— Вы ожидали, что ребенок выйдет и сразу заговорит?

— Откровенно говоря: да! Именно этого я ждала, — горечь от неоправданных надежд сочится в каждом слове. — Наверное, я неправильно поняла цель этого приема.

— Некоторым требуются годы, постоянные занятия с нейропсихологом, дефектологом, логопедом, чтобы восстановить речь, вам только нужно набраться терпения. Девочка издает звуки, — тут я уже ободряюсь, не так сердито дышу. — Проблема в голове, стоит психологический блок. Чтобы его снять, вам понадобится усилие и терпение, не забывая при этом все так же крепко ее любить и убеждать, что она самая лучшая.

— Сколько это будет длиться? Месяц — два?

— Я не могу дать вам ответ на ваш вопрос. Может быть месяц, может быть год. Ей комфортно молчать, ее понимают без слов. Возможно, стоит вывести из зоны комфорта, создать ситуацию, когда нужно заговорить.

— Например?

— Алена, я не выдам вам инструкцию, все очень индивидуально. Просто знайте, что было раньше, что сейчас — это большая пропасть, ваша работа над результатом поражает, как и желание помочь малышке заговорить. Все будет хорошо, уверен, очень скоро услышите голосок малышки, — ободряюще улыбается, я заставляю себя улыбнуться в ответ. Мне нужно минут пять, прийти в себя, проглотить свою досаду и наскрести моральных сил на будущее. Силы ох как нужны, ибо в воскресенье мне придется объяснить мужу, почему я не послушала его. А ведь Давид говорил, что всему свое время, что не нужны никакие психиатры. Он словно знал все наперед, что нас ждет в Москве. Делаю глубокий вдох, выдох, цепляю лучезарную улыбку и возвращаюсь к бабушке Тамаре и Хаде.

— Поделишься своей магической силой? — одеваю малышку, вслушиваюсь в ее дыхание. — Ты теперь, наверное, умеешь колдовать? Нам нужен единорог, без него не обходится ни одна принцесса!

— Алена! — слышу со стороны глухой голос бабулика, но не обращаю внимания.

— А еще нужно наколдовать принцессе корону и длинную мантию, — Хадя смеется, обнимает меня за шею, потом поворачивает голову и начинает вырываться. Я не понимаю причину внезапного ее сопротивления, отпускаю малышку. Она убегает.

— Хадяя… — последние буквы застывают у меня на губах. Сердце последний раз пускает кровь по венам и замирает. Трусливо хочется развернуться и спрятаться, переждать часик-два, зная, что любая буря рано или поздно утихнет. "Буря" в лице Давида, а подхватывает Хадю именно он, кружит, сажает на согнутый локоть, нацелена конкретно на меня. Он подходит с дочерью к нам. Сначала холодно смотрит на бабушку, у меня от его взгляда холодеет все внутри, но наивно верю, что все обойдется. Обращает теперь на меня внимание. Смотрит чужим, отстраненным взглядом. Лицо ожесточается, уголки губ печально опущены вниз. Я кожей чувствую его отчужденность, его разочарование мной. Слышу режущий по нервам треск чаши нашего доверия друг к другу. Делаю шаг в его сторону, он незаметно назад, я замираю, руки безвольно опускаются вдоль тела. Головой понимаю его поведение, а сердце от боли сжимается, все внутри сводит от боли, от которой невозможно избавиться.

Смотрю на Хадю умоляющим взглядом, чтобы она именно сейчас, в столь нужный для меня момент, заговорила. Волшебства естественно не происходит.

— Если вам больше здесь делать нечего, мы можем вернуться в гостиницу, — этот тон показательного равнодушия бьет меня под дых, открываю рот в попытке хватануть воздух, а не получается. Смотрит, как задыхаюсь, ничего не делает, просто наблюдает за моим удушьем.

— Давид… — бабушка Тамара пытается тоже к нему подойти, он делает еще шаг назад, отрицательно качнув головой. Ее взгляд мечется между мной и им, Хадя начинает хмурится, теребит отцовский воротник рубашки. Я все же делаю глубокий вдох, беру себя в руки. Он же адекватный, выслушает меня, поймет меня.

— Давид…

— Мы поговорим потом, — опускает Хадю на пол, поправляет на ней одежду, берет за руку, не дожидаясь меня и бабулика, уходит.

— Пиздец, — вырывается у меня.

— Это еще мягко сказано, — вздыхает бабулик, тем самым подтвердив мои самые худшие опасения. Давид предательство не прощает, даже если оно было во благо.

50

* * *

— Как ты узнал, где мы? — это мой первый вопрос, как только мы остаемся одни в номере гостиницы, бабулик предусмотрительно забрала Хадю, выразительно на меня посмотрев с намеком, как успокоить сердитого мужа. Глядя на Давида, сомневаюсь, что сейчас этот способ подействует. Таким молчаливо злым я его никогда не видела.

— Чисто случайно, — разворачивает стул, садится, закинув ногу на ногу, сцепляет руки на коленке. Я присаживаюсь на кровать, просовываю свои ладони между ног.

— Давид, я могу все объяснить.

— Попробуй, — склоняет голову набок, от его равнодушного тона мороз по коже. Я привыкла к другому мужу, к его ласке и пониманию, сейчас он явно меня не хочет понимать.

— Это ради Хади.

— Я понял, не дурак. Или ты думала, что дурак?

— Я никогда тебя дураком не считала.

— А что в итоге сделала? На что ты рассчитывала? Еще и впутала в свои планы бабушку.

— Неправда! — неожиданно появляется бабулик, видно стояла под дверью.

— Выйди, бабушка, — спокойно приказывает, смотря на нее строгим взглядом. — С тобой будет отдельный разговор.

— Я не оставлю Алену, — бабулик садится рядом со мной и скрещивает руки на груди. — Ты должен понимать, что данная ложь была во благо.

— Я понимаю, но давай с женой поговорю без твоего присутствия. Если вы хотите провести общую беседу, это все равно не даст Алене избежать вопросы, которые хочу ей лично и наедине задать, — какой же он противный бывает, хоть и есть доля правды в его словах, хоть и понимаю, что перед ним виноваты, но хочется запротестовать, поспорить. Прикусываю губу изнутри, сдерживаю себя от импульсивных выпадов.

— Консультация врача нужна была.

— Результат?

— В смысле? — бабушка хмурится и уже не так воинственно смотрит на внука.

— Результат этот прием дал? Хадя заговорила? Правда? А я не слышал, давайте мы ее сюда позовем и попросим назвать нас по именам.

— Не ерничай, ты забыл, как ей в начале помогали психологи, впрочем, ты в свое время тоже работал с врачами.

— Именно, бабушка, я до сих пор помню этот период и отлично понимаю, через что проходит моя дочь! Я просил и не раз, не давить на нее, ничего нового не предлагать, я поэтому не хотел ее брать в Сочи, зная, как трудно на новом месте, если у тебя есть дефект! — глаза сверкают, лицо заостряется, сводит брови к переносице. Осторожно кошусь на бабулика, она кажись побледнела. — Я рискнул выдернуть дочь из привычного окружения, потому что Алена меня убедила в том, что всегда будет рядом, будет другом, единомышленником. И это сработало, Хадижа засмеялась, стала издавать звуки! — дело плохо, раз Давид стал называть дочь полным именем, нервы его на пределе.

— Она после приема тоже вышла с улыбкой, ничего страшного не произошло.

— Да, бабушка, ничего не произошло. Я считаю, что повезло, потому что никто из вас двоих, — хлестает по лицу жестким взглядом сначала бабушку, потом меня, — не дал бы мне гарантию, что сохранится все, чего достигли.

— Ты драматизируешь, — слова, правда, сказаны неуверенно.

— Пусть будет так, пусть со стороны я выгляжу параноиком, но это мой ребенок. Хватит того, что сделала родная мать. Теперь прошу тебя оставить меня с Аленой наедине.

— Это я предложила поехать в Москву, когда она сказала о приеме, а ты отказывался даже выслушать. И поехать толпой в столицу — это тоже моя идея.

— Я тебя услышал.

— Девочка очень хотела помочь Хаде. Ты посмотри, как она болеет твоим ребенком, словно это ее дочь, родная кровиночка!

— Я понял, — сначала в одну сторону, потом в другую сторону нагибает голову, без каких-либо эмоций смотрит на бабушку.

— Давид… — сколько же в голосе отчаянья, что я начинаю понимать насколько дело дрянь и начинаю сильно нервничать, прикидывая в уме все сценарии развития ситуации. Что он сделает? Молчанку мне устроит? Лишит секса? Отправит на воспитание к бабулику? Или… от этой мысли я покрываюсь потом, чувствуя, как холодеют руки. Или разведется со мной?

— Она не виновата, — уже у двери бабушка все еще пытается донести до внука правду, он смотрит в окно, даже ухом не ведет. Тяжелый вздох, как только закрывается дверь, Давид устремляет на меня пристальный взгляд с нотками отчуждения.

— Ты готова на все, если что-то идет не по-твоему. Пойти против моего слова, подорвать мое доверие к себе. Ради чего? Ради сомнительной консультации какого-то специалиста из Москвы? Знаешь, что я почувствовал, когда раскрылась правда? Опустошение. Все, что делал для тебя, это оказывается совсем для тебя ничего не значит. Крылья, которые только что выросли за спиной, безжалостно обломали, — у меня ком в горле от его слов, от его блестящих глаз. У самой щеки уже мокрые от слез. Давид прикусывает губу, поднимает глаза к потолку.

— Давид… — подрываюсь с кровати, но он останавливает меня выставленной вперед ладонью.

— Вы улетели, я пришел на работу и понял, что не хочу быть без вас, хочу с вами. Я перенес встречи, совещания, отменил важные телефонные разговоры, купил билет… и тут мне звонит Анна Сергеевна. До вас из клиники о подтверждение визита не дозвонились, вот она интересовалась, улетели ли вы в Москву или нет, — из груди вырывается смешок, на губах горькая улыбка. — Я подозревал, что приезд бабушки и ее желание посетить Москву не просто так, но верил тебе. А ты… а ты промолчала. Вот скажи мне, что я должен сейчас делать?

— Понять и простить, — пытаюсь шутить, но выходит совсем жалко. Давид трет пальцем глаз, потом переносицу. Выглядит уставшим и каким-то потерянным. Я хочу его обнять, но чувствую, что ему сейчас это не нужно. А нужно будет потом? Не знаю. Поэтому задаю вопрос, от которого мысленно уже сдохла, но лучше знать положение дел и не испытывать иллюзий: