Хоуп и рада была бы заверить Олли, что рано или поздно Меган одумается, но так ли это?

– Она должна быть на сто процентов в тебе уверена, ты этого заслуживаешь, – вдруг сказала Аннетт, улыбаясь Олли. – У нее не должно быть ни тени сомнений в ваших чувствах друг к другу. Сомневаться в таких вопросах нельзя, ведь на кону – твое сердце.

– Когда ты успела помудреть? – удивленно спросила Хоуп, переводя взгляд с дочери на Олли и обратно.

– Меня хорошо воспитали, – ответила Аннетт. – Именно так ты мне говорила, когда я сомневалась, переезжать ли к Патрику. В конце концов я поняла, что просто боялась. Наша любовь была настоящей, но меня одолевал страх, что это не так. Звучит бредово, знаю.

Олли поставил на стол пустую кружку.

– Нисколько, – сказал он. – Наоборот, это как раз про меня. Я абсолютно уверен в своих чувствах к Меган, но я не могу быть уверен за двоих.

– Ты и не должен, – сказала Аннетт, и Хоуп кивнула. Вспомнился рассказ Софи о том, как она познакомилась с Робином и сразу поняла, что он – тот самый, кого она искала, и как их любовь с каждым годом крепла, пока они не стали практически одним целым.

Хоуп бросила взгляд в вестибюль и невольно вздрогнула, увидев у стойки человека, который мог быть только Робином: заправленные за воротник дубленки белокурые волосы, ясные глаза, румяные от мороза щеки.

– Смотри! – Она схватила Олли за руку.

Ему пришлось встать со стула, чтобы увидеть, на кого она показывает, а уже в следующую секунду он выскочил из бара. Хоуп бросилась следом.

Когда они подходили к блондину, Хоуп услышала, как он спросил администратора, в каком номере поселилась Софи Робертс. Значит, точно он!

– Робин? – спросила Хоуп так робко и тихо, что, кажется, блондин ее и не услышал.

– Простите? – Он обратил на нее серьезный и печальный, но при этом благодушный взгляд голубых глаз. Говорил он с каким-то легким акцентом.

– Вы ведь Робин? Жених Софи?

– А она здесь? – с тревогой спросил он. – Вы знакомы?

– Не очень близко, – пояснил Олли. – Познакомились несколько дней назад, но она много о вас рассказывала. Говорила, что вы сегодня прилетаете.

Тут к ним подошла Аннетт, и блондин обвел недоуменным взглядом всю троицу.

– У вас все хорошо? – спросила Хоуп, делая шаг навстречу.

Администратор отеля показала ему копию какого-то документа, и молодой человек повернулся взглянуть.

– Да-да, это она, – сказал он со смесью тревоги и облегчения в голосе. – Это Софи!

Олли заглянул ему через плечо, увидел фото и кивнул Хоуп.

– Она наверняка скоро придет, – сказала Хоуп. – В последнее время Софи только и твердила о том, как ей не терпится вас увидеть.

Олли помотал головой.

– Что-то не сходится! Он даже не знал, что Софи остановилась в этом отеле!

Аннетт нервно кашлянула.

– Вы же Робин? – повторила Хоуп свой вопрос.

Блондин по-прежнему держал копию паспорта, и руки его дрожали. Тишину в вестибюле нарушало лишь тиканье настенных часов, и Хоуп невольно затаила дыхание: она тоже предчувствовала беду. Олли был в ужасе, а Аннет крепко вцепилась в дверной косяк. Все взгляды были прикованы к блондину. Тот медленно поднял голову.

– Я его брат, – наконец проронил он срывающимся от боли голосом. – Робин умер десять дней назад.

44

Когда врач сообщил им о диагнозе, они сперва подумали, что это шутка. Ужасная и жестокая, но шутка. Софи даже засмеялась, помотала головой и сказала врачу, чтобы он не глупил. Робину нет даже тридцати, какой еще рак?! Он не может умереть!

Как выяснилось, может.

Взяв человека в заложники, рак не вступает в переговоры. Ни любовью, ни надеждой, ни отчаянием его не проймешь. Остается лишь стоять в стороне и смотреть, как человек, которого ты любишь всей душой, распадается у тебя на глазах. Наблюдать, как тщетные попытки докторов лишают его жизненных сил, энергии и чудесных волос, как сереет и холодеет кожа на его испещренной язвами лысине. Софи гладила эту покрытую пушком лысину, точно раненого птенца, и без конца твердила, какой Робин красивый, добавляя со смехом, что у него, оказывается, огромные уши.

Когда Робин наконец поверил в то, что его болезнь реальна, всю свою пылающую страсть к жизни он обратил в сокрушительный гнев. Софи могла лишь сидеть, рыдая, на ковре в спальне и слушать его возмущенные вопли. Он вращал глазами, полными безумия и страха, и умолял, чтобы у него забрали эту болезнь. Когда Софи попыталась встать и утешить его, Робин замахнулся рукой и скинул с комода голубую хрустальную вазу, купленную ими в Праге. Она влетела в стену и разбилась на тысячи осколков.

Безусловно, его гнев пугал Софи, но в то же время он был ей понятен. Больше всего она боялась, что болезнь отнимет у Робина его страсть к жизни. Впрочем, боялась она напрасно. Рак отнял у него все остальное, но несгибаемый дух остался при нем до самого конца, до того момента, когда его рука ослабла в ее руке. Софи не отпускала ее, даже когда она стала холодной, как фарфор, хотя ее уговаривали, просили, оттаскивали силой…

Ледяной ветер бил ей в лицо, сдувая слезы, которые, казалось, давно и надолго поселились на ее щеках. Софи закрыла глаза. Она шла прочь из города – не по своему обычному маршруту, а в противоположном направлении. Остановилась лишь у здания огромной футуристической Жижковской телебашни со зловещими бронзовыми младенцами, облепившими стены.

Софи с Робином очень хотели ребенка. Они начали говорить об этом еще до того, как ему поставили диагноз. Она хотела сначала сыграть свадьбу – устроить свадьбу ее мечты в родительском доме и написать на песке свою новую фамилию. Конечно, когда страшная новость о раке разбила их надежды на счастье, Робин стал умолять Софи пожениться как можно скорее, пока еще не поздно. Софи отказывалась и хотела устроить свадьбу, когда ему станет лучше. Кто-нибудь непременно придумает лекарство, и Робин поправится, иначе просто не может быть! Он сможет подхватить ее на руки и кружить, кружить… совсем как раньше. Она не хотела, чтобы на ее свадьбе все плакали от горя. Пусть лучше плачут от счастья.

На улице стемнело, Софи и сама не заметила, когда и как. Взглянув на освещенный циферблат ближайших часов, она увидела, что скоро восемь часов вечера. Значит, осталось четыре часа…

Про золотой крестик на Карловом мосту и святого Яна Непомуцкого, исполняющего мечты, она узнала именно от Робина. Они столько раз были в Праге за последние годы, но почему-то ни разу не попытались загадать желание. Оба считали, что у них есть все, о чем можно мечтать, и просто любовались крестом издалека – с неизменным восхищением, однако не испытывая ни малейшего соблазна что-либо загадывать.

Как только врач сообщил им дурную новость, Софи стала умолять Робина уехать с ней в Прагу. До Рождества оставалось несколько недель, и Робин решил рассказать родным о своей болезни уже после праздников. Таков уж он был: заботился в первую очередь о других, не хотел портить родным Рождество. Они в который раз полетели в Прагу, но теперь все было иначе. Софи настояла, чтобы они вместе пошли на Карлов мост и загадали желание. «Нельзя терять ни секунды», – уверяла она, торопясь вместе с Робином к заветному золотому крестику. Ноги уже его подводили, однако он ни разу не пожаловался: лишь молча смотрел, как Софи преклоняет колени на холодной мостовой, крепко вцепившись в крест, и под удивленные взгляды прохожих снова и снова шепчет молитву.

Когда пришел черед Робина, он закрыл глаза, и она молча, сквозь пелену слез, наблюдала за тем, как беззвучно шевелятся его губы. Казалось, творится особое таинство, и городские тени действительно их слушают – Софи чувствовала особый запах, витавший в воздухе, особые вибрации кругом. Всюду была история, всюду призраки. До знакомства с Робином Софи не слишком-то верила в истинную любовь, а до знакомства с Прагой не верила в волшебство. Теперь же она была убеждена, что одной ее веры и в то и в другое будет достаточно, чтобы вернуть Робина.

С тех пор минул год и один день. Год и один день с того мгновения, когда она стояла на мосту и всеми фибрами души желала, чтобы ее любимый выздоровел. На этом желании держалась ее надежда, которая не умерла по сей день: Софи по-прежнему верила в чудо. Конечно, верила, а как иначе? Никогда и ни за что она не смирится с утратой. Никогда не поверит, что впереди лишь пустота, зияющая пропасть на том месте, где раньше был Робин.

Как это ужасно – остаться одной в любимом городе. Взять с собой оказалось некого. Ее родным и семье Робина было не до путешествий, они скорбели. Конечно, за нее они тоже переживали: телефон буквально разрывался от звонков. Софи понимала, что родители места себе не находят от волнения. Никто ничего не понимал. Никакие их слова не могли поколебать ее железную уверенность в том, что Робин вернется – и что это произойдет именно здесь, где они познакомились.

Тьма наползала на город, пока она сюда шла. Со своего наблюдательного пункта за центральным вокзалом Софи видела мозаику цветных огней. Карлов мост стоял на месте. Там ее встретит Робин. Сердце бешено колотилось о ребра, ноги то и дело подкашивались. Софи больше не тошнило, но дыхание стало сбивчивым, и время от времени она останавливалась перевести дух. Какое-то неведомое чувство поднималось в груди – смесь возбуждения и беспокойства. То ей казалось, что она совершенно свободна – в любой момент можно оттолкнуться от земли и взлететь над мостовой, то вдруг та же самая мостовая превращалась в зыбучий песок и грозила затянуть ее в канализацию.

Только бы дойти до моста. Только бы дойти!

Софи хорошо знала паутину городских улиц и больше доверяла своим инстинктам, нежели голосу разума. И вот она уже споткнулась о трамвайные пути под Староместской мостовой башней, знакомый и любимый силуэт которой выступал из темноты. Телефон давно сел благодаря бесконечным звонкам от родных, на которые она почти не отвечала. Однако Софи легко могла узнавать время по многочисленным городским часам. До полуночи оставалось лишь несколько часов – и тогда свершится то, что должно свершиться.