Я запускаю руки в золотистые волосы, наслаждаясь его наглым языком, он подключает пальцы. Меня дико возбуждает эта экстремальная ситуация. Я хочу его.

Он продолжает смотреть на меня, но теперь этот взгляд голодный, почти дикий.

- Задери свою майку и сожми соски, потяни их.

Я подчиняюсь, потому что вся горю от желания. Потому что Павел делает все жестко, властно и быстро, проникает в меня, наращивая темп. А я бесстыже ласкаю свою грудь для него. Он смотрит алчно, впитывая мои распутные движения. Забываюсь, мне плевать, как это выглядит, я хочу чтобы ему нравилось. Тереблю соски, сжимаю грудь, не сдерживаю стонов, надеясь, что Прокофьевна задержится в своей теплице еще минут на пятнадцать. Моя грудь оказывается невероятно чувствительной, я утопаю в ласках, мне приятно, боже, как же мне приятно.

- Теперь твоя очередь, - встает Павел, ухмыляясь, давит на плечи, опуская на колени.

Я задираю его майку, веду рукой по плоскому животу, по косым мышцам, по паху, где растут золотистые волосы, тяну ремень, а Павел сжимает сосок, пуская разряд удовольствия.

Расстёгиваю молнию, у Павла стоит, сильно, он почти каменный, огромный, и черт меня дери, если я когда-нибудь хотела взять в рот сильнее. Он теребит мои соски, дергает, жмет, крутит, он обожает мою грудь, я это вижу. Его руки не могут оторваться от нее. Беру его в руку, начинаю ласкать, целовать, гладить и облизывать. Он весь мой, в моей власти, моя самая вкусная в мире конфета. Я накидываюсь на него с невероятным азартом, с желанием, которого, абсолютно точно, никогда не испытывала. Павел забывается, он запрокидывает голову, сдавливает соски слишком сильно, потому что я чувствую боль, но эта боль такая сладкая. Твердый, скользкий, большой. Мой, весь мой. Бешеные ласки на грани, забыв обо всем на свете.

- Ирка, ну ты даешь, не фига себе, вот это скрытый талант, - стонет Павел, запуская руки в мои волосы, насаживая на себя еще глубже.

Никогда не видела Павла таким, потерявшим контроль над ситуацией, зависимым от моих ласк. Я стараюсь сильнее.

- Достаточно, - резко подымает меня.

Разворачивая к себе спиной, стягивает штаны, чтобы не мешали, закидывает одну мою ногу на комод и, без предупреждения, врывается сзади. Жестко, безжалостно и очень властно, сжимая до синяков талию. То пропуская соски между пальцев, то кусая шею, то снова сдавливая бока, чтобы глубже, до самого основания. Без преград, без защиты, кожа к коже, так, что и сдохнуть не жалко.

- Мы вместе, поняла?  Ты теперь вся моя! – кусает за плечо.

- Да.

- Повтори!

- Да, Паша, да, твоя!

- Еще раз.

- Твоя!

Его движения становятся решительными, глубокими, но не очень быстрыми, такими, как мне нравится, он знает, как мне нравится. Он опускает руку, ласкает меня, ускоряя процесс, ведь у нас мало времени. Мой мужчина, мой горячий источник, мой огонь, сжигающий до тла. Круги пальцами и жёсткие толчки. Из глаз сыплются звезды, я повторяю его имя, купаясь на волнах экстаза.

А он разворачивает к себе, снова опуская на колени, что бы я руками помогла ему достичь того же седьмого неба, что коснулась сама.

Глава 46. Ирина

Когда Прокофьевна возвращается, все выглядит уже более, чем прилично. Павел сидит на кровати, разбираясь с ноутом моего мужа. Я расположилась позади него, положив подбородок на плечо. Иногда он поворачивается, чтобы улыбнуться, укусить меня за нос или поцеловать в щеку.

Мы смотрим друг на друга иначе, я чувствую тепло, нежность, заботу, которой раньше не было. Сегодня он доказал, что сделает для мне все, что угодно, и я готова ради него на все. Странная душевность возникла внезапно, она появилась сочным зеленым ростком, что пробился через асфальт моей бестолковой жизни.

Подмигивая и показывая мне язык, Паша открывает документ на компьютере и быстро печатает: "Я тебя люблю!"

Знаю, что он не шутит, просто он такой, мой рыжий огонь. Читая это, я не могу дышать, испытывая дикое возбуждение, эйфорию, приток энергии. Я уверена, что сегодня не усну, я потеряла аппетит, не помню, когда ела в последний раз.

Дрожу от того, что он просто рядом. Меня с головой выдает мое учащенное сердцебиение и ускоренное дыхание. Мы забываем, что в чужом доме, просто смотрим друг на друга, как два идиота, слегка улыбаясь.

В это время Прокофьевна ругает нас за грязные следы на полу. Мы видим ее на кухне, через открытую дверь комнаты. Она рассказывает о той божественной каре, что ждет нас после греховного поведения, снова принялась за тесто, стол ходит ходуном под тяжелыми руками женщины, миска истерично пляшет. А я ничего не слышу, я смотрю в самые чудесные глаза, которые когда-либо видела.

Пашка особенный, он моя зависимость. Я думаю о нем постоянно, такое состояние схоже с одержимостью. Кто-нибудь, спасите меня, пока не поздно. Хотя, наверное, это уже не лечится. Кто-то из великих сказал, что умирать от любви — значит жить ею. А я, с появлением Павла, наконец-то начала жить.

- Я хочу пойти к дочери, - целую спину через ткань майки.

И я знаю, что он сделает так, как я попрошу, лишь для того, чтобы я была счастлива. Впервые ощущаю себя так странно – таинственное чувство. Я остро испытываю его, но не понимаю. Сила, которая тянет меня к Пашке, необъяснима. Трусь щекой о сильную мужскую спину, вдыхая запах, я стремлюсь к нему не потому, что мне нравится, как он выглядит. Ладно, тут я лукавлю, мне дико нравится, как он выглядит, особенно голый. Понятия не имею, почему рвусь к нему. Наш союз нельзя объяснить логически, нас ведет какая-то тайна.

Я не знаю Пашку до конца, и я заинтригована. Сейчас я понимаю, как сильно боюсь потерять его, причем постоянно. А еще себя, растворившись в нем. Это чувство головокружительно настолько, что даже пугает.

- Да, сейчас, - хмурится Павел, раскрывая файл за файлом.

Разглядываю его лицо, любимые веснушки, золотистую бороду и улыбаюсь, даже бубнешь Прокофьевны меня не тревожит, я смогла преодолеть все сомнения и страхи, отдаться любви, попав на новую чудную территорию, где чувства раскрылись с новой силой.

Никто не может гарантировать, что наша страсть будет постоянна, а совместная жизнь, если она будет, – долгой и счастливой. Но сейчас мне на это плевать, неважно, теперь я знаю, что любовные отношения – особый мир, в котором управляет совсем не рассудок. Мой рыжий спасатель вернул мне детство, подарив ощущение, что все на свете вращается вокруг меня. Выбрав, он сделал меня особенной. Это ни с чем не сравнимое чувство.

На полу шипит рация, Пашка аккуратно снимает мою руку, нежно касаясь щеки.

- Мой доминирующий начальник считает, что я должен таскаться с этой штукой повсюду, - ухмыляется Павел, покручивая и нажимая кнопки на рации.

- Тут все горит! Эти уроды перестреляли друг друга и все взорвали, к чертовой матери, - кричит Глеб Дмитриевич, некоторые слова тонут в хрипе рации. - Нас вызвали на подмогу, я уже на месте. Где тебя опять носит? Забрось Ирину ко мне и дуй сюда!

Стою у калитки, с тяжелым сердцем наблюдая за тем, как Павел уезжает. Машина набирает скорость, исчезая за поворотом. Я все еще пахну им, мое тело покрыто синяками и укусами нашей страсти. Эти отметины прекрасны, как все то, что он со мной делает.

В доме Глеба Дмитриевича пугающе тихо. Что-то не так.

Никто не говорил, что это будет легко. Я закрываю глаза, потому что уже понимаю, какую чудовищную ошибку мы с Павлом совершили, притянув Женю именно сюда, в дом его лучшего друга. Это было очевидно. Но мы всего лишь два дурочка, которых накрыло любовью не в то время и не в том месте.

Полина сидит прямо, прижимая к себе спящего сына. Она не шевелится, только что-то шепчет дрожащими, слипшимися, пересохшими губами. Женя тоже плачет, но неестественно тихо, как будто боится стать громче.

Все плывет от страха и непрошеных слез, когда я вижу, как Иванов, с разбитой физиономий и сломанными очками, прижимает дуло к виску молоденькой жены Глеба Дмитриевича. Та смотрит на меня полными ужаса глазами, умоляя все исправить. Я опускаю голову, не в силах сдержать слез, что ручьями текут по щекам. Я виновата, приволокла горе и страх в этот дом. Нужно было терпеть дальше.

Мой придурочный муж что-то бинтует у себя на животе, заливая кресло кровью, а дочка забивается в угол дивана, потому что такого злого и безжалостного отца она еще не видела. Лицемер сбросил маску и в тысячный раз орет на нее заткнуться, видимо забыв, что это и его ребенок тоже.

- Нагулялась, потаскуха?

- Отпусти их, - выталкиваю слова из глотки, что застряли там колючим комком.

Если он что-то сделает с этой прекрасной семьей, я этого не переживу.

- Да нахер они мне сдались, - дергает бинты мой дегенеративный супруг. – Да что за дерьмо? Хотя, поднасрать хвостатому уроду, я не прочь. Жёнушка то высший класс, не чета тебе жирухе. Чпокнуть бы на прощание, и видео снять, чтобы начальник КСП полюбовался, да времени нет. Рану мне перевяжи, врачиха. Что встала?

Медленно пересекаю комнату, приближаясь к мужу, смотрю на серую от страха Полину и мысленно прошу у нее прощения, когда Иванов хватает ее за грудь, отвратительно и похабно сжимая.

Я не справляюсь. У меня не получается, вата падает из рук, бинты раскручиваются. Я ненавижу его, я хочу надавить на рану, чтобы вытекла вся кровь, и он сдох в ужасных мучениях. Мечтаю насыпать туда песка, чтобы загноилось, инфекция попала в кровь, и он снова сдох, повторно. Вонючий кусок дерьма, ненавижу, так сильно ненавижу, что руки не слушаются.

Когда с раной покончено, он отталкивает меня, застегивая рубашку на своем круглом животе.

- Валим, - встает Сергей. – Вот же говнюк этот мент, все просрано. Упрямое чудовище! Все работало, как надо, придрался! Всех ребят положил сука. Затаится надо. Женька в машину, ты тоже, - смотрит на меня своими змеиными глазами, - за ней будешь смотреть.