– Я сейчас, – пробормотал он еле слышно и бегом бросился по винтовой лестнице в ванную.

Он едва успел добежать. Его вырвало.


– Опять осечка?

Тео Салко заглянул в лицо Александре, пока она усаживалась напротив него за столиком в «Русской чайной» после своего последнего визита к Манетти.

Она покачала головой, закусив губу.

– Не унывай, детка, – утешил ее Салко. – Ты же знаешь, на это иногда уходят годы.

– Только не в случае ИДО, Тео, ты же знаешь. Манетти нам сказал, что обычно полгода – это предел. Если не уложимся в этот срок, можно считать, что ничего не вышло, и распрощаться с этой мыслью. – Она нервно накручивала на палец прядь волос. – А мы уже бьемся больше трех месяцев.

– Ну и что? Жаловаться будешь, когда время истечет, Али. Сейчас ты должна быть настроена на положительный результат, а главное, перестань себя изводить. Выпьешь что-нибудь?

– Ничего. Разве что фруктового сока.

– Ты же еще не беременна! Даже будущим мамашам время от времени не возбраняется пропустить глоток-другой.

– Андреас пьет за двоих.

Салко бросил на нее проницательный взгляд.

– Боишься, передумает? Или он просто нервничает из-за задержки?

– Хотела бы я знать, Тео. Стоит мне попытаться об этом заговорить, он меня уверяет, что все в порядке, но что он на самом деле чувствует, я уже не знаю. – Александра понизила голос. – Пойти со мной к Джону он не хочет: ни разу не ходил с тех пор, как мы подписали бумаги. Когда я прихожу домой после процедуры, он смотрит на меня так странно… как будто я ему изменила.

– Ему следовало пройти курс терапии у семейного консультанта.

Александра кивнула.

– Думаешь, я этого не знаю? Тео, мы сейчас должны быть близки, как никогда, но он проводит больше времени со своими друзьями, чем со мной!

– Мужчине нужны друзья.

– Это я тоже знаю. Не думай, что я выступаю против. Новая встреча с Дэном Стоуном была для него очень важна, и я пыталась дать ему понять, что разделяю его чувства, но он встречается с Дэном чуть ли не чаще, чем со мной. И потом, эти его мужские комплексы… Он держит Стоуна и меня за сотню миль друг от друга.

– Как твоя сексуальная жизнь?

– Никак. Нам не полагается заниматься сексом до сеанса оплодотворения, но после сеанса Манетти это рекомендует… наверное, считает, что, если я забеременею, мой муж будет в большей степени чувствовать себя отцом. – Она вздохнула. – Сейчас мы с ним далеки друг от друга как никогда.

– Может, Андреас опасается уменьшить твои шансы на зачатие? – предположил Салко, понимая, как убого звучат его слова.

– Может быть. Скажу тебе честно, Тео, мне страшно и одиноко. Иногда мне кажется, что у меня мужа вовсе нет, что я одинокая женщина, решившая во что бы то ни стало завести ребенка…


В начале апреля Александра справила свой тридцать первый день рождения у себя дома в полном одиночестве. Ранее в этот день Манетти в двенадцатый раз провел процедуру искусственного оплодотворения. Пока она, как и было рекомендовано, неподвижно лежала на спине в течение получаса, по щекам у нее покатились слезы отчаяния.

Манетти вошел в медицинский кабинет, сунул ей коробку с бумажными салфетками, подтянул к себе табурет и начал ее расспрашивать.

– Ваш муж должен быть с вами каждый раз, но он здесь вообще не показывается. В чем дело, Али?

– Он слишком сильно переживает, – солгала она. – Я вам уже говорила.

– Да, вы говорили, но я вам не верю. Мне совершенно ясно, что ваш муж по-прежнему решительно настроен против ИДО; вы слишком напряжены и глубоко несчастны. Мне кажется, нам пора смириться с поражением.

– Нет! Прошу вас, Джон, не говорите так! – Перепуганная Александра села и схватила его за руку. – Прошу вас, не отказывайтесь, ведь у нас есть еще целый месяц, не меньше, вы сами так говорили!

– А если мы преуспеем? Кто сказал, что Андреас почувствует себя лучше, если вы забеременеете? Вы уверены, что справитесь?

Александра подняла на него заплаканные глаза.

– Мне придется справиться, разве у меня есть выбор?


В этот вечер она по-прежнему была одна. Андреас позвонил из Вашингтона с фальшивыми извинениями. Еще годом раньше разве что атомная война смогла бы удержать его вдали от жены в день ее рождения. Но теперь все изменилось. Александра чувствовала, что их брак разваливается, и не знала, что предпринять, чтобы его спасти.

«Занимайтесь любовью после каждого сеанса оплодотворения», – говорил ей Манетти в предыдущих случаях. Но с кем ей было заниматься любовью, когда муж покинул ее?

Александра свернулась клубочком на полу в своей мастерской и в пятый раз наполнила свой бокал шампанским, которое открыла всем назло.

В мастерской было холодно и тоскливо, привычные запахи краски, растворителя и лака вдруг показались ей тошнотворными. Все свою жизнь, еще с колыбели, она помнила эти запахи и любила их. Они напоминали ей о жизнелюбивом Джоне Крэйге и его бесчисленных пассиях, которых он запечатлевал на полотне, пока она, его верная дочь, вела хозяйство в его доме; о счастливых временах в Европе, когда расцвел ее собственный талант; о днях и ночах в Лондоне, когда этот самый талант помог ей сблизиться с человеком, ставшим ее мужем.

Внезапно в груди у нее вспыхнул и разгорелся удушающий, неистовый гнев, злость на Андреаса, на его непробиваемый эгоизм, слепоту и глухоту к ее нуждам. О, он любил ее, несомненно любил! Мысли не допускал, что она может его оставить! Иначе зачем он подписал тот документ? Ей не следовало доводить до этого, надо было вовремя понять, что он просто пытается такой ценой сохранить их брак, не имея ни малейшего намерения помочь ей в обретении ребенка.

Александра уронила бокал, и тонкое стекло разбилось на тысячи осколков. Выдернув кусок чистого холста из кипы на полу у окна, она сорвала коричневую бумажную обертку и набросила полотно на мольберт. Она долго стояла, глядя на белый как саван холст, потом подошла к столу с аккуратно уложенными в коробки свежими красками и разорвала картонную крышку. Надо работать! Надо выплеснуть свою ярость на полотно!

Она сорвала крышечки с тюбиков, и они попадали на пол, раскатились по темным углам. Александра сбросила туфли, даже не замечая, что ступает босыми ногами по осколкам бокала. Надо работать! Краску на холст! Самыми широкими кистями, шпателем, руками! Она надавила изо всех сил, и разноцветные краски подобно жирным червям расползлись по полотну. Красные, синие, зеленые, желтые… Нет, не те цвета. Все эти яркие краски означали веселье и тепло. Она нетерпеливо разбросала коробки по столу в поисках черной краски. Нашла наконец и самым широким шпателем стала наносить траур и мрак поверх ослепительного буйства основных цветов. Слезы разъедали ей глаза. Почти вслепую она с размаху шлепнула по холсту обеими ладонями и с надсадным воплем, прокатившимся по всей мастерской, разодрала непросохший слой краски ногтями, оставляя на полотне безобразные борозды.


Она проснулась с раскалывающейся от мигрени головой и увидела, что лежит, раскинувшись, поверх одеяла в спальне на их огромной кровати. Подушки были перепачканы масляной краской и тушью для ресниц, черная краска засохла у нее под ногтями, ступни ног пульсировали, наливаясь болью. Она со стоном села, спустив ноги на пол, и тут же вскрикнула, как только они коснулись ковра.

– Черт!

Александра наклонилась и осторожно осмотрела подошвы. Насчитала не меньше пяти крупных осколков, покрытых засохшей кровью, глубоко впившихся в ступни обеих ног. Левая пятка буквально переливалась блестками мелкой стеклянной крошки. Еле-еле ковыляя, она дотащилась до ванной и попыталась исправить положение при помощи пинцета и пузырька с антисептиком.

Час спустя, еще лежа в горячей ванне и пытаясь смыть с себя хотя бы часть напряжения и боли, Александра решила, что ей нужно уехать. Нервы у нее ни к черту, это ясно. Может, следует благодарить бога, что она не беременна…

Она вытерлась, наложила новую порцию антисептика на ступни и забинтовала их. Оставаться в Нью-Йорке, в этой квартире, пока она в таком состоянии, было бы ошибкой. Весна на Манхэттене, конечно, вдохновляет, но только тех, чей мир целен, а жизнь полна гармонии. Если же смотришь из окна на свежую зелень Центрального парка, а видишь только золу и сажу своих несчастий, пора принимать меры. Надо уезжать немедленно, решила Александра.

К полудню она упаковала два чемодана, убрала квартиру, заперла мастерскую, даже не заглянув в нее, и написала короткую записку Андреасу.

«Возможно, я жду слишком многого. Ты для меня все – муж, любовник, лучший друг.

Мне нужно немного времени для себя, вот и все. Дома сейчас слишком грустно, слишком много разочарований. Я вытащу себя из этого мрака, обещаю, и надеюсь, ты сделаешь то же самое. Я верю, что мы нужны друг другу.

Юг Франции. То, что было раем для Пикассо, Матисса и Шагала, уж конечно, сгодится и для скромной Алессандро, верно?»


В Сент-Поль Александра прибыла на следующий день после полудня, проведя первую ночь в парижском «Ритце». Чувствуя себя глубоко несчастной, она не хотела выходить из комнаты и окунаться в дразнящую и вызывающе романтическую атмосферу Вандомской площади. Перелет местным рейсом на Юг в маленьком реактивном самолете никак не улучшил ее настроения. Особенно неприятно было вновь оказаться в тесном аэропорту Ниццы: ее тут же охватили болезненные воспоминания, и она даже подумала, что напрасно сюда вернулась. Это чувство преследовало ее до тех самых пор, пока она не оставила взятый напрокат желтый «Ситроен» на узкой деревенской улице, а сама, прихрамывая, направилась к воротам отеля «Золотой голубь».

Александра зарегистрировалась и сразу поднялась к себе в номер. Войдя в комнату, она распаковала чемоданы и легла на кровать немного отдохнуть.

Только теперь она поняла, насколько была измучена. Неудачи последних месяцев лишили ее не только физических сил, но и душевного равновесия. Она торопливо помолилась богу, прося у него стойкости. В последнее время ей редко приходило в голову молиться, в церковь она не заглядывала с тех самых пор, как побывала в часовне при больнице в Италии, где Андреас лежал после аварии. Ей пришла в голову мысль, что бог, должно быть, наказывает ее, но вскоре она заснула.