Через минуту-другую он повернул голову в ее сторону – лицо при этом не выражало вообще никаких чувств – и двинулся в сторону открытых ворот. Меган не сразу пошла следом, и тогда он поманил ее рукой. Интересно, когда Олли захочет обсудить последние события? Да, утром он ушел от разговора, но Меган знала, что рано или поздно ему нужно будет об этом поговорить.

Если сейчас он переживает хотя бы приблизительно то же, что и она, значит, его разум пестрит воспоминаниями о прошлой ночи – красочными образами переплетенных рук и ног, раскрытых губ. Все труднее становилось игнорировать нарастающее напряжение: воздух между ними, казалось, потрескивал. Меган всей душой надеялась, что Олли не попросит ее повторять, почему они сейчас не могут быть вместе (и не в последнюю очередь это было связано с тем, что ее решимость понемногу таяла).

– Черт побери!

Они уже вышли с музейного двора и, обогнув Сововские мельницы, двигались в сторону парка. На углу здания, однако, шедший впереди Олли остановился как вкопанный – вернее, практически отшатнулся.

– Что такое?

Меган, поскальзываясь на слякоти, подбежала к нему и тоже удивленно охнула. Прямо перед ними стояли на четвереньках огромные и совершенно жуткие на вид бронзовые младенцы.

– Господи боже!

Меган пришла в ужас. Пугал не только размер этих созданий, но и их расположение в парке, а главное – лица. Вместо глаз, носов и ртов у них было что-то вроде оконных жалюзи от лба до подбородка, и кожа вокруг окошек неприятно сморщилась.

– Почему у них нет лиц?! – в ужасе спросила Меган.

Олли сделал шаг вперед и прочитал табличку на стене мельницы:

– «Давид Черны, 1967 г.р. Младенцы». Погоди, а разве не такие же младенцы ползают по телебашне?

– Да! – Меган схватила камеру и принялась листать на экране фотографии. – Вот, гляди. Их тут целая куча.

Она принялась их считать, ежась от холодного ветра, носившего по парку опавшие листья.

– На башне их десять штук.

– Впечатляет, – сказал Олли, подходя к ближайшему младенчику и гладя его по натертому до блеска бронзовому плечу.

Даже он, при всем своем недюжинном росте, не смог бы заглянуть этим созданиям в глаза. Впрочем, у них и глаз-то не было…

– Какие жуткие лица! – Меган все еще не могла пошевелиться от ужаса.

Олли только посмеялся, а затем вдруг обошел одного младенца сзади и начал карабкаться ему на спину.

– Что ты творишь? – взвизгнула Меган. – Нельзя садиться на них верхом!

– Очень скоро ты увидишь, что можно, – сообщил ей Олли и закинул ногу на бронзового монстра.

Меган вскинула камеру и, хихикая, принялась фотографировать. Олли корчил идиотские рожи и хитро поглядывал на нее со спины младенца. Проходившее мимо семейство остановилось на них поглазеть, и вскоре дети, вдохновленные выходкой Олли, уже вовсю упрашивали родителей посадить их на спины оставшихся двух младенчиков.

– Вот что ты наделал! – В шутку упрекнула его Меган. – Зрелище и так было мрачное – голые дети в снегу! – а теперь их оседлали, точно ишаков.

Олли пожал плечами.

– На их месте я был бы рад теплу человеческого тела.

Меган покраснела: перед глазами возникло его тело, обнаженное и такое горячее. Она поморгала, чтобы прогнать видение, и отвернулась, пряча от Олли красные щеки.

– «Младенцы – символ эры коммунизма», – зачитал он из путеводителя, не слезая со своего насеста.

Меган подняла голову и увидела, что очки висят на самом кончике его носа и вот-вот свалятся.

– «Поскольку тоталитаризм душит их рост, они не способны повзрослеть».

– Можно вывести учителя из школы, но школу из учителя… – посмеялась Меган и очень обрадовалась, когда Олли в ответ показал ей язык. – Если честно, мне все равно, что символизируют эти чудовища, – промолвила она, наконец набравшись храбрости подойти и потрогать одного из них. – Знать бы только, почему у них нет лиц.

– Может, они просто застенчивые? – Олли перекинул одну ногу обратно, спрыгнул на землю и, тут же поскользнувшись, влетел прямо в Меган. – Ой, прости!

Ей было приятно вновь ощутить на себе тяжесть его тела и тепло, которое словно прошло сквозь нее. Тут же вернулось вчерашнее непреодолимое желание – трогать и целовать Олли. Но нет, нельзя. Нет, она не станет.

– Ага, застенчивые они! – Меган показала пальцем на огромную голую попку младенца. – Мерзкие и злобные, вот они какие.

– Если ты сама не хочешь детей, это не дает тебе права их оскорблять. – Это была шутка, конечно, однако скороспелое суждение Олли задело ее за живое.

– Я не говорила, что совсем не хочу детей! Я сказала, что просто не думала об этом.

Он вскинул руки:

– Ладно, ладно, только не злись! Того и гляди голову мне откусишь.

– Ничего подобного!

Меньше всего ей хотелось вступать с Олли в спор, но сегодня он, похоже, твердо решил не давать ей спуску. Пнув ни в чем не повинную кочку, он в ярости закусил нижнюю губу. Самое ужасное, она прекрасно понимала, насколько ему осточертело ее поведение. Меган легко могла поставить себя на его место: если бы она уже во второй раз попыталась завязать с ним роман, а он вновь испугался бы и сбежал с утра пораньше, оставив ее одну в холодной пустой постели… Какое унижение, какой кошмар!..

Меган отвернулась от младенцев и посмотрела на парк: ветер колыхал лишь самые верхушки деревьев, одетых в головокружительные осенние наряды зеленых, оранжевых и желтых оттенков. Яркое солнце придавало картине особую прозрачность: казалось, в холодном воздухе видно каждую веточку, каждую травинку, каждую венку опавших листьев под ногами… Вот почему так? Она способна видеть ослепительную красоту мира, но не может по достоинству оценить красоту их с Олли чувств друг к другу, не позволяет себе это сделать? Ладно бы она ему не доверяла, подозревала бы его в дурных намерениях, но ведь нет! Даже к тому, что ей необходимо время на спокойную работу в одиночестве, Олли относится с пониманием и уважением. Нет, она скорее не доверяет самой себе – боится причинить ему боль.

Меган чувствовала острую необходимость заглянуть в будущее. Вот бы протянуть руку и передвинуть вперед стрелки многочисленных пражских часов… Переместиться во времени и увидеть, что они с Олли по-прежнему вместе и счастливы. Вот тогда она смогла бы по-настоящему отдаться своим чувствам. Со спокойным сердцем прожить все обуревающие ее эмоции, не ощущать на горле их удушающую хватку. Они бы стали ее крыльями, а не прутьями тюремной решетки.

Увы, никто не видит будущее, а желания редко исполняются – это всего лишь пустые надежды, основанные на мимолетном влечении или потребности. Если бы Меган верила в этот миф про золотой крестик на Карловом мосту, она бросилась бы туда прямо сейчас и пожелала бы себе уверенности. Ей должно быть доподлинно известно, что она не разобьет Олли сердце. А пока уверенности в этом у нее нет, рисковать она не готова.

41

Аннетт погладила золотой крест и удивленно посмотрела на маму – та только что поведала ей историю о том, что в этом месте святого Яна Непомуцкого сбросили в реку.

– Ты в самом деле загадала, чтобы я вернулась? – переспросила Аннетт.

Хоуп кивнула.

– В самом деле. Знаю, это глупо – но в тот миг мне показалось, что все может сбыться.

– Год и один день… Слишком долго. Я без тебя столько не выдержала бы.

– Очень рада это слышать. – Хоуп обняла дочь за плечо и крепко стиснула.

Как странно, думала она. Всего несколько дней назад она стояла ровно на этом месте и старалась не плакать из-за дочки. А теперь она здесь с Аннетт – и старается не плакать из-за Чарли.

– Все хорошо, мам?

Хоуп проглотила ком в горле.

– Конечно. Мне просто хочется… – Она умолкла, осознав иронию происходящего: почему именно в этом месте ее посещают желания?

– Чего тебе хочется?

– Ничего. – Хоуп помотала головой и улыбнулась. – Ну все, идем, потратим кучу денег на какой-нибудь шарж. Я всегда хотела, чтобы меня нарисовали, но Чарли отказывался: говорил, что обязательно получится яйцеголовым.

– Хм. Он и правда немножко похож на Шалтая-Болтая. В хорошем смысле!

Хоуп представила себе Чарли, его чудесную гладкую лысину и веселую улыбку. Она ужасно по нему скучала, но вместе с тем чувствовала и странную легкость. В последнее время им обоим пришлось несладко, и Чарли сейчас тоже наверняка вздохнул с облегчением.

– Он тебе что-нибудь пишет? – осторожно спросила Аннетт, когда они медленно брели по обледенелой мостовой. На ней была новая шапка, шарф и перчатки, купленные по настоянию Хоуп. Темные каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, лоснились на солнце, словно отполированное до блеска дерево.

– Пока не писал. – Хоуп взяла дочь под руку. – Если честно, мне кажется, что первым он писать не станет. Оставит это право мне.

– А ты ему напишешь?

Хоуп молча наблюдала за стайкой голубей, которые потешно дергали головами, склевывая с земли хлебные крошки.

– Не знаю, – честно ответила она. – Он мне очень нравится, но я не хочу его обнадеживать. У меня в голове такая каша с тех пор, как мы с твоим папой развелись…

Аннетт помрачнела – видимо, вспомнила тот вечер, когда застала их с Чарли в машине.

– Не понимаю, зачем я это сделала, – произнесла она, глядя на компанию девушек с палками для селфи. – Не надо было сразу бежать к отцу…

– Брось. – Хоуп стиснула ее руку. – Не жалей ни о чем. Это ведь я ему изменила. – Она решила не рассказывать Аннетт про вазектомию, которую Дейв сделал против ее воли. Надо смотреть вперед. И пусть ей немного страшно пускаться в свободное плавание, это ведь так захватывающе и интересно! Прага с ее волшебством, историей и вездесущими часами напомнила Хоуп о том, как это важно – жить полной жизнью. Теперь ей больше всего на свете хотелось тронуться в путь и оставить след в своем собственном уголке мира.


Забрав у художников шаржи, Хоуп и Аннетт поднялись к Пражскому Граду. Они похихикали над стоическими стражами в меховых шапках и покорчили рожи горгульям на крыше собора святого Вита. Совершенно случайно забрели на Золотую улочку и несколько часов разглядывали товары в крошечных лавках и галереях, наслаждаясь компанией друг друга и гостеприимством чехов.