– Поехали, – всё, что сказала Зарима, выйдя из кабинета. Эля подскочила и поспешила за почти бегущей свекровью.

  В магазин они не поехали, на базар тоже не пошли, Зарима всю дорогу молчала, смотря поочерёдно то в окно, то на Элю, сжимая до белизны губы.

  – Что сказала Галина Семёновна? – пролепетала девушка, глядя на возмущённую, злую свекровь.

  – Глупости сказала. Другого врача найдём, к этой больше ни ногой. Поняла меня?

  – Поняла… – ничего Эля не поняла, кроме того, что Галина Семёновна чем-то не угодила Зариме. До этого дня угождала, а сегодня – нет.

  За такие деньжищи нужно говорить то, что пациенту хочется, а Галина Семёновна даже не всегда улыбалась. Выписывала направления на исследования, помечая карандашом, когда и где сдать, интересовалась самочувствием, остальное время что-то записывала в карточку размашистым, непонятным почерком.

Уже вечером Эля тихонечко проходила мимо кабинета свёкра – пробиралась от эби. Её комната была на первом этаже, в торце коридорчика, недалеко от рабочего кабинета Арслана Файзулина. По работе, насколько Эля знала, к нему редко приезжали, чаще всего Юнусов Равиль, и такое соседство не обременяло ни сына, ни мать.

  Тогда-то и услышала Эля беседу родителей Дамира. Вернее, говорила Зарима – громко, с истеричными нотками, иногда переходила на крик. Арслан же первое время молчал.

  – Ты понимаешь? – снова и снова выговаривала Зарима мужу. – У Дамира не может быть ребёнка с такой патологией!

  – Всякое может быть, – буркнул свёкор.

  – Не может! – взвизгнула Зарима. – И по срокам не выходит!

  – Ты свечку не держала, – рыкнул мужской голос. – Теперь-то какая разница, пусть Дамир разбирается со своей женой.

  – Твоя вина, ты не должен был разрешать нашему сыну жениться!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍  – Ерунду не мели. Скандала хочешь? Сын депутата Областного собрания обрюхатил и бросил выпускницу школы?

  – Ты не депутат! Выборы летом.

  – Думаешь, компроматом не воспользуются? Не налетят? Я не собираюсь упускать возможности из-за того, что у моего сына голова не на плечах, а между ног. Всё будет, как договорились. С Элей сама решай, не вмешивай меня в женские дела. Аборт? Значит - аборт. Оно и к лучшему. Разведутся по-тихому, по-хорошему.

  – Какой аборт, о чём ты говоришь?! – взвилась Зарима.

  – Урода рожать? – зашипел на неё муж. – Ты в своём уме?!

  – Не может быть у Дамира ребёнка с такой патологией!

  – Тем более! Зачем нам урод, да ещё не от нашего сына? Пусть делает аборт!

  – Как у тебя всё просто, Арслан!

  – Зато у тебя слишком сложно, – прокричал свёкор рядом с дверью. Эля подхватила подол простенького домашнего платья и рванула к себе в комнату, боясь встретиться с Арсланом.

  Зубы отбивали дробь, было нестерпимо холодно, Эля закуталась в одеяло с головой, подобрала под себя ноги и смотрела в черноту за окном. Мама, мамочка, неужели всё это правда? Почему? Почему она сразу не поняла? Не вслушивалась в то, что говорила Галина Семёновна. Правильно говорит Дамир – нельзя быть такой глупой!

  Она ещё раз внимательно перечитала всё, что написано на листках из клиники, вбила в поисковик, и первые ссылки заставили кровь похолодеть. Не может быть! Она молодая, здоровая, за всю жизнь два раза насморк был – вот и все болезни. Ни ветрянкой не болела, ни краснухой, ничем! Почему именно у Элиного ребёнка патология? Дамир тоже молодой, сильный, здоровый. Выходит, права Зарима…

  Эля зажмурилась.

  В первое мгновение, когда только увидела эти две злосчастные красные полоски на тесте – именно об этом подумала Эля. Вдруг отец не Дамир? Сидя в машине, она судорожно считала дни, перебирала пальцы, вспоминала и никак не могла прийти к единому мнению, убедиться, что этот ребёнок в её животе – ребёнок Дамира Файзулина. Неприятно сосало под ложечкой, бежали противные мурашки по спине, она никак не могла успокоиться и до самого вечера металась по дому, решая, как же ей быть.

  Аборт! Он всё решит – успокаивала она себя. А зря… Правду люди говорят, сколько верёвочке ни виться – конец найдётся. В тот вечер Дамир смёл все сомнения Эли, снёс ураганом новых впечатлений, счастливым, беззаботным смехом, букетом гербер. Название-то какое – «герберы»! Настоящим кольцом, с камушками, в красивой бархатной коробочке, как в кино!

  Разве могла тогда Эля подумать, предположить? Она и вспоминать тот случай не хотела, а если бы вспомнила – тут же всего лишилась бы. И гербер, и кольца с камушками, и главное – Дамира. Его она лишиться никак не могла. Палец себе отрубить смогла бы, зажмурилась бы и рубанула топором, а Дамира – нет.

  Тогда она не представляла, что сможет без него жить. Смогла…

  Когда Эля приехала в Поповку, за ней начал увиваться соседский мужик лет тридцати пяти. Тощенький, дистрофично кривоногий, вечно лохматый, с выпученными глазами и отёками под ними от вечной пьянки. У него была жена по имени Маша, огромная, как танк, и трое маленьких детей. Мужика звали Володей, себя он называл Владимир. Он частенько заглядывал к папке и глаз не сводил с Эли.

  Папка прикрикнул однажды на дочь – та не думает, в чём перед мужиками шлындает, не маленькая, понимать должна, что соски через майку просвечиваются. Эля значения не придала. Всегда так ходила, между прочим – красиво. Не было бы красиво – не смотрели бы мужчины, а они оглядываются порой. Кто моложе, смелее – свистит вслед.

  – Шалава, – в сердцах ворчал папка. – Найдёшь приключение на свою передницу, не жалуйся, – осуждающе смотрел и кивал головой, соглашаясь сам с собой.

  Эля с ним согласна не была. Ничего она не найдёт, никаких приключений. Она даже не знакомится ни с кем. Зачем? В любовь Эле не верилось, придумки это, чтобы люди за кино платили, а секс её не интересовал. Пробовала она тот секс. Несколько минут противной боли и тошноты, а потом не отмыться. По своей воле такое терпеть – дураков нет! Уж точно не Элька Александрова.

  Надя, когда Эля встретилась с ней в Архангельске, сказала, что она дурочка, а секс прекрасен. Сказала другими словами, конечно, только Эле повторить их стыдно, такого даже пьяный Митька не произносил.

  Потом появился Дамир, папка и вовсе разошёлся, кричал, что Элька – глупая девка, бестолковая, сама не знает, куда лезет. «Он же татарин! Поиграет и вышвырнет, как кутёнка!». Володя поддерживал, отпускал скользкие реплики, а иногда распускал руки, тогда Эля била наотмашь, чем попадётся.

  Она начала подозревать – прав папка, всё-таки он мужчина, понимает, что говорит. И Дамир прав – нельзя ходить без лифчика, в полупрозрачной юбке, носить коротенькие сарафаны и юбчонки, едва прикрывающие попу. Ох, и злился Дамир, если видел Элю в «непристойном» виде. Ругался, грозил бросить Элю, никогда больше не приезжать к ней. Правда, бранных слов – как папа или Володя – не говорил. Командовал, велел надевать то, что он купил.

А Эле жалко было… Красота-то какая! За такие деньги платье в руки взять страшно, а на работу носить, чтобы шваброй махать – и вовсе глупость несусветная. Три тысячи рублей за сарафан… юбка за две тысячи, платье и вовсе - пять! Разве в таких вещах через поле с электрички бегают?


  Добегалась.

  Неслась после ночного дежурства. Дамир не встречал. В те дни он уезжал куда-то с Юнусовым, сказал, по делам отца, его не было почти полторы недели. Не успела задами проскочить во двор, как кто-то схватил её, скрутил руки.

  В нос ударил запах свежей самогонки, вонючей, как раздавленный клоп. Владимир - собственным пьяным рылом.

  – Прибежала, подстилка татарская! – сипел, плюясь и матерясь, вцепившись в плечи, кривоногий.

  – Я папке скажу, – прорычала Эля в ответ.

  – Нету его дома, крышу у Захаровны латает. Придёт, продолжим, я, покаместь, с тобой покувыркаюсь.

  – Прям! – взвизгнула Эля.

  – Вот тебе и прям, – засмеялся пьяный. – Сиськами своими трясёшь, ляжками. Думаешь, не вижу, как глазки мне строишь? – Эля чуть не захлебнулась от возмущения. Кому она глазки строит? Володе, недомерку? Даже Митька красивей, чем это тощее, вечно пьяное, кривоногое недоразумение. – А титечки у тебя сладенькие, – продолжил он.

  – Я Дамиру расскажи.

  – Скажи, скажи, заодно расскажешь своему татарчонку, как полуголая передо мной ходишь, в шортиках, из-под которых трусы видать, по двору перед моими окнами бегаешь, кажешь всему порядку свои прелести.

  Эльке надоело, она бы справилась с этим Володей, его соплёй перешибить можно пополам, надвое сломать, только не получилось. От удара о стену потемнело в глазах. Не смотри, что сарай деревянный, на ладан дышит. Удар крепкий получился, Эля сползла на землю, едва не заревев от боли и обиды.

  Кривоногий пристроился сверху, Эля почувствовала, как грязные руки шарят у неё между ног, дёрнулась, но было поздно.

  – Ах, ты, мразина кривая! – закричала девушка, со всей силы вцепилась в мужские торчащие волосы в испарине, а потом, извернувшись, ударила обидчику коленом между ног. Шибанула, что было силы.

  Володька взвыл, стал кататься по двору. Эля схватила вилы, пригрозила проткнуть насквозь, если ещё хоть пальцем тронет. Спасла урода кривоногого жена, набросилась на Элю, обозвала по-всякому, оскорбляла. «Шалава» – самое безобидное из того, что услышала о себе девушка.

  – Говорил я тебе, – пьяно промяукал папка к ночи. – Теперь молись, чтоб татарин твой не узнал, живьём тебя закопает! Зря, что ли, шмотки покупает, на машине возит… Что мать твоя – шалава, добра не помнящая, что ты.

  Эля и молилась всем святым, которых знала, чтобы Дамир не узнал. Благо, Маша решила сор дальше не нести, только выгнала мужа жить в сараюшку, в загон рядом с гусями. А Эля тогда подумала: прав Дамир, и папка прав – нельзя без лифчика ходить. Выходит, сама виновата. Молчать надо, и впредь быть осторожной.