Нина поднялась в своем загоне.

— Я могу назвать человека, который подбросил мне наркотик. — Она заметила, как дернулся Соломахин, но виду не подала. — Могу объяснить, зачем он это сделал. У него был веский мотив. Думаю, настоящей причины даже вы не знаете, — открыто повернулась она к Соломахину.

— Обращайтесь к суду, — недовольно одернула ее судья.

— Прошу прощения, ваша честь. Я предпочла бы не называть имя этого человека и ничего не объяснять. Если вы узнаете его секрет, — как нечаянно узнала я, — ему придется ликвидировать и вас тоже, как он хочет ликвидировать меня. Всех вас, всех, кто находится в этом помещении. Мне хотелось бы этого избежать. У меня и в мыслях не было разоблачать или шантажировать этого человека. В отличие от него самого я не считаю его тайну позорной. В ней нет ничего криминального, это его частное дело. Но он потеряет свое положение, если тайна выйдет наружу, это я понимаю не хуже его. А она обязательно выйдет наружу, если меня осудят. Я приняла меры, передала сведения на волю. Пока в закрытом письме. Если я не вернусь домой, письмо будет обнародовано. И не думайте, — Нина опять повернулась к Соломахину, — что оно у той девочки, что была со мной в момент ареста. У меня много друзей, вы не сможете найти и нейтрализовать всех.

— Обращайтесь к суду, — повторила судья. — И говорите яснее.

— Хорошо, ваша честь. Считайте это моим последним словом. Я невиновна, героин мне подбросили, следственные действия производились с грубыми нарушениями, и, мне кажется, во время допроса свидетелей мне удалось это доказать. Героин подбросил очень влиятельный и богатый человек. Он может себе такое позволить. На том и строился расчет, что в это никто не поверит. Мне не хотелось бы называть имя этого человека и объяснять мотивы его действий, чтобы не подвергать вас опасности, но, если вы настаиваете, ваша честь, я это сделаю.

Нина увидела, как судья обменивается взглядом с Соломахиным. Тот постучал ногтем по циферблату своих часов.

— Суд удаляется на совещание, — объявила судья.

Все встали, судьи удалились, Соломахин тоже вышел, на ходу вынимая из кармана сотовый телефон. Следом за ним вышел прокурор. В комнате остались лишь девица — секретарь суда, Нина и охранник.


Часов у Нины не было, и она не знала, сколько прошло времени. Ей казалось, целая вечность. Она сжимала руки на коленях, стараясь унять дрожь. Про письмо, переданное на волю, она придумала и теперь молила Бога, чтобы они поверили в ее блеф. Знает ли Соломахин, на кого работает? Вряд ли. Свою позорную тайну тот человек не мог доверить никому. Скорее всего, он действовал через посредника. Просто велел упрятать ее в тюрьму, не вдаваясь в подробности, и следить, чтоб не болтала. Сейчас Соломахин, наверное, звонит этому посреднику. А тот свяжется с патроном и запросит инструкций. У Тамары свадьба. Нина знала, что Тамара, суеверно боясь мая, назначила бракосочетание на первое июня. Хорошо, хоть платье она успела ей подарить. Как там Юля? Кузя? Сколько же это будет продолжаться? Лучше не думать. Легко сказать «не думать», а что делать, когда думается? Они должны, должны поверить! Ничего они не должны… Вот, кажется, возвращаются.

Нина поднялась на ноги за прутьями клетки еще до того, как секретарь суда объявила: «Встать! Суд идет!» По лицам судей она пыталась угадать, какое принято решение, но так ничего и не поняла. «Это не их решение, — подумала Нина, — а того, кому звонил Соломахин».

— Именем Российской Федерации… — начала судья.

Слова гулом звучали в голове у Нины, с каждой минутой ей становилось все хуже, она стояла, вцепившись руками в прутья решетки, чтобы не упасть. Сколько она ни вслушивалась, ей не удавалось понять то, что говорила судья. «Принимая во внимание…» «В связи с представленными доказательствами…» «За недоказанностью…» «Признать…» «Освободить в зале суда». «Освободить»? Они сказали «Освободить»?

Охранник отпер решетку, а она все стояла, стиснув прутья, и никак не могла оторвать от них руки.

— Выходи! — окликнул ее охранник. — Выпустили тебя. За недоказанностью.

Нина с трудом разжала пальцы и, шатаясь, вышла из клетки.

— Наширялась, что ль? — проворчал охранник.

— Я в порядке, — с трудом выговорила Нина.

На поездку в суд ей выдали из тюремной каптерки костюм, в котором она была в день ареста: черные бархатные брючки чуть ниже колена по последней моде и темно-розовую шелковую блузку-казакин с черными агатовыми пуговичками на спине. Она поклялась себе, что выбросит эти вещи или отдаст кому-нибудь, как только выйдет отсюда. Они пропахли тюрьмой.

— Я могу идти? — спросила Нина. — Я свободна?

— Выписку из приговора возьмите у секретаря, а то вам паспорт не выдадут. Да не здесь, в канцелярии, — недовольно пробубнила судья, собирая бумаги.

— Спасибо. — Нина повернулась к Соломахину, все еще топтавшемуся в дверях. — Телефончик не одолжите? На минутку. Я заплачу за разговор.

Оказалось, что она еще умеет улыбаться.

Он так растерялся, что вынул мобильник, но быстро спохватился и, прежде чем отдать ей телефон, сбросил последний звонок.

— Не беспокойтесь, — усмехнулась Нина. — Не стану я смотреть, а номер мне все равно ничего не скажет. Я и без того знаю, кому вы звонили.

Его помятая физиономия перекосилась от злости. Нина выхватила у него телефон, пока он не передумал, и, повернувшись к нему спиной, быстро набрала номер Юли.

— Юленька? Меня освободили. — Она прямо посреди разговора начала плакать. — Да! Да! Ты приедешь? Да, я подожду.

Нина продиктовала адрес суда, предупредила, что будет в канцелярии, и вернула телефон Соломахину.

— Где находится ваша контора? Я завезу вам деньги.

— Не надо! — буркнул он.

— Ну, тогда прощайте.

Соломахин наклонился и зашептал, обдавая ее кисловатым душком нечищеных зубов:

— Запомни, сука: дышишь, пока молчишь. Думаешь, ты такая ловкая с письмами со своими?

— Не надо меня пугать. — Нина сама удивилась, чувствуя, как страх отпускает ее. Словно разжался стальной обруч, который стягивал ей сердце все эти полтора месяца. — Вы слышали, что я сказала на суде? Я не собираюсь никого разоблачать. Так и передайте.

И танцующей походкой она вышла из зала. Дурнота и слабость вдруг развеялись.


На своей маленькой ярко-красной корейской машинке Юля подъехала прямо к зданию суда. Конечно, она привезла с собой Кузю. Он бросился к Нине с такой радостью, что она во второй раз за этот день заплакала. Лишь с большим трудом ей удалось его утихомирить.

— Пристегнись, — велела Юля. — И его с собой пристегни, а то по дороге сюда он все время норовил сесть за руль. Куда едем?

— Можно к тебе?

— Конечно! Мама нас ждет.

— Я хочу отмокнуть в горячей ванне, — сказала Нина. — Не знаю, сколько это займет. Часа три-четыре. Честно предупреждаю.

— Хоть двадцать четыре, — великодушно разрешила Юля. — Хотя нет, двадцать четыре не получится. Я записала тебя на завтра в салон. Прямо с утра, по полной программе. Ну, давай рассказывай, как ты их сделала?

— Давай лучше дома, чтоб не повторять дважды.

Юля удивленно покосилась на подругу.

— Я бы на твоем месте повторяла тысячу раз! Сто тысяч! Я бы всем надоела и все равно повторяла бы. Между прочим, у твоей Тамары сегодня свадьба.

— Я не успею, — вздохнула Нина. — Да и сил нет. Ни моральных, ни тем более физических.

— В тюрьму не надо заехать?

— У меня там треники остались, но лучше я куплю себе новые. Жаль только, с бабой Валей не попрощалась. Это соседка моя по камере, — пояснила Нина. — Ну ничего, она поймет.


Все это Нина рассказала Никите в сжатом виде, без подробностей.

— Ну вот, теперь ты все знаешь, — подытожила она свой скупой пересказ. — Тамаре я позвонила уже на следующий день и только сказала вкратце, что сидела по ложному обвинению, а она мне сразу предложила пожить у Павла на даче в Литве. Я согласилась. Хотелось уехать подальше от Москвы и обо всем забыть. Она мне и визу сделала, и даже фальшивую справку с работы. Я же не могла пойти к Щеголькову! А она добыла справку, будто я работаю в каком-то турагентстве.

— Понятно, — кивнул Никита. — Но я не все знаю. Ты не сказала, как зовут этого гада. Ну, который упек тебя в тюрьму.

На лице у Нины появилось хорошо знакомое ему упрямое выражение. Она ощетинилась, как ежик.

— Это не имеет значения.

— Еще как имеет! — нахмурился Никита. — Думаешь, ты все уже разрулила и он тебя больше не побеспокоит?

— Господи, что за жаргон! «Разрулила»! Ты тоже по фене ботаешь?

— Это не по фене, и давай ближе к делу. Кто он?

— Зачем тебе знать?

— Хочу положить этому конец. Ты же говоришь, он человек известный?

— Депутат Госдумы.

— Ну, вот видишь! Он не оставит тебя в покое.

— А я думаю, оставит. Я ему ясно намекнула через Соломахина, что не стану разглашать его тайну.

— Нина, это детский лепет. — Никита вскочил и возбужденно прошелся по комнате. — Такие люди мерят других по себе. Уж он-то обязательно выжал бы из чужой тайны все, что можно, с выгодой для себя.

— Ты так говоришь, будто его знаешь.

— Может, и знаю. Я со многими депутатами знаком. Кстати, среди них много «голубых». Конечно, они не афишируют, но в узком кругу это ни для кого не секрет. Ну, давай, не тяни!

— Нет.

Нина тоже встала, спустив Кузю с колен. Никита подошел к ней:

— Вспомни, с чего начался этот разговор. Если ты мне не скажешь, кто он, я пущу по следу службу безопасности. Половина тандема мне уже известна: Щегольков. Хорошая фамилия для модельера. Нетрудно будет установить его связи. Так что ты зря стараешься.

— Ну зачем тебе все это?! — в отчаянии взмолилась Нина.