Надежда Мельникова - Горячий источник

- Он хороший, Тамара Прокофьевна. Просто прикидывается разгильдяем, на самом деле любит...

- Кроме своей собаки он никого не любит! - скрепят ступени маленькой лестницы, почти уверена, что грузная женщина сползает вниз. - И он не хороший. Он сволочь.

Я продолжаю пялиться в стаканчик с кофе, подслушивая. Тишина, а потом.

- Они все сволочи, - добавляет Прокофьевна.

Снова хлопают папки.

- Ему нравится Ирина Владимировна, - вздыхая, констатирует Забейворота.

А у меня округляются глаза. Кофе вдруг кажется горьким. На секунду наступает тишина и снова скрипит стул, как будто кто-то садится.

- Он без ума от неё, - голос Забейворота звучит так, будто она планирует расплакаться.

А я чувствую, что мое сердце бьется быстрее. Почему мне так приятно это слышать? Отчего мне нравится то, что она говорит с такой грустью. Я ведь поняла, о ком они говорят. Дура я замужняя, иначе и не скажешь.

- Так, а ты чего за ним бегаешь? - злится Прокофьевна. - Плюнь и размажь, я тебя сколько знаю, я тебя сюда устроила.

- Как он на неё смотрит, как он на неё смотрит, - повторяет надрывно,- как смотрит, Тамара Прокофьевна. Мне кажется они любовники.

Последние глотки черного густого напитка я втягиваю с неприличным звуком.  Хочется пойти возмутиться, оправдаться, доказать свою невиновность, но я понимаю, что глупо. Пусть думают, что хотят. В моей жизни и так не лучший период, чтобы еще чужие сплетни рассеивать.

- Что у тебя то с ним было? – гаркает Тамара.

Но грохот дверей о стену отвлекает. Вскакивая на ноги, я выкидываю в мусор стаканчик.

В клинику вкатывают каталку с окровавленным животным. Замираю на мгновение. Шокировано смотрю на полосатый мех, на красивую, но перекошенную болью морду, длинные когти на мягких, почти кошачьих лапах.

- Это что?

- Принимай, Ирина, - дает мне на подпись документы врач скорой помощи, - раненый браконьерами тигренок.

Остаток дня мы боремся за жизнь невероятной красоты животного. Рана достаточно серьезная, и то, что тигренок остался жив, уже можно считать чудом. В клинику приезжают представители центра по изучению и сохранению популяции амурского тигра, они пожимают мне руку, читают всему персоналу лекцию по важности сохранения этого вида животных.

А я так устала, что перед глазами темно, почти так же, как на улице. Пришлось делать многочасовую операцию. Сижу, крепко зажмурившись, откинувшись на стул. В клинике снова никого нет, а я не могу себя заставить встать и пойти домой.

Попрощавшись со сторожем, я направляюсь к дому, тут недалеко, но фонарей совсем нет. Особенно темно между двумя плотно посаженными частными домами. Переулок узкий и довольно длинный. Как назло, ни в одном, ни во втором не горит свет, даже лампы на крыльцах потушены. Надо заканчивать задерживаться на работе. Становится не по себе, когда я, торопясь, бегу по темной кишке улицы, где даже собственных рук не видно. Я ускоряю шаг, потому что кажется, что за мной кто-то идет. Будто меня кто-то преследует, легкий шелест, едва заметные шорохи пугают. Снова оглядываюсь, всматриваюсь в темноту за спиной, поворачиваюсь обратно и прямо перед собой вижу тень. Капюшон и кулак, что бьет меня прямо в лицо, мощный удар сбивает с ног, грязь разлетается, принимая в свою зыбкую массу, окутывая и засасывая, я падаю на спину, ударяясь головой.

Я не успел. Ирина уже покинула клинику, когда мы с Мари подошли к единственному светлому пятну на улице – крыльцу больницы. Сегодня просто невероятно темно, небо плотно затянуто тучами, скрывающими звезды и луну. Мы приходили сюда трижды. И каждый раз я уводил Мари обратно, делая вид, что гуляю с собакой. Я не собираюсь бегать за докторшей, но я хочу ее увидеть, поэтому сворачиваю в сторону клиники, заставляя Мари в пятый раз сходить по-маленькому под забор медицинского учреждения. Не удивлюсь, если в следующий раз по нашу душу выйдет сторож с винтовкой и отстрелит мне яйца. И будет прав. Навязываться я не привык. Надоедать, вешаться на шею, слоняться за ней, как недоделанный Ромео? Нет уж,  увольте. Такие ребята всех раздражают, вызывая рвотные позывы. Поэтому, когда я заметил, что она свернула в темный переулок, просто пошел за ней, не зная, то ли торопиться, то ли вернуться. Я не собираюсь напрашиваться в любовники, прекрасно знаю, как это смотрится со стороны, вызывает только озлобленность и отвращение.

На днях ко мне приходила Ольга. Мы с Мари смотрели собачьи бега, она любит эти спортивные соревнования преследующих приманку в виде искусственных зайцев или кроликов. Я смеюсь над ней, когда собака начинает болеть за того или иного участника, громко лая и виляя хвостом, но, честно говоря, подозреваю, что Мари просто тащится от борзых и  грейхаундов, которые чаще всего участвуют в забегах.

Так вот, Забейворота постучала. Я крикнул открыто и продолжил гладить Мари по холке, когда девушка разулась и бесцеремонно уселась на мой диван, развалившись. Из нее посыпались привычные шутки, те самые, от которых болит моя пустая голова и чешется слегка заложенный нос. Ее ресницы порхали, а позы становились все откровеннее. Мне не стоило ее пускать. Сослаться на то, что очень занят, но я просто надеялся, что скоро ей надоест бессмысленное виляние задом передо мной.

Дома я хожу в шортах, без майки, но Забейворота смотрела с пошлой жадностью, потому я пошел в спальню, к шкафу, испытывая острое желание прикрыться. Вот тут-то она меня и поймала, перекрыв пути отхода. Потянувшись к пуговкам на своей трикотажной кофте, Оля стала медленно наступать, а я стоял, не двигаясь, лишь безразлично поглядывая, как появляется молочная кожа с веснушками. И когда ткань распахнулась, передо мной предстала нежная,  круглая, пусть и небольшая, но вздернутая, с девичьими розовыми сосками грудь. И тут я понял насколько жалок.

Еще пару месяцев назад я бы с удовольствием воспользовался моментом. Я бы даже, возможно, напел о том, что она мне нравится, но теперь, жалкий слюнтяй Павел–кинолог подумал о том, что это не понравится его дорогой докторше. Одно дело изображать флирт, а совсем другое трахать медсестру, пытаясь соблазнить докторшу. Когда Ольга стала настаивать, стягивая с худых ножек трусики, я вдруг отчетливо представил, что выгляжу перед Ириной также. Навязываюсь ей. А она вынуждена отбиваться. Стало противно и гадко, и я заставил Ольгу одеться, попросил больше не приходить, девочка ожидаемо разрыдалась.

- Ну не хочу я тебя, - попытался призвать  к пониманию, но, покидая мой дом, она лишь заорала, швырнув во входную дверь камень, - прости, что иногда, - развел руками, - могло показаться, будто...

На двери осталась глубокая вмятина, на которую я вышел полюбоваться. Иногда Забейворота страдала приступами агрессии, особенно, когда не добивалась того, чего хотелось, также она поступила  с пирожками на моей кухне. Дала, потом забрала, психованная, ей богу.

- А кого хочешь? - вопила Ольга на всю улицу. -  Ее? Хрен ты ее получишь!?

Швырнула она еще один камень, и мне пришлось присесть, чтобы он не попал мне в лоб. Дорогая соседка охнула, выглядывая из щели в заборе.

Вот почему я трижды поворачивал обратно, прежде чем остановиться у крыльца клиники. Настаивать или отступиться? Бороться или признать поражение? И пока я размышлял об этом, Ирина исчезла в темноте улицы, но потом я увидел тень, все произошло мгновенно. Вот она идет, а потом падает. Кто-то смотрит на меня, какая-то тень в капюшоне, черной одежде, едва заметный силуэт. Чертовы звезды, где они, когда так нужны? Несколько секунд и я уже бегу, молясь лишь о том, чтобы удар был нанесен руками, а не заточкой или ножом. Тень меня видит, она двигается так же быстро. Ирину я перепрыгиваю. Быстро оценив состояние, я понимаю, что кровоподтеков нет, я мчусь, летит моя собака, но тень тоже быстрая. Я даже не могу понять, мужчина это или женщина, высокий рост. Еще секунды и меня ослепляют фары автомобиля, брошенного под разбитым фонарём. Все продумано! Я пытаюсь, но силы неравны. Автомобиль мы догнать не сможем. Пустая дорогая, темная ночь, я выхватываю телефон и надеюсь только на то, что новомодная камера с кричащим режимом съемки "ночь" справится. Вытягиваю руку, а затем подношу к лицу.

- Еп тв* м*ть!

Номера, конечно, не видно, он предусмотрительно заляпан грязью, но зад, я в этом просто уверен. Тойота старой модели. Темно-зеленая, темно-синия или черная, не уверен. Похожая на ту, что сбила мою Мари.

Я возвращаюсь, присаживаясь на корточки.

- Ты в порядке? Как ты? Что он сделал?

- Ты не догнал?

Качаю головой, вокруг кружится собака.

- Удар кулаком.

Она сидит в грязи, а я опускаюсь на колени, обнимаю двумя руками, прижимая голову женщины к своему плечу. Я испугался за нее, я так испугался.

- Больше ничего? – глажу рукой спину, чувствуя, как она трясётся, дрожит, колотится.

- Не бойся, я уже тут, больше тебя не обидят.

- Еще вот это, - засовывает она руку между нами, в запахе ее куртки торчит какая-то бумажка.

Я подношу записку  к включенному фонарю мобильника.

«Забудь его!»

Мы с Ириной смотрим друг на друга, ничего не понимая, перечитывая снова и снова. И даже при слабом освещении, я вижу, как распух ее нос, как покраснела часть лица, очень надеюсь, что нос не сломан. Я снова прижимаю Иру к себе, она не сопротивляется.

Убью! Найду и убью.

Вначале я испугалась до чёртиков. А потом увидела Павла с Мари и почти расплакалась от счастья. Ведь бывает же такое, что желание сбывается мгновенно. Когда испытываешь жуткий страх, горе или панику, то на ум приходит тот, в кого хочется вцепиться и за кого можно спрятаться. Между ударом и падением пролетели секунды, но я подумала о рыжем спасателе. Ни о муже, ни о стороже, ни о водителе, что мог задержаться во дворе клиники, привычно копаясь под машиной, а о Павле. И уже через миг он преследовал моего обидчика, тень, что бесшумно скользила, убегая прочь.