49

Пять месяцев спустя


Весна в этом году выдалась поздняя – на ежегодный прощальный вечер по случаю окончания зимы она прибыла последним гостем. В мае деревья только отцветали, и одуванчики все еще решительно пробивались сквозь мягкую, усыпанную лепестками землю.

Софи прижалась лбом к стеклу и смотрела на пролетающие мимо пейзажи – размытые полосы зеленых, коричневых и желтых оттенков. Мягкое покачивание вагона убаюкивало: Софи притихла, и наушники висели без дела у нее на груди. Последний раз она приезжала в Лондон зимой, перед Прагой, и очередной визит, она знала, дастся ей нелегко. Впрочем, пока все было отлично. Наконец-то она вырвалась из дома, из-под теплого одеяла родительской опеки – искренней, но не знавшей границ и оттого гнетущей. Мама с папой впервые за несколько месяцев согласились выпустить Софи из виду, и она была очень благодарна за оказанное ей доверие. От одной мысли об этом на ее лице расцветала улыбка.

Весна всегда была ее любимым временем года – омытым радостным солнечным светом перерождения, новых начинаний и возможностей. Зимой листья опадали и умирали на земле, звери прятались в норы, а птицы улетали на юг – в поисках теплых ветвей, на которых можно сидеть и распевать свои песенки. Весна же с распростертыми объятьями встречала жизнь и подбадривала всех, кто встал на новый путь. Софи сознавала, что новый путь предстоит и ей: путь без Робина. Однако впереди ждала не кромешная тьма: на горизонте ее бесконечной боли уже брезжила заря.

Выставка Меган показалась ей прекрасным поводом встать на путь принятия. Софи понимала, что дорога предстоит долгая и ухабистая и что, вероятно, ей уже никогда не избавиться от тягостного чувства утраты, однако поездка в Лондон означала, что она по-прежнему способна жить и выбираться в мир. Да, очень важно вновь заручиться доверием родителей, но еще важнее – заручиться доверием к самой себе.

Софи порылась в сумке и выудила оттуда письмо. Она читала его столько раз, что давно уже выучила наизусть, но ей нравилось смотреть на корявый почерк Робина. У него была особенная манера письма: глядя на эти строки, она практически слышала его голос.

Тоби передал ей письмо еще в Праге и пояснил, что оно было найдено среди больничных вещей Робина, которые не глядя сложили в один пакет и убрали подальше. Тогда семье было не до этого, слишком страшное горе на них обрушилось. Лишь когда родители Софи позвонили им и сказали, что она пропала, Тоби пришло в голову перебрать вещи брата.

В конечном итоге именно Робин вернул ее к жизни.

Она вытащила листок из конверта и принялась читать.


Любимый мой Жучок!

Знаю, ты терпеть не можешь это прозвище, но исправлять ошибку уже поздно, верно? Прости, сейчас не лучшее время для шуток, но мы меня знаешь – идиот и есть идиот. Да и вообще, ты действительно похожа на жука – глазищи вон какие огромные. Жук ты очень красивый, но все-таки жук.

Самое ужасное в этом письме – то, что читать его ты будешь без меня. Кажется, я наконец смирился с тем, что скоро умру, но ты пока нет. Я это знаю. Иногда, просыпаясь ночью, я поворачиваю голову и вижу тебя рядом: ты смотришь, как я сплю, и в твоих глазах столько надежды… Хочу, чтобы ты знала: я не хотел умирать. Я хотел жить. Я хотел состариться рядом с тобой и видеть, как твои глазищи становятся еще больше, потому что голова скукоживается (извини, извини!).

Сейчас я тебе кое-что скажу, а ты пообещай, что не будешь злиться, окей? Обещаешь? Хорошо. Слушай. В прошлом году, когда мы приехали в Прагу загадать желание на Карловом мосту, я тебе соврал. Я вообще не загадывал никакого желания, просто сделал вид.

Выждав несколько дней, я тайком сходил на Карлов мост, пока ты спала, но и тогда попросил вовсе не о чудесном исцелении. Я всем сердцем пожелал, чтобы ты нашла силы быть счастливой и чтобы у тебя было все необходимое для жизни без меня.

Помнишь, как в самом начале мы валялись ночью в постели и делились друг с другом секретами? Ты тогда сказала, что жизнь без меня не имела бы смысла. Твои слова не на шутку меня встревожили, Жучок, потому что на самом деле ты полна жизни. В твоем сердце столько любви! Ее непременно нужно отдавать людям. Моя история подходит к концу, но у твоей книги впереди еще много глав. Семья, дети и, черт возьми, даже внуки! Я хочу, чтобы все это у тебя было. И чтобы ты всегда думала, будто я рядом и пришпориваю тебя на каждом шагу: поверь, так оно и есть.

Вот почему в то раннее утро на Карловом мосту – там, где мы с тобой познакомились, – я загадал, чтобы мой Жучок, моя Софи, была счастлива и любима, и жила полной жизнью. Такова моя последняя воля, а значит, ты обязана ее исполнить (да-да, я хитрый и коварный). Ты была моей жизнью, а теперь должна взять то, что у нас было, и двигаться дальше. Пусть наша любовь поможет тебе творить добро – для себя и для других. Повидай мир, пускайся в новые приключения. Таково мое желание.

Я очень тебя люблю, Жучок.

И буду любить всегда.

Робин ХХХХ


Единственная слезинка скатилась по щеке Софи и упала на ладонь. Читать письмо Робина без слез она пока не научилась, однако на ее губах играла едва заметная улыбка. Он хотел, чтобы она была сильной и счастливой, и обязал ее исполнить это желание. Она его не подведет. Никогда.

Час спустя Софи вышла на станции Ватерлоо и подставила лицо солнцу и свежему майскому ветру. Выйти на улицу без свитера она пока не решалась, зато теплые куртки давно отправились в шкаф – ждать там поздней осени.

Выставка Меган проходила в артпространстве, выходящем окнами на Темзу – неподалеку от галереи «Тейт-модерн». Софи неспеша прогулялась по Саут-банку, глазея на скейтбордистов, выделывающих безумные трюки на бетонных горках, и на детей, выпрашивающих у мам мороженое. Солнце, как водится, выгнало на улицу множество людей, и лица у прохожих были слегка ошалелые: они словно только что вышли из долгой спячки.

Южный берег Темзы представлял собой буйство красок и звуков, лиц и звонких голосов, счастья и веселья. Несколько минут Софи просто гуляла, впитывая атмосферу – пила ее, как лимонад через соломинку. Удивительно, почему у нее осталось такое плохое впечатление об этом городе? Почему она не замечала раньше его красоты? Что ж, теперь у нее есть шанс это исправить.

Софи достала из сумки приглашение, которое выслала ей Меган. Выставка называлась «ОТКРЫТО», эти слова были жирным черным шрифтом выведены на лицевой стороне глянцевой карточки, а под ними – маленький ярко-красный замочек, очень похожий на тот, что они с Робином повесили на Петршине. Этот, впрочем, был открыт: металлическая дужка откинута в сторону. На обратной стороне карточки Меган поместила фотографию Карлова моста на рассвете. По телу Софи побежали мурашки. Она не видела Меган с той ночи на мосту, когда едва не покончила с собой. Вспоминать те события было странно – как будто припоминаешь сцену из фильма, а не из собственной жизни. Подробности по-прежнему тонули во мраке, но ее психотерапевт говорил, что это нормально, разум таким образом защищается от травматичных переживаний. Тоби в конце концов рассказал ей, что там произошло, и Софи едва не сгорела от стыда. Конечно, стыдиться ей было нечего: все свидетели происшествия испытывали только облегчение и радость, что теперь с ней все в порядке. Как и Робин, они желали ей счастья, но Софи не забыла, что они для нее сделали. И никогда не забудет.

– Софи? Это ты?

Она обернулась и увидела, что сквозь толпу к ней пробирается Хоуп – с букетом желтых роз и широченной улыбкой на лице.

– Привет! – Софи подбежала к ней, и они обнялись.

Хоуп завила светлые волосы в тугие кудри и оттого была похожа на взволнованного ангелочка: свежая, искрящаяся, наполненная весенним солнцем. Софи невольно заулыбалась.

– Ты так здорово выглядишь! – Хоуп взъерошила ее рыжий «боб».

«Да уж, в Праге я была тем еще пугалом, – подумала Софи. – Мешковатая одежда, лохматый «ежик», задрипанная шапка Робина…» Когда она в знак солидарности с ним захотела побриться наголо, он пришел в ужас и умолял ее не делать этого, но она не послушала. Одно Софи хорошо про себя уяснила: она привыкла поступать так, как пожелает. Именно этим она так привлекала Робина.

– Ты тоже! – сказала она Хоуп и не соврала. Ее подруга буквально лопалась от счастья и удовольствия.

– У меня первый выходной с рождественских каникул. Я день и ночь тружусь в мини-отеле. Грех жаловаться, конечно, просто я ведь там и живу – кажется, что мне оттуда вообще не выйти.

– Знакомое чувство. На ферме так же, – кивнула Софи. – Я впервые уехала из дома после… ну, после Праги.

Они обменялись многозначительными взглядами, а Хоуп покачала головой.

– Как ты? В письмах ты говорила, что все хорошо, но так все говорят. Скажи честно, как у тебя дела?

Софи обдумала ее вопрос.

– Постепенно прихожу в себя, – честно призналась она. – По чуть-чуть.

Хоуп ласково приобняла ее за плечо.

– А иначе никак, милая. Ты молодец, я тобой очень горжусь.

Софи в ответ широко улыбнулась, борясь со слезами.

– Ну, идем! – воскликнула Хоуп. – А то все бесплатное вино закончится. Знаешь, я с Рождества почти ни капли в рот не брала – и теперь твердо намерена наверстать упущенное.

Минут через десять они добрались до выставочной площадки, и за это время Хоуп успела сообщить Софи радостную весть: скоро она станет бабушкой. Аннетт, судя по всему, хотела съездить в Лондон вместе с мамой, но Патрик окружил ее заботой и практически не выпускает из дому – тем более в такую даль. Хоуп и Дейв поладили, и скоро она должна получить половину вырученных от продажи дома денег.

– Я ему сказала, что дом он может оставить себе, но ему, видно, захотелось найти жилье поменьше. Поддерживать в чистоте дом с тремя спальнями оказалось труднее, чем он думал. Интересно, с чего бы?