей – парочкой леди Везерсток.

– Что же, могу ли я предложить вам глоток этого непристойно дорогого шотландского виски «Рейвенкрофт»? Первоклассное и стоит каждого пенни… точнее стоило бы… кабы я и впрямь за него платил. Согреет вас настолько, чтобы унять дрожь.

– Нет.

Монкрифф не мог решить, кто из двух капитанов перед его окосевшими от выпитого скотча глазами – настоящий, поэтому вытаращился на них обоих так, что из ослабевшей челюсти едва не выпала сигара.

– Никогда не думал, что вы откажетесь пропустить стаканчик-другой. Что с вами?

Сложив полотенце, Грач выжал его над раковиной, глядя в сторону капитанской каюты.

– Если я выпью, я могу забыть.

Себастиан фыркнул и рухнул на стул с высокой спинкой у плиты камбуза.

– Я думал, для того и пьют.

– Я могу забыть все резоны, по которым я оставил ее одну. Я… могу вернуться.

– Понимаю, – соврал Себастиан, ногами подвигая капитану стул напротив. – Отказывающаяся уступить невеста? Не представляю, почему.

Молчание Грача говорило красноречивее всяких слов, как и его осанка, когда он опустил внушительное мокрое тело на стул. Вид достаточно угрожающий, чтобы предлагать ему выпить еще раз.

– С каких пор вы позволяете кому-либо себя отвергать? – осмелился задать вопрос Себастиан.

– Она особенная, – пробормотал капитан.

– Я знаю, что она чертовски особенная. Еще никогда прежде мы не рисковали, предпринимая такую сложную вылазку на берег, ради чего-то столь ничтожного, как женщина. Я имею в виду…

Грач поднял руку, приказывая ему замолчать, и от непреклонности этого жеста по всему телу волосы поднялись дыбом.

– Это не только ради нее, и тебе это известно.

Ничего подобного Себастиану известно не было, тем не менее он благоразумно промолчал. Даже тому, кто постоянно плюет в лицо судьбе, тяжело выдержать жуткий пронзительный взгляд Грача. В своих картографических изысканиях рек Шотландии они с большим трудом обогнули мыс Рат. А это маленькое второстепенное предприятие чуть не сорвало весь их чертов план. Тем не менее Грач прав в том, что похищение новой невесты капитана было отнюдь не единственной их миссией в Молдоне. Они также похитили графиню, убили графа и богатея мистера Гуча…

Черт побери, если военно-морской флот еще не приведен в состояние повышенной боевой готовности.

– Исключительно ради удовлетворения ненасытного любопытства, – продолжил он с напускной небрежностью, беззаботно скрестив ноги. – Нам всегда хватало молодых и уступчивых женщин. С какой стати везти издалека ни ту, ни другую?

Грач, не мигая, уставился на огонь. И не отвечал так долго, что Монкрифф подумал, не вынес ли он ему черную метку.

– Я рассказывал тебе, как стал пиратом? – Грач в задумчивости оперся подбородком на сложенные пальцы.

– Нет…

Странный ответ разочаровал и заинтриговал Себастиана. Капитан никогда ни черта о себе не рассказывал. Себастиану ужасно хотелось знать, еще сильнее ему хотелось, чтобы этот чертовски непостижимый человек первым ответил на свой проклятый вопрос.

– Все началось с бунта на корабле, на котором я… когда-то служил.

– Бунт, вы говорите? Вы были одним из бунтовщиков? Или… взбунтовались ваши подчиненные? Бунт… что это за слово?

Под прямым взглядом капитана Себастиан пьяно кивнул.

– Вы подняли бунт, конечно.

Соленая вода все еще стекала на ресницы Грача, когда тот повернулся и уставился на огонь. Монкрифф подумал, что в этом пламени перед Грачом плясало прошлое.

Он отдал бы один глаз, чтобы это увидеть.

– Долгие годы я был рабом. В Японии нас продали одному страшно жестокому аргентинскому судостроительному магнату. Единственное, чего нам хотелось, – выбраться на берег. Вернуться домой. Но прежде чем мы нашли землю, нас догнало одно назойливое судно французской «Компани Женераль Трансатлантик». Французский капитан объявил нас пленниками и пиратами… и собственностью… – Грач плюнул в огонь, и тот зашипел. – Мы… были сыты всем этим по горло. Но когда доводы разума не подействовали, а угрозы были исчерпаны, мы его убили… – Грач с дьявольской ухмылкой пожевал губами, словно видя ожившие воспоминания. – Мы убили их всех, всех бойцов до последнего. Боже, какой пир устроили акулы! Внезапно я оказался хозяином нового корабля, ящиков аргентинского золота и невообразимого количества французских роз. Удобренных дерьмом членов экипажа. Можешь представить вонь?