– Дориан.

– Не называй меня так! – огрызнулся он. Это его имя. И все же… не его. Он не видел никаких документов, подтверждающих чьи-либо права на имя Дориан Блэквелл.

Однако от эмоций в его глазах трудно отмахнуться, а рассказанная им история не просто могла произойти, но и внушала доверие.

Даже казалась правдоподобной. В конце концов, про татуировку и карту он не соврал.

– Отлично. – Блэквелл задумчиво взглянул на женщин, стоявших слева от Грача. – Пусть моя жена покажет дамам и вашему первому помощнику их комнаты. Я хочу поговорить с тобой наедине.

– Откуда мне знать, что ты их не похищаешь?

Больше всего Грачу хотелось, чтобы Блэквелл не врал. Однако верить в этом мире можно лишь очень немногим, а доверять нельзя никому.

– Я предлагаю себя в качестве гаранта. Даже заложника. Если хочешь, я пойду на твой корабль.

– Нет, – односложно возразила Фара.

Он молча глянул на свою жену, и она без слов согласилась. Он не приказал ей подчиниться, но попросил.

И она послушалась. Она ему верила.

Счастливый ублюдок.

– Это может быть западней, – предостерег Монкрифф.

Смерив Монкриффа взглядом, Блэквелл не пытался скрыть неприязнь, но обратился к Грачу:

– Есть вопросы, на которые я могу ответить. О кладе. О прошлом. Я знаю тебя. Может быть лучше, чем ты сам себя знаешь. Обо всем этом я и хочу поговорить.

Наконец Грач кивнул и приказал Монкриффу:

– Присматривай за женщинами. Ни одна не должна уйти, пока я не скажу.

– Так точно, капитан. – Монкрифф последовал за красочной процессией юбок за дверь библиотеки. Мердок пристально следил за пиратом, шедшим вплотную за Фарой Блэквелл.

Лорелея на него не оглянулась.

Чем он заслужил такое отношение? «Простите, – подумал он. – Но я не могу вас отпустить…»

В ее отсутствии в комнате сделалось холоднее, и Грач невольно приподнял воротник, словно защищаясь от северного ветра.

– Прежде чем ответить на твои вопросы, можно я задам один тебе?

Звон хрустальной пробки гармонировал с голосом Блэквелла, заставив Грача обернуться. Блэквелл с немым вопросом держал второй стакан. Выпить он был не прочь. Но можно ли ему верить? Позволительно ли расслабляться в таком месте?

Он кивнул.

Тогда Блэквелл налил и себе.

– Как ты выжил?

Янтарная жидкость в стакане зажгла огонь, когда Грач поднес его к губам и сглотнул неприятное воспоминание.

– Я никогда не сотру из кошмарных снов воспоминания о твоем истекающем кровью теле. Ты был мертв. Ты был просто… мясом, когда тебя вытащили из твоей камеры.

– Я очнулся в братской могиле, куча мяса, как ты и говоришь. Без имени. Без прошлого. Понятия не имея, где я или кто пытался меня убить. У меня было пять сломанных костей, и щелочь обожгла больше трети тела. – Он снова продемонстрировал в качестве доказательства испорченную татуировку на предплечье. – Вот что произошло с этим… а также с шеей и челюстью.

Блэквелл осмотрел шрамы, идущие по челюсти и по линии роста волос, не выказывая ни жалости, ни отвращения.

– Только ты мог себя воскресить, – вспомнил он. – Мердок всегда говорил: «Было бы желание, а возможность найдется». Когда мы были вместе, я был возможность, а ты – желание. Я никогда не встречал больше такого целеустремленного, как ты. Если ты решил жить, никакие сломанные кости, никакая потеря крови значения не имеют.

– У меня не было желания. – Его тихое признание удивило их обоих. – До тех пор, пока я не услышал ее голос.

– Мисс Везерсток? Она тебя спасла? – догадался Блэквелл.

Грач кивнул.

– Она была ребенком. Всего четырнадцать лет. Но она стала моим миром, пока выхаживала меня. Почти год я наблюдал, как она лечит множество других раненых животных. Сначала полностью неспособный ходить, постепенно я начал вместе с ней совершать прогулки по Черным болотам. И она ни разу не отошла от меня ни на шаг. – Он вспомнил вопрос, на который еще никто не смог ответить. – Сколько мне было лет, когда я… когда ты думал, что я умер?

– Восемнадцать. – Он сказал о возрасте с теплотой, которую сообщает горлу хороший виски.

– Значит, мне тридцать восемь.

Так или иначе, зная свой возраст, Грач почувствовал себя… лучше.

– Должно быть, крайне неприятно не знать его, – раздумчиво протянул Блэквелл. – Получается, с мисс Везерсток ты знаком двадцать лет…

Невысказанный вопрос Блэквелла утонул в ожоге виски.

– Да… и нет.

– Что вас разлучило?

– Ее брат, муж графини. – Белая и ослепляющая, в нем закипела знакомая ярость. – Опоив, он сдал меня матросом на отправляющийся в плавание корабль. Я был рабом на Востоке очень… очень долго. Единственным моим товарищем была ненависть. И только воспоминание о Лорелее спасло мне жизнь.

Блэквелл подвел итог всей истории:

– И ты стал Грачом. И проторил дорогу к ней. Дорогу, усеянную трупами и залитую кровью. Потом, прямо у нее на глазах, ты убил разлучившего вас человека и заявил права на нее, не обращая внимания на ее протесты.

Занятно было слышать эти слова, сказанные с осуждением, но уважительно.

– Как ты узнал?

– Я сам бы так же поступил. – Губы Блэквелла скривились в подобии улыбки. – Черт, почти буквально так же, только при других обстоятельствах, я поступил в случае с Фарой. И могу добавить, куда обходительнее.

Грач бросил на него резкий взгляд, но гнев тотчас умер, когда он увидел грозные губы Блэквелла, скривившиеся в серьезной усмешке.

Никто не смел его дразнить. Порой Монкрифф позволял себе толику юмора, но даже он был осторожен, не переступал определенных границ.

Грач понял, что не против. Делиться с этим незнакомцем казалось… одновременно странным и привычным. С незнакомцем, называвшим его своим братом.

– Обходительности мне приобрести не довелось.

Он осторожно присел на край одного из чудовищных стульев, пытаясь отогреться у огня камина от холода, возникшего после ухода Лорелеи. Глупо было бы позволить себе разнежиться в комфорте. Забыть об осторожности.

– В этом я ничуть не сомневаюсь. – Блэквелл поставил рядом с ним стул и сел, положив нога на ногу. – Однако с такой женщиной, как у тебя… в твоих же интересах поднабраться если не обходительности, то хотя бы немного дипломатичности.

Его глаза сузились.

– Что ты подразумеваешь под такой женщиной, как у тебя?

– Немного застенчива? Мягкосердечна. – Блэквелл закрутил содержимое своего стакана, с излишним вниманием уставившись на карамельную жидкость. – Трудно не заметить ее хромоту… Это ее брат сделал?

– Отчасти потому я и убил его.

– Именно так.

Блэквелл больше не задавал вопросов, и вопреки себе Грач ощутил потребность заполнить воцарившееся молчание.

– Я провел двадцать лет, не думая ни о чем другом, кроме как вернуться к ней, и теперь, когда у меня есть…

– Ты понимаешь, что ты уже не тот мальчик, который любил ее. Ты…

– Кто-то другой, – закончил он, радуясь, что обрел сочувствующую душу. Сердце столь же черное, как у него самого. – Я знаю только море. Как мне прокладывать курс в этих водах, когда небеса затянуты черными тучами? Когда мой путь не освещают звезды? Как мне себя вести? Как заставить ее полюбить меня? Не бояться меня?

– Может быть, она еще тебя боится, – подтвердил Блэквелл. – Тем не менее нельзя отрицать, что она тебя любит.

– Неужели?

Он вспомнил проведенные ими вместе последние часы в поисках какого-либо знака, что мог выдать ее чувства к нему. И не обнаружил ничего.

Блэквелл посмотрел на него поверх стакана.

– Когда я уходил встретить тебя в долине, она умоляла меня не убивать тебя. Она плакала и молила за тебя и не утешилась, пока я не пообещал ей сделать все возможное, чтобы завершить все миром.

У Грача в груди затеплилась крошечная искорка, прежде чем он осмелился произнести:

– Она обо мне ничего не знает. Она любит того, кого себе вообразила. Кем я когда-то для нее был.

Блэквелл посмотрел на него.

– И ты не можешь снова быть тем человеком?

Удрученный, он отрицательно помотал головой.

– Даже мальчиком я чувствовал, что недостаточно для нее хорош. Что я был убийцей.

Прежде чем заговорить, Дориан внимательно посмотрел на него сквозь край стакана, словно разрабатывая план.

– В таком случае, возможно, лучше всего было бы ее отпустить.

Глаза Грача расширись.

– Такой доброты во мне нет. Сколько раз мне надо повторять? Она моя.

– Знаю. С этим, боюсь, ничего не поделаешь. – Дориан улыбнулся этой своей таинственной улыбкой. – Если она твоя, а она у тебя, то зачем агрессия?

– Я человек агрессивный, – прямо сказал он.

– Тогда разочарование. Оно… сексуальной природы?

Он отвернулся, и только потом кивнул.

– Кажется, если я ее хочу, я должен ее взять. Иначе она не подчинится мне. Она… не хочет меня. Я сдуру считал, что это не имеет значения…

– Что тебя останавливает?

Он ненадолго задумался. Он хотел взять ее. Не сомневался, что после всего, через что ему пришлось пройти, он ее заслужил. Считал, что настолько утратил человечность, что на него не подействуют ее слезы. Ее желания. Он покажет ей, что он ей не опасен, и она, в конце концов, ему подчинится. И все же…

– Я столько лет брал все, что хотел, жестокостью и силой. Но с ней… я хочу, чтобы она отдалась мне.

Блэквелл лениво поиграл уголком повязки.

– Мне вспомнился крокодил, о котором мой друг, герцог Тренвит, рассказал по возвращении из Египта, – сказал он. – Это самые злобные существа, которых только можно представить. Одинокие монстры. Они пожирают друг друга. Собственных детей. Кто-то считает их потомками драконов. – Его взгляд остановился на скифском драконе на печати перед ними. – Их укус настолько смертоносен, настолько страшен, что даже самые крупные наземные хищники обходят их стороной. Тем не менее есть крошечная птичка – ржанка, с виду самая невзрачная, которая без страха взбирается на открытый рот монстра, и он никогда не причиняет ей вреда. Никогда не съедает. Потому что эти хрупкие маленькие существа выковыривают падаль из зубов дракона. И вот, на протяжении сотен лет они живут в почти нелепых, но взаимовыгодных отношениях.