Как-то раз, возвращаясь днем из спортивного зала, где начала тренироваться, Джинни остановилась у журнального киоска и увидела свои фотографии в «Нью-Йорк Пост» и «Нейшнл Энквайер». Там и там использовали фотографии пятилетней давности, из эпохи ее работы в теленовостях. Она купила обе газеты и, прибежав домой, стала читать. «Нью-Йорк Пост» была ближе к истине, но ей не понравились выводы статьи. Да, она была на стороне истца в деле о сексуальных домогательствах, в которых обвинялся священник, пристававший к семнадцати мальчикам в штатах Нью-Йорк и Иллинойс; да, за его выход из заключения до процесса был назначен миллионный залог. В статье верно излагались пункты обвинения. Дальше там говорилось о том, что она приютила у себя дома бездомного мальчика, одну из жертв педофила. Блу не назвали по имени, так как потерпевшие находились под защитой закона, и их имена не подлежали разглашению.

Далее газета писала, что Вирджиния Картер устранилась из общественной жизни и из теленовостей после того, как четыре года назад они с мужем выпили лишнего на рождественской вечеринке, в результате чего муж, севший за руль в нетрезвом виде, и их трехлетний сын погибли. С тех пор она превратилась в затворницу. В статье не говорилось напрямую, но настойчиво намекалось, что из-за смерти мужа и сына у Джинни возникли психические проблемы и что после той трагической аварии ее никто не видел. Напрашивался вывод, что все эти четыре года Джинни провела в запое.

На этом автор статьи не успокоился. Он спрашивал, что она делает с бездомным мальчишкой и как оказалась замешана в скандале с участием католической церкви. Вспоминались схожие истории со священниками-педофилами, отправленными за решетку. В заключение говорилось, что суд над обвиняемым, в котором загадочным образом замешана миссис Картер, начнется в следующем году. Церковь дело не комментирует; адвокатом со стороны миссис Картер выступает Эндрю О’Коннор, сам бывший священник-иезуит; о местонахождении миссис Картер якобы ничего не известно. Статья завершалась словами: «Продолжение следует, не пропустите новостей». Именно так Джинни сама заканчивала когда-то свои новостные выпуски.

Она недоуменно уставилась на газету. Факты были изложены верно, но при этом утверждалось, что они с мужем были тогда пьяны и что он спьяну убил их ребенка, а Джинни сразу после этого исчезла – уж не из-за проблем ли с психикой? После гибели Марка Джинни перестала выступать с новостями. Кто-то снабдил газетчика отрывочными сведениями – она не знала, кто это мог быть, и его подход вызвал у нее протест. Репортер мог выяснить правду в архиве, но подробности кто-то довел до него устно. Джинни не желала снова оказываться в лучах прожекторов, втягивать в это Блу, даже анонимно, потому что раньше она пользовалась известностью, а теперь нет. От статьи оставалось «желтое» послевкусие, как и от самого факта попадания в новости.

«Энквайер» действовал в присущем ему стиле: сразу впивался в глотку. На первой странице красовалась старая фотография Джинни, рядом – огромный вопросительный знак и текст: «Восстала из мертвых с 14-летним бездомным дружком?» Автор умудрился так изобразить судебное дело, что вовлеченность Джинни приобретала сомнительный, даже постыдный характер. Этот материал вызвал у нее полное отторжение, и она поспешила позвонить Эндрю.

– Видали сегодняшние «Пост» и «Энквайер»? – нарочито безразлично спросила она. Он хохотнул.

– Нет, обычно эти органы печати не входят в мой список обязательного чтения. Я читаю «Нью-Йорк Таймс», «Уолл-стрит Джорнэл» и лондонскую «Файнэншл Таймс», когда есть время. Что вы там вычитали?

– Я на первых полосах, приз за хамство у «Энквайер». Они спрашивают, не вылезла ли я из могилы благодаря четырнадцатилетнему бездомному дружку. «Пост» много знает о деле, знает, что мой муж был пьян в ночь, когда погиб вместе с нашим сыном в аварии. У них получается, что с тех пор я – пациент психушки, где я никогда не бывала. Зачем, мол, мне понадобился бездомный парень, замешанный в сексуальном скандале с Церковью?.. Кто, по-вашему, болтает языком?

– Интересный вопрос… – задумчиво протянул он. – Вы гораздо осведомленнее меня. Вряд ли это дело рук Каваретти. Он дает нам прикурить, но с самоуважением у него все в порядке. Может, тетка Блу? На нее вышли, узнали про вас, дальше – дело журналистской техники. Наверное, со времени гибели вашего мужа информация осталась в Интернете. – Эндрю понизил голос. – Мне ужасно жаль, Джинни. Уверен, это причинило вам боль. Лучше наплюйте, кто читает этот таблоидный мусор?

– Представьте, у этого мусора есть потребители. Вы к ним не принадлежите, но это не значит, что их мало. Это же надо, назвать Блу моим четырнадцатилетним бездомным дружком! Совсем с ума сошли! Мне стыдно, что я сама когда-то работала журналистом.

– Из-за Теда Грэма я тоже стыжусь, что был священником.

– Вдруг это попадет на глаза Блу, вдруг начнется травля? С них станется испортить нам жизнь. Не желаю, чтобы в связи с делом Теда Грэма прозвучало имя Блу! Он имеет право на частную жизнь, он ребенок!

– Лучше скажите ему о публикациях, – посоветовал Эндрю. – А то он услышит это от кого-нибудь еще. Так вы разрядите обстановку.

– Как же не хочется совать ему под нос этакую гадость! – несчастным голосом проговорила она.

Тем не менее она последовала совету Эндрю и побеседовала с Блу, когда он вернулся из школы. Она сказала, что на все это надо махнуть рукой. Они поговорили о ночи гибели Марка, Джинни призналась, что он выпил больше, чем она тогда подумала, но опьянения заметно не было, иначе она не пустила бы его за руль. То, что содержание алкоголя в крови Марка превысило допустимую норму, отрицать было нельзя.

– Как же тебе было плохо! – прошептал Блу. Желая быть с ним до конца честной, Джинни сказала, что с той ужасной ночи живет с чувством вины. Он сказал, что, если бы она не позволила мужу вести машину, оба, вероятно, остались бы живы, Джинни разрыдалась, и Блу стало стыдно и невыносимо жаль ее. Такой безутешной он ее еще не видел, не знал, что сказать, поэтому попытался ее отвлечь.

– Они считают, что я твой дружок? – Говоря это, он поперхнулся, и они рассмеялись.

– Ненавижу домыслы, – сказала Джинни, сидя рядом с ним на диване, перед сундуком, служившим ей кофейным столиком, где сейчас были разложены газеты. – Не знаю, кто распустил язык, но мне это не нравится. И никогда не нравилось. После гибели Марка за мной месяцами ходили по пятам, любопытствуя, чем я занимаюсь. Какие тогда у меня могли быть занятия, кроме плача? Вдруг это болтовня твоей тетки? – Вопрос был задан задумчиво, она сомневалась в своем предположении.

– Она может. В газету она бы не пошла. Может, она молчала, а трепаться стал кто-то другой? Она много болтает и сплетничает. Вдруг она решила поквитаться с тобой, отомстить за отца Тедди? Она никогда тебе этого не простит. Она до сих пор считает его святым. Не знаю, на кого еще думать. А ты знаменитость, Джинни! – с благоговейным ужасом проговорил Блу.

– Это в прошлом. Марк тоже был известным. А теперь я ни у кого не вызываю интереса. – Это была сознательная позиция, так Джинни было лучше. Опыт подсказывал ей, что найти болтуна не удастся. Таблоиды подхватывали всевозможную болтовню и мастерили сюжеты, иногда правдивые, иногда нет; в данном случае многие приведенные ими факты соответствовали действительности.

– Прости. Если бы ты мне не помогала, о тебе не писали бы всякую ерунду. Это моя вина, – удрученно сказал Блу.

– Не глупи, Блу. Виноват Марк, это он вел машину пьяный и убил себя и Криса. Я тоже виновата, что пропала на четыре года. Ну, и ты – что набрался смелости и разоблачил отца Тедди, только это совершенно правильный поступок. Все мы виноваты в том, что живы, что дышим. Кто-то всегда в чем-то виноват, что с того? Наплевать! Вот отец Тедди – тот виновен по самую макушку, он домогался невинных детей, и Церковь тоже, по самые верхушки колоколен – нечего было его выгораживать. Каждый день с нами происходит много всего, хорошего и плохого. Главное, как ты на это реагируешь. Нельзя ломаться, надо бороться. Вина и сожаление никогда никуда не приводят. – Джинни встала, улыбнулась и бросила обе газеты в мусорную корзину. Он все равно переживал, ведь это из-за него у Джинни теперь были неприятности. – Завтра этот мусор попадет в чью-нибудь клетку с хомяком. – Он кивнул, хотя, судя по виду, не до конца поверил ей.

Кульминаций этого неприятного дня стал звонок Бекки после ужина.

– Послушай, Джинни, нам не хватало только головной боли из-за воплей про тебя в таблоидах! Мы уже натерпелись после аварии, когда вас изображали двумя пьянчугами. Меня только и спрашивали: «Они с Марком что, алкоголики?» – Ее речи превосходили все написанное в таблоидах, и Джинни морщилась, прижимая трубку к уху. – Ты не представляешь, как тяжело нам с детьми и с Аланом видеть тебя на первой полосе «Энквайер» и читать болтовню про твоего четырнадцатилетнего дружка!

– У меня нет четырнадцатилетнего дружка, – поправила сестру Джинни. Бекки всегда была готова напасть на нее и осудить за все, что она делала. – У тебя впечатление, что я раздаю интервью?

– Это не обязательно. Вся твоя жизнь – мыльная опера. Когда вы с Марком работали в новостях, то не сходили со страниц таблоидов. Потом он напился и убил Криса, а ты была с ним. Теперь ты поселила у себя бездомного паренька и вцепилась в приходского священника, хотя это не твое дело. Гляжу – а ты на первой полосе «Энквайер» с «четырнадцатилетним дружком». Знала бы ты, как это нас всех смущает! Скольким людям я вынуждена давать объяснения! А ведь бедняга Алан еще и работает. Мы ведем тихую респектабельную жизнь, а ты вечно поскальзываешься на банановой кожуре и попадаешь в выпуски новостей, где тебе надирают задницу! Черт возьми, как бы мне хотелось, чтобы ты, наконец, унялась!

– Мне тоже, – отрезала Джинни. Сестра не на шутку взбесила ее своей черствостью и злобой. Блу слушал, что Джинни отвечает Бекки, с выражением боли на лице, но Джинни не замечала этого. – Мне бы тоже хотелось, чтобы ты стала взрослой и обратила внимание на мир вокруг, он больше спичечного коробка, где ты ютишься. Я выбиваюсь из сил, спасая ребятишек в Афганистане, а ты разъезжаешь в Пасадене между супермаркетом и химчисткой, воображая, что это и есть жизнь. Твой дом, твой бассейн, твои дети, твой муж! Может, иногда я достойна осмеяния, зато я живу. У меня тоже были муж и ребенок, но мне повезло меньше тебя, и сейчас я пытаюсь изменить жизнь других людей, вместо того чтобы сидеть дома и лить слезы. А ты только и можешь, что поносить меня и твердить, что все это «ненормально»! Честно говоря, мне безразлично, что ты думаешь о том, что мы с Блу судимся с католической церковью. Ты всегда смотрела на меня сверху вниз. Знаешь, у этого паренька больше силы духа, чем у вас всех. Ты хоть представляешь, чего ему стоило перестать молчать? Выступить против священника? А ты мне рассказываешь, что разоблачить священника, замучившего своими сексуальными домогательствами семнадцать мальчиков, – это аморально. Ты когда-нибудь перестанешь осуждать меня? Учти, с меня довольно! Тоже мне, королева!