Небо, звезды, земля, женщина.

Как будто он снова молод, и всё зависит от него.

Горгона переносила походные условия со смирением человека, для которого пышные покои и горничные были скорее исключением, нежели правилом.

— Джереми, — протянула гематома, пристраивая его руку под своей щекой поудобнее. Траппу даже показалось, что она взобьёт его, как подушку. — Почему бы и не рассказать вам? Я сто лет не говорила так много правды сразу, очень странное ощущение. Как будто кто-то щекочет тебя изнутри. Джереми — мой младший брат.

— Тоже названый?

— Какая разница? Это случилось, когда мне было десять лет. Мы выступали в одном городке на востоке. Представление еще продолжалось, а мы, мелкие, в это время…

— Обчищали зевак?

— Сказать, сколько монет в ваших карманах?

— Сколько? — Трапп положил руку ей на затылок и прижимал к себе. Его правда утомляло её ерзание.

— Тридцать золотых и двенадцать серебряников.

— Тринадцать, — он улыбнулся и поцеловал её в висок. — Итак, вам было десять лет.

— Примерно. Я не знаю точно год своего рождения. Мы работали с публикой, когда незнакомая женщина взяла меня за руку и куда-то повела.

— К стражам порядка?

— Я тогда не думала об этом. Она вкусно пахла, и у неё было красивое платье, и она сунула мне булочку, и мне было действительно интересно, что будет дальше.

— Дорогая, вы с раннего детства были такой авантюристкой?

Она захихикала, и тепло её дыхания коснулось его шеи.

— Женщину звали Джейн Бригс. Она привела меня в свой дом и дала имя: Гиацинта. Так звали её дочь, которую она потеряла. Мамочка Джейн сошла с ума от горя и в каждой девочке видела своего ребенка. О, это был славный год. Я была настоящей принцессой, знаете? Множество кукол, и книжки, и собственная комната. Меня даже научили читать и немножко рисовать, и играть на пианино. Меня обожали. Клянусь, никогда в жизни я не жила так хорошо.

— Так у вас даже имя не настоящее? — спросил Трапп с какой-то обреченностью. — На самом деле вы Бэсси или что-то в этом роде?

— Да что с вами такое, — рассердилась гематома. — Вы уже второй раз называете меня этим именем! Признайтесь честно, в вашей жизни была некая Бэсси? Возможно, горничная? Или порочная гувернантка, лишившая юного Траппа невинности?

— Вот об этом вы думаете?

Горгона высокомерно попыталась задрать нос, стукнулась лбом о подбородок Траппа, ойкнула и засмеялась.

— Она так и будет сидеть всю ночь у костра? — шепотом поинтересовалась она, указывая на Эухению.

— Скоро я её сменю. Но она может так просидеть трое суток кряду.

— Откуда вы знаете?

— Однажды мы с Эухенией это проверили — кто дольше может просидеть неподвижно без всякого сна. Она меня почти победила.

— Трое суток? — изумилась горгона. — Серьезно? Вы трое суток сидели неподвижно друг перед другом? Такие у вас были развлечения?

— Мы провели вместе десять лет, — напомнил Трапп, — чем, вы думаете, мы все это время занимались?

— Я очень стараюсь об этом вообще не думать, — пробормотала она.

— Между прочим, — торжественно и громко заявил Трапп, — Эухения, чтобы её черти слопали, лучшая женщина в моей жизни.

Неподвижная фигура возле огня подняла руку, словно приветствуя эти слова.

— Так что там с Джереми? — вернулся к прежней теме генерал.

— Джереми был младшим сыном мамочки Джейн. Ему было три года. Сладкий, ласковый малыш, который повсюду ходил за мной по пятам, цепляясь за мою юбку. Я играла с ним, как с куклой. А потом Джейн умерла, а её муж всё это время терпел меня только из любви к своей сумасшедшей жене. Он-то был нормальным, он-то понимал, что я всего лишь случайный ребенок с улицы. Поэтому сразу после похорон меня решили отправить в сиротский приют. Тогда я украла столовое серебро и Джереми, и рванула на поиски своей труппы.

— Вы — что? — поразился Трапп.

— Да ладно вам. Несколько жалких ложек.

— Вы украли ребенка?

— Я сама была ребенком!

Трапп замолчал, пытаясь представить себе одиннадцатилетнюю горгону, которая рыскает по стране в поисках труппы бродячих артистов с четырехлетним ребенком на руках и со столовым серебром в карманах.

— Объясните мне толком, зачем вы утащили Джереми?

— Просто утащила. Он нравился мне. Такой голубоглазый ангелочек с белокурыми кудряшками. Чудо! К тому же, чисто теоретически, мамочка Джейн тоже просто умыкнула меня с улицы.

— Господи, я с ума с вами сойду.

— Я примерно знала график нашей труппы и довольно быстро нашла их на юге, где мы обычно проводили зимы. С появлением Джереми доходы даже выросли — он так сладко пел и хлопал своими огромными глазами. Так мы прожили четыре года. Это было действительно хорошо. Но потом я поступила на службу к своей старой даме, а Джереми посадила в дилижанс и отправила к отцу. Он почти не помнил свой дом, бедняга. Что была за сцена! Я плакала, Джереми плакал. Наверное, это был последний раз, когда я по-настоящему плакала.

— Да вы едва не утопили меня в слезах несколько дней назад! — возмутился Трапп.

— Ах это, — гематома улыбнулась. — Действительно. Было что-то такое. Я уже и забыла. И вообще, давайте уже спать! Что это вас целый день тянет на разговоры!

Она поплотнее прижалась к нему, обнимая за талию.

И спустя очень короткое место заснула, как будто по команде.

— Волки воют, — произнесла Эухения.

— Слышу, — отозвался Трапп.

Поскольку в той деревне, в которую они прибыли, трактира не было, то им предложили устроиться в летнем домике на окраине, который здесь назывался «стыдницей». Когда Трапп заинтересовался историей этого удивительного сооружения, то местные охотно объяснили ему, что оно было построено специально для старосты, который по пьяному делу страсть как любил бегать по округе голышом.

Генерал не успел поразиться широте взглядов, царившей в этом захолустье, как горгона буквально взорвалась гневом. Ни за что, кричала она, никто не будет ночевать в домике, который закрывается снаружи.

Пришлось Траппу снимать задвижку.

Три дня горгона, удивительно забавная в крестьянском наряде, вымачивала невозмутимую Эухению в бочке молока, пытаясь хоть немного смягчить задубевшую от солнца и старости кожу.

Она перешивала платья, покупала сундуки и так вдумчиво и основательно подходила к этому маскараду, что чувствовался немалый её опыт в этом деле.

Первые дни Трапп подолгу уходил в лес, пытаясь вместе с жителями деревни отыскать больных волков, которые по ночам все чаще мелькали совсем рядом с человеческим жильем. Но вернувшись однажды, он обнаружил горгону на пороге их стыдницы с обеими стилетами в руках. Эухения лежала на полу внутри домика с огурцами на лице.

— Что такое? — изумился генерал.

— Вы! — завопила Гиацинта, наступая на него с кинжалами, похожая на очень злобного дикобраза. — Вы обещали меня защищать!

Она была так сердита, что Трапп сразу заподозрил явление очередного убийцы.

— Господи, где вы закопали этого несчастного? — вздохнул он, уворачиваясь от её стилетов, которыми она пыталась уколоть его грудь.

— Закопала?! — возмутилась горгулья. — Как можно закопать кузнеца, если он еще не закончил корпус для нашей кареты?

— Для чего вам закапывать кузнеца?

— Он нас домогался: — провозгласила Эухения из-под огурцов.

— Земля ему пухом. Дорогая: что вы с ним сделали?

— А что могла сделать слабая, беззащитная женщина с этим громилой?

— Мне даже представить страшно.

Горгона прицелилась и все-таки ткнула Траппа острием в яремную вену, легко, но довольно мстительно. Потом с размаху села на землю.

— Ненавижу вас всех, — заявила она обессиленно.

Генерал молча провел ладонью по шее, стирая капельку крови.

Он был ужасно зол на себя — как это ему вообще в голову пришло, что можно их оставить здесь вдвоем? Почему он решил, что в этой милой и пасторальной деревеньке они в безопасности?

— Я пока прогуляюсь, — сказал он мрачно, — а вы пока успокойтесь.

— Не смейте опять уходить!

— Мне нужно выпить. Вы на меня на прыгнули, как дикая лисица.

— Вот гад, — с чувством сказала горгулья ему в спину.

Кузнец действительно был огромным, Трапп помнил, как восхитился его размерами еще при знакомстве.

Но сейчас он выглядел скорее жалко — с порезами на лице и огромным синяком под глазом.

— Драться пришел? — буркнул он, пытаясь пристроить лист подорожника на свою рожу.

— Да нет, — ответил Трапп довольно мирно, — убивать.

— Твоя бешеная женушка так и сказала: вернется муж из леса и прибьет к чертям, — кивнул кузнец согласно. — Как ты с ней вообще живешь? Зверь, а не женщина! Уже и посвататься нельзя, как человеку.

— Посвататься? — Трапп притормозил, пытаясь сосредоточиться на словах, а не ярости внутри. — К моей жене?

— К вашей госпоже! Для чего мне твоя дикая жена?

К Эухении?

Что вообще происходит в этой деревне? Голые старосты, сватающиеся к старухам кузнецы?

— А что? — словно оправдываясь, сказал кузнец. — Она при деньгах. Карету вон какую заказала! Вдова, говорят. И я вдовец. И ведь нормально пришел, ведро огурцов принес! Хочу сказал, любви и семейного счастья.

— А ты вообще видел нашу госпожу?

— Откуда! Она же из домика не выходит! Молоко туда таскают бочками. Красотка, наверное.

— Красотка, — согласился с ним генерал, стараясь удержать смех. — Отбоя от ухажеров нет.

— Я так и понял. Вон как встречают — как будто я злодей с большой дороги. И, главное, — огурцы-то отобрали! Хоть ведро верните.

— Я бы на твоем месте не рассчитывал, — отозвался генерал, соображая, как они вообще влипли в эту ситуацию.