С собой взял телефон и портмоне. Через дворы вышел к дороге. Вдоль нее по тротуару и отправился, куда глаза глядят. Если буду все время идти прямо – не заблужусь, решил я.

Вечер, оживленно. Кто с работы, кто гуляет. Разглядывал витрины, с завистью смотрел на посетителей уличных кафе. Прошел мимо одного, второго. Мы с мамой по кафе не ходим, а с Алиской пару раз пришлось. Но там Алиска рулила – и кафе выбирала, и заказ сама делала. Я только платил, злясь в душе на свою спутницу за непредвиденные траты. А сейчас бы сесть за плетеный столик, минералочки холодненькой попить, мяса жареного поесть. Но прошел и мимо третьего кафе. Духу зайти не хватило. Решил списать себе это на экономность. Экономить же надо!

Нашел супермаркет. Долго бродил между стеллажами, взял хлеб, колбасу, два йогурта, чипсы, пачку чайных пакетиков. Повертел пачку в руках и положил на место. Взял вместо нее пакет молока. Дома мама просто так, стаканами, молоко пить не разрешает. Наслушалась по телевизору о вредном воздействии молока на организм взрослого человека. Сама не пьет, и мне не дает. Но я же не дома…

Вернулся в квартиру. Не заблудился – уже хорошо. Обошел ее всю – маленькую, аккуратненькую, свет везде включил, даже в ванной комнате. Как-то спокойнее со светом. Будто и привыкать начинаю к своему присутствию здесь. Я уже не воришка, нет, уже гость. Ни званый, ни почетный, но все-таки гость.

Уже спокойно, уверено, я полез исследовать кухонные шкафчики. Нашел нож, разделочную доску. Нарезал хлеба, колбасы. Пока готовил бутерброды, понял, что тишина жутко нервирует. Но это легко исправить. Включил на телефоне музыку. И уже с другим настроением, поставил на стол свой нехитрый ужин. Налил себе молока.

Стол у окна, окно настежь, за окном закат.

Не так уж все и страшно оказалось – весело думал я. Завтра оформим документы, а там подам объявление. Нужно только сначала посидеть на сайте продажи недвижимости, изучить цены. В конце концов, можно с Романом посоветоваться. Вроде, он неплохой парень. Глядишь, еще и подружимся, уже смеялся я. Черт! Я один, в чужом городе, в своей собственной квартире, сижу ем бутерброды. О! Это моя любимая песня. Сделал погромче, подпел в полголоса.

И непонятно толи с песней из телефона, толи ветром из окна надуло мне радости и легкости. И я уже пел во весь голос. Это моя свобода. Я молодой, дерзкий, счастливый! Голос у меня, конечно, так себе, высоких нот не беру, но какое удовольствие! А может все-таки в кафе сходить? Пусть принесут мне мяса. Пусть принесут мне кофе. Пусть симпатичная официантка построит мне глазки, а я ей на чай оставлю.

А зачем, собственно, в кафе идти? Я и тут кофе попью. И да, Алиске позвоню. Алиска ведь мне кое-что обещала. Думать-то об этом сладко, а говорить, намекать, смущать друг друга еще слаще…

Желание кофе, желание Алиски слились для меня во что-то единое, манящее, будоражащие. Я с трепетом подошел к кофемашине. Подбадривал себя – это твоя квартира, это твоя машина. И Алиска тоже твоя. Она тебе обещана. Ты на все имеешь право. Ты мужчина, ты хозяин, ты свободен, молод, дерзок, счастлив! Правда, до этого кофемашины я видел только в рекламе. Но и девушек наяву я еще не любил. Это же никак меня не остановит, когда я вернусь, и Алиса предложит мне себя. Так что разберусь – и с тем, и с другим. Например, вот здесь есть такой стаканчик. Я почти уверен, что в него нужно насыпать кофе. А кофе, уже молотый, в баночке. Вот только этот стаканчик никак не хочет вытаскиваться. А по-другому кофе не засыплешь. Кнопочки нет. Может, там какай-то мудреный замочек, и нужно только потянуть посильнее?

Дернул раз, дернул второй. Не хочет. Сопротивляется, гадина. Еще не поняла, что она моя, что я ей хозяин. А как тебе такое? И рванул. Не удержал, и кофемашина, не устояв на гладкой поверхности стола, упала на пол. С грохотом разбилась о белый кафельный пол.

Песня оборвалась, и телефон жалобно запищал, завибрировал. Глянул на него через плечо – Алиска звонит. Несколько секунд, будто в оцепенении стоял над разбитой машиной. Теперь, ты ничья.

Взял со стола телефон, и аккуратно ступая между обломками разломанной техники, вышел из кухни. Пора спать. Так быстрее наступит утро. Быстрее уладим дела с документами, быстрее продам эту гадкую квартиру вместе с безупречными стопочками белья, невидимыми стеклами и унитазом, пахнущим лавандой.

Кстати, о безупречных стопочках. В таком виде я и обнаружил постельные принадлежности в выдвижных полочках под сидушкой дивана. Алексей, ты становишься предсказуемым. Если бы я даже попытался сделать подобные, на это ушла бы уйма времени, и, в конце концов, все равно бы ничего не вышло. Наверное, я в мать. У нее тоже никогда не было порядка в шифоньере. Но недавно, она вычитала в какой-то умной японской книжке, что складывать все нужно рулончиками. Быстро и просто. Мама любит, чтобы все было быстро, просто и хорошо. И теперь у нас не шифоньер, а коробочка с японскими роллами. А сколько времени Алексей тратил на это? Да и зачем? Может потому он нас и бросил? Какие стопочки и лаванда с маленьким ребенком в доме?

Достал белье. Брезгливо поднес к лицу, понюхал. Белье – белое, свежее, будто бы для меня готовили. Или он каждый день на чистом спал?

Кинул белье на пол у дивана. Теперь это не стопка, это кучка. Уже начинаю чувствовать себя, как дома. Достал из рюкзака запасные штаны и ветровку, скомкал, положил в изголовье дивана. Будет подушкой. А укрываться не буду – жарко. Да и раздеваться не собираюсь. Утром проснусь и уже готов на выход, вперед за вожделенной бумажкой. Только вот носочки сниму, а утром чистые надену, благо мама настояла взять их с собой побольше. Ты не думай, Алексей, я не пижонюсь. Я не как ты. Только гигиена, ничего более. Я своих запахов не боюсь, от себя не бегу. И от других не бегу, в отличие от некоторых.

Снял носки, скомкал, чтобы друг друга не потеряли за ночь, швырнул на середину комнаты. Специально туда. Дома я обычно у кровати оставляю. Погасил в комнате свет, на кухне и в коридоре оставил. Алиски позвонить? Нет, завтра. Только бумажку получу и сразу позвоню. Пока не нагеройствовал.

Не спалось. Хотел подумать, помечтать об Алиске. Представить ее рядом, пышную, теплую. Она у меня не худышка, девушка в теле. В школе над такими обычно издеваются, но думаю, над Алисой не издевался никто. Она умеет за себя постоять. Да и веселая она. Вечно какой-то справедливости ищет, заступается за всех, первая во всех мероприятиях. Умница-затейница, в общем. Тут уж на формы никто внимания не обращает. Тут любят и уважают. Или презирают, но молча.

Но и об Алиске не думалось. Все ускользал от меня куда-то ее уютный образ. Вроде и сыт и устал, а сон не идет. Ворочался, ворочался. Встал. Подобрал носки. Положил у дивана. Отвернулся к стенке.

Еще мама рассказывала:


…Жена у него, вроде, была до меня.

Ближе к тридцати мне начало казаться, что все люди повторяются. Особенно женщины. Представляют мне новую медсестру, вроде Сашей зовут, а смотрю на ее рыжий хвостик, очки, халатик, и думаю – так ведь эта Валечка из института! Хотя понимаю, что Валечке то сейчас, наверное, как мне, а этой только двадцать. И здороваясь в коридоре с Сашей, внимательно слежу за собой, чтобы нечаянно не назвать ее Валечкой. Потому что она Валечка. Так я и встретил Машу, хотя звали ее Алевтиной. Но она тоже была в ярком платье, тоже бывала в Москве, тоже желала побед. Аля была эпизодична, Аля ничего не значила, но она убедила нас с Аней, что нас нужно спасать.

Ближе к тридцати мне начало казаться, что все рушится. То нежное, хрупкое чудо, которое жило меж наших ладоней, когда под утро, после ночной смены, я провожал Аню до общежития, рушилось. И то, которое позже заполняло пространство между наших лиц, когда мы засыпали на одной подушке, тоже. А другого так и не случалось. А что я мог предложить тебе, Аня? Хорошего врача-специалиста? Так у тебя самой их полный роддом. Мог назвать тысячу возможных причин, засыпать тебя медицинскими терминами, названиями препаратов? Разве ты сама их не знала? Отвести тебя за руку, подождать за дверью… Может это. Но мы ведь ждали чуда…

Разрушение добралось и до отчего дома. Заехал как-то к родителям. Не узнал ни их, ни дом. Саманное строение моего детства выглядело удручающе. Окно выбито, часть стены, по-видимому, горевшая, забита кое-как худыми досками. Полу сгоревший ковер, который когда-то висел над моей кроватью, встретил меня еще во дворе, у калитки. Теперь он принадлежал Бобику. Мама вышла мне навстречу. Ответила на незаданный вопрос: «Уснул с сигаретой». Ну, понятно. Мама неловко куталась в большую папину куртку, стараясь прикрыть вспухший живот. Но такой уже не прикроешь. Я лишь кивнул – теперь знаю. Она развела руками и добавила: «Квартиру обещали».

Рассказал дома Ане. Она пожала плечами, ушла на кухню.

Мы жили с каменными лицами. Друг друга почти не касались. Казалось, начни рушиться здание нашего общежития, так, чтобы штукатурка с потолка, трещины по стенам, мы бы не удивились. Приняли как должное. Но здание стояло целёхоньким, сыпаться начало что-то другое.

Затишье, потом паника, беготня. А мы с Аней, погруженные в своё личное разрушение, смотрели на них безучастно. Только ноги успевали убирать, чтобы бегущие в спешке не запнулись. Чего сидите? Аня очнулась первая. Лучше бы ты, Анечка, загадала нас супругами, безразлично думал я. Вдвоем в одной упряжке было бы легче. Но Аня загадала себя женой. Теперь она всё сама. Боролась, как могла, а я продолжал наблюдать, даже не сокрушался.

Наверное, страна – это тоже организм, и на него есть свои специалисты. В нем тоже происходят сбои, о них сигнализирует боль и лихорадка. То, что в Советское время было общим, хотя на самом деле государственным, теперь очень быстро находило себе новых хозяев. Все вокруг еще как бы функционировало, но больше по инерции. Обещало заглохнуть вот-вот. Наверное, только церкви, перестав быть музеями и кинотеатрами, вернулись к своим прежним законным хозяевам.