— Значит, ты уже начинаешь понимать?

— Да. Но мне так трудно забыть обиду! Сначала я очень хотела проявить понимание и сочувствие. Генри был такое зло, что и сказать нельзя. Естественно, что Саймон боялся, что безумие, точно зараза, может распространиться на всю семью. Конечно, ему нужно было время, чтобы увидеть — в нем нет порока и быть не может. Но два месяца?

— Милая, мужчины бывают тугодумами. И еще, — Элспет погладила плотно сжатый кулачок дочери, — у него, знаешь ли, полно других забот, помимо того, чтобы разбираться в собственных запутанных чувствах. Кроме того, он хотел уберечь тебя, потому что решил, что это для твоего же блага.

— Ас чего он решил, что имеет право думать, что мне во благо, а что нет?

— С того, что он мужчина.

Гнев Илзбет улетучился, и она рассмеялась.

— Да, это в его характере. Он бережет и защищает тех, кто не может защитить себя сам, иди тех, кто попал в сети к какому-нибудь злодею и не может выпутаться. Я для него и то и другое. Это меня и беспокоит! Видит ли он меня, меня настоящую, или я для него очередная невинная жертва, которая нуждается в его покровительстве?

— На этот вопрос может ответить только он сам, дорогая. А ты даже не читаешь его писем.

— Знаю. Я вела себя отвратительно. На то, чтобы дуться, хватило бы недели, но я зашла слишком далеко в своем упрямстве. — Она задумалась. — Но может быть, я просто боюсь, что меня опять отвергнут?

Элспет обняла дочь:

— Обычная тревога влюбленной женщины. Но, милая, влюбленный мужчина тоже страдает, к тому же мужчинам зачастую гораздо сложнее признаться в своих чувствах. Ты только подумай. Этот гордый мужчина, который, как ты говоришь, очень скуп на проявление чувств, торчит тут три недели, посылая тебе письма и подарки. Он все еще здесь, хотя знает, что ты отказываешься его видеть.

Илзбет захотелось плакать.

— Я была так жестока!

— Нет, просто ты боялась. Он тебя обидел. Я думаю, он обидел тебя куда сильнее, чем способен вообразить его бедный мужской ум. — Она улыбнулась, когда Илзбет невесело усмехнулась. — Но как же ему понять это, чтобы никогда не делать подобного впредь, если ты отказываешься с ним говорить?

— Знаю. Мне нужно изжить этот страх, правда?

— Не столько изжить, сколько задвинуть подальше и выслушать Саймона. Может быть, он скажет тебе нечто такое, что залечит твою рану.

— Ты не думаешь, что может быть еще больнее?

— Нет. Прокляни меня, если я ошибаюсь, но я ни за что не поверю, что мужчина станет ошиваться по соседству, терпя оскорбления, целых три недели, если он не испытывает сильного и глубокого чувства. — Она положила ладонь на живот Илзбет. — А внутри тебя есть его частица. Нужно думать и о ребенке. Он ранил только твое сердце или еще и гордость в придачу? — Элспет поцеловала дочь в щеку и поднялась, чтобы уйти. — Хотя бы попытайся, дочка. Даже до смерти влюбленный мужчина может разочароваться, получая бесконечный отказ. У Саймона тоже есть гордость.

Илзбет снова легла и уставилась в потолок. Мать была права. Уязвлено было не только сердце, но и гордость тоже. Она отдала Саймону все, а он отвернулся от нее, отказался от ее дара. Это разбило ее сердце, истерзало гордость. И то, и другое мешало ей простить Саймона.

А у Саймона была собственная гордость. Она могла в этом убедиться. Удивительно, как он еще не сбежал отсюда, не прекратил попыток после того, как она издевалась над ним эти три недели. Несомненно, она отомстила обидой за обиду, но гордиться тут было нечем.

Завтра она поедет е его братьями и выберет несколько пони, а затем пригласит Саймона сюда, в Эйгбаллу, на ужин вдвоем. Они поговорят так, как она не позволяла ему говорить прежде, лелея собственные обиды. И она настоит на том, чтобы выяснить кое-что очень важное, прежде чем уступить. И первое — пусть скажет, что именно чувствует к ней. Теперь она знает, что такое отвергнутая любовь. Она никуда с ним не поедет, пока не будет уверена, что он тоже ее любит.

На губах Илзбет заиграла слабая улыбка. Как чудесно будет увидеть его вновь, касаться его, пусть даже в строгих рамках светских приличий, сидя за общей трапезой. Теперь, когда Илзбет осознала, что вела себя недостойно и что было тому причиной, она могла признаться самой себе, что ужасно тоскует по Саймону. Братья клялись, что и Саймон тоскует по ней. Глупо, чтобы два человека тосковали друг по другу, если нет серьезных причин, препятствующих их соединению. Так или иначе, но завтра она положит конец этой игре.


Глава 20


Илзбет удивленно нахмурилась, когда трое братьев окружили ее, увлекая в конюшню. Лучшие пони гуляли снаружи, в маленьком загоне. Но братья только взглянули на них, настаивая, что нужно зайти в конюшню. Настаивал даже старый Грегор. Илзбет сморщила носик — в конюшне пахло сеном и навозом. Желудок протестующе сжался. Похоже, этот запах совсем не понравился ребенку.

— Думаю, мне лучше выйти, — заявила она. — Мне что-то нехорошо.

— В чем дело? — Кеннет потянул носом воздух. — Старый Грегор держит конюшню в отменной чистоте.

Она уже собиралась возразить, что запах появится, стоит только лошади или пони войти в самую чистую конюшню, когда кто-то набросил льняную простыню ей на голову. Ее обхватили две сильные руки. Ноги оторвались от земли — ее куда-то понесли. Илзбет было испугалась, но потом, вдохнув чистого воздуха, уловила очень знакомый запах.

Однако почему Саймон решил ее украсть? Потому что она отказывалась с ним разговаривать? Илзбет вздохнула. Она планировала такой романтический ужин вдвоем! Оставалось лишь надеяться, что Саймон догадался прихватить еды и вина туда, куда сейчас ее тащит.

Не очень-то удобно себя чувствуешь, когда тебя несут, перекинув через плечо. Очень скоро Илзбет устала и начала хныкать. Ткань заглушала ее слова. Все, чего она добилась своими жалобами, так эго невнятное извинение, произнесенное очень странным голосом — неузнаваемым, как, наверное, казалось Саймону. Да еще шлепок пониже спины. За первым шлепком, не очень уверенным, следовало минутное колебание, а затем был второй шлепок, больше смахивающий на ласку. Саймон явно соскучился по ней, подумала Илзбет, признавая, что и сама она очень соскучилась по его ласкам. Даже в теперешнем, очень неуклюжем положении она почувствовала, как от его неуверенного поглаживания по всему телу разливается тепло.

Потом он провел рукой по ее ноге, и тут Илзбет решила, что жертве коварного похищения следует протестовать. Она несколько раз взвизгнула. Очевидно, Саймон действительно был не в себе, если всерьез думал, что все жертвы похищений должны вести себя смирно. Потом ей в голову пришла шальная мысль. Илзбет повернула голову в сторону в надежде, что так ее слова прозвучат отчетливее.

— Лучше отпустите меня и бегите, спасайте свою жизнь! — крикнула она. — Со мной вам далеко не уйти. Тут повсюду мои родные. Они выгонят вас из наших земель, как только узнают, что вы наделали!

Саймон что-то пробормотал. Похоже, уверял ее, что ей не причинят вреда. Потом снова начал гладить ее ногу, словно был не в силах справиться с собой.

— Предупреждаю… О-о. О Боже. Еще! — простонала она. — О-о, как это хорошо…

Илзбет услышала, как открывается дверь, и взвизгнула, когда ее внезапно бросили на постель. Сорвав с головы простыню, она увидела Саймона, который пристально смотрел на нее сверху вниз, уперев руки в бока. На лице его ясно читались ревность и гнев. Илзбет ничего не смогла с собой поделать: она весело рассмеялась.

Саймон посмотрел на хохочущую Илзбет и против воли улыбнулся. Не получилось долго ее дурачить! Однако все эти ахи и охи решительно заставили его поволноваться. Ни одному мужчине не понравится, что его женщина будет ахать и охать от чьих угодно прикосновений. Плутовка все точно рассчитала!

— Ты сыграла со мной злую шутку, — сказал он.

— Я?! Я не тащила тебя силком, набросив мешок на голову. А еще я хотела бы побеседовать с твоими братьями о том, что лгать нехорошо.

Илзбет села, свесив ноги с кровати. Оглядевшись по сторонам, она поняла, что находится в одном из домиков, которые ее семья предназначала для гостей. Очень полезная вещь, если имеешь такую большую семью, как у нее.

— Что ж, повеселились, и хватит. Мне пора идти выбирать пони.

— Мои братья как раз сейчас покупают пони. Одного для Марион, второго для Рейда и еще одного — для Элен.

— Значит, они точно знают, какие пони им нужны?

— Конечно, ведь один человек из тех, с кем им пришлось жить, разводил пони.

— Вот лжецы!

— Я был в отчаянии, — признался Саймон и торопливо запер дверь на засов, заметив, что Илзбет разглядывает дверь, явно прикидывая что-то в уме. — Мне нужно с тобой поговорить. Я ждал бы и дольше, пока ты не сменишь гнев на милость, но мне скоро придется вернуться в Лоханкорри. Пора собирать урожай, знаешь ли.

Он встал рядом с кроватью.

— Саймон, я признаюсь, что вела себя отвратительно. — Он попытался ей возразить, но она подняла руку. — Да, отвратительно. Не знаю, была ли то попытка тебя наказать, или я просто сердилась. Но это было плохо. И я еще много чего делала — у мамы наверняка есть список моих проступков, — чтобы показать тебе, как ты мне безразличен.

— Но почему?

— В тот день в тюрьме ты обидел меня, когда оттолкнул — так грубо, так холодно, так безоговорочно! И было тем более обидно, что я на свободе и все наши труды ради того, чтобы поймать настоящих предателей, наконец закончились. Я хотела разделить с тобой радость победы. Да, конечно, и печаль тоже, ведь на плахе пролилась кровь вашего родного брата. Но оказалось, что наша с тобой история тоже закончилась. Как будто я всего-навсего очередная невинная жертва, которую тебе нужно было защищать.