Страна переживала ампутации. Но ампутированные конечности были призваны перерождаться, обновляться, жить самим по себе. И независимый Казахстан в их числе. Нужно было перерождаться вместе с ним, чтобы не заблудиться в этом хаосе. Но мы с Аней оказались почти на единственном оплоте государственного, и никому не нужного. Наверное, только больницы, да школы не нашли себе новых хозяев. Остальное все разошлось по рукам. Мы с Аней, в отличие от многих других, не остались без работы. Без зарплаты – да. Но не без работы. Люди продолжали болеть, а женщины рожать. Хотя рожали уже меньше. «Роддом пуст», – сказала мне Аня однажды, придя с работы. Конечно, не пуст. Есть и отчаянные, есть и блаженные, всякие есть…

Всегда найдется повод для ностальгии. Даже когда вспоминаешь девяностые. Трудно вспомнить, как хотелось есть, когда сейчас на столе колбаса и ананасы. Я не ностальгирую по жидким супчикам, жареному хлебу и постным макаронам. Я вспоминаю коробку конфет. Мне ее принесла пациентка, поблагодарила. Шоколад. Это казалось невероятно. Я нес ее домой почти на вытянутых руках, чтобы не помять коробку, не растрясти. Вряд ли я так хотел шоколада. Я хотел радости, Аниной. Принес, вручил. А она взяла, положила на стол. Обняла меня и расплакалась. Аня, милая, ну что ты, у нас еще столько этого шоколада будет! А она мне: «У нас будет ребенок».


4

Будильник поставил на восемь, чтобы дать себе время умыться, и нам с Романом добраться до кабинета нотариуса. Но разбудило меня не навязчивое пиликание телефона, а шуршание в коридоре. Кто-то открывал дверь ключом. Поднял с пола телефон. На нем половина восьмого. Что же он так рано приехал? У него есть еще один ключ от квартиры, значит. Но я не со злобой подумал, нет. Мне самому, чем быстрей, тем лучше. А ключ потом попрошу мне отдать, когда дельце сделаем. Спешно пригладил ладонью волосы и бегом к двери.

В коридоре уже закрывала за собой дверь только что вошедшая старушка. Низенькая, седая. Я в недоумении замер перед ней. Похоже, она была удивлена не меньше моего. Она ошарашено смотрела на меня, приоткрыв рот. Казалось, что вот-вот ей станет плохо, она будто даже пошатнулась.

Опомнившись, хотел сказать ей: «Нет никого», и сообразил, что глупо. Говорю:

– Вам кого?

А она молчит, и неприлично долго разглядывает мое лицо.

Я пытаюсь ей объяснить:

– Алексей того, эта… Умер. Нет его, в общем. А я, я временно здесь. Я его… В общем, не важно. Но он здесь больше не живет.

Тут зазвонил телефон. И кинув старушке растерянное «сейчас», я убежал в комнату за телефоном. Звонили с незнакомого номера. Но это и понятно, номер Романа у меня не записан. Отвечаю: «Да?». И выхожу обратно в коридор, к старушке. А та уже снимает башмаки. Руки у нее трясутся, заметил я.

– Зачем? – крикнул я ей.

А Роман в трубке:

– Это вы мне? Павел, это я Роман.

– Да, да, Роман, я вас слушаю. То есть я вас жду, просто тут…

Сигнализирую руками старушке, чтобы она надела обратно свою обувь и покинула квартиру.

– Я прошу прощения, сегодня не получится. У меня неотложные дела. – Голос Романа в трубке.

Старушка аккуратно поставила к стеночке свои тапочки и прошла мимо меня в ванную комнату. Я только и успел крикнуть ей вслед:

– Куда?

– Мы же к нотариусу собирались, вы забыли? Я что вас разбудил?

– Нет, простите, это я не вам.

– Перенесем на завра. Завтра также к девяти. Договорились?

– Да, да конечно!

Мне уже было не до Романа. Старушка скрылась в ванной и закрыла за собой дверь. Я растерянно стоял под дверью. И стучать глупо, я же в своей квартире, а зайти без стука, тоже неудобно. Абсурд, конечно, но мало ли что она там делает.

– Женщина, – неуверенно крикнул я, откашлявшись, – вы, что-то напутали. Вам нужно уйти.

Она не отвечала. Постоял еще немного. Из-за двери доносился шум льющейся воды. Что она там душ принимает что ли? Уже собрался с духом, чтобы постучать, но старушка вышла сама, неся перед собой ведро с мыльной водой, швабру, тряпку.

Потеснила меня в узком коридоре, еле разминулись. На долю секунды встретились глазами. Глаза печальные, с застывшими слезами. Стою на пороге кухни. В растерянности наблюдаю, как она собирает куски разбитой кофемашины в черный пакет для мусора. Потом убирает в холодильничек остатки моего вчерашнего ужина, вытирает стол, тумбочки, принимается за оконное стекло…

И стоять вот так молча над человеком, когда тот делом занят, неудобно, и сказать нечего. Я сконфужено вышел из кухни. Сел на диван. Старушка возилась там довольно долго. Мне бы за телефон взяться, в интернете покопаться, чтобы время убить, маме позвонить или Алисе, или даже Роману, а я сижу как истукан. Пытаюсь подумать о Романе – как же так вышло, не нарочно ли он? А сам думаю о старушке. Кажется не в себе она.

А та уже переместилась в комнату, в которой я просиживаю диван. И сразу напрямик ко мне. Может и сама поговорить хочет? Ситуация то, мягко говоря, странная. Но старушка взяла с дивана штаны и ветровку, которые ночью служили мне подушкой, и аккуратно сложив их в ровные квадратики, унесла в шифоньер. Я с ужасом наблюдал, как мои родные любимые вещи стали частью этого чуждого мне упорядоченного мира. А потом принялась за носки, что валялись со вчерашнего вечера у дивана. Подняла их, убрала в черный пакет. Я сдавленным голосом ей:

– Куда?

И тут впервые услышал ее по-старушечьему добрый голос:

– Постираю, – сказала как-то вымучено.

Собрала постельное белье, которое я оставил лежать на полу, чтобы убрать его обратно в диван. Выдвижная полка ей не подчинилась, и я соскочил, чтобы помочь старушке. Потом обратно на диван, подобрал под себя ноги. А она достала из шкафа, откуда-то из-за висевших пиджаков, небольшой пылесос. Под его монотонный гул думалось легче. Собравшись с мыслями, сделал еще одну попытку, когда пылесос, наконец, замолчал:

– Вы, наверное, убирали здесь у Алексея раньше? Может вам никто не сказал, но он умер. Не знаю точно, когда это произошло…

И тут я хотел добавить фразу, которую заготовил еще во время гула, и которая показалась мне очень удачной: «но ваши услуги больше не нужны». Но сказать не смог. То ли слово «услуги» никак не шло к миниатюрной старушке, то ли смущал ее скорбный вид. И уже молча я наблюдал, как она медленно и очень тщательно протирает письменный стол, моет окно, полы, как несет мой рюкзак в шкаф и ставит рядом с портфелем Алексея.

Пока она убирала ванную комнату и коридор, я стоял у окна, бездумно смотря на ржавые качели. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы она ушла. Чтобы эта милая старушка, убравшая весь бардак, который я успел натворить за один вечер своего прибывания здесь, как можно скорее убралась отсюда.

И тут меня осенила внезапная мысль. Я буквально выбежал в коридор. Она уже обувалась.

– У меня нет денег! – кинул я ей.

Она медленно разогнула спину, потопталась на месте. Посмотрела мне в лицо теми же печальными глазами и вышла.

Утреннее происшествие оставило неприятный осадок. Роман отменил поездку к нотариусу, а значит, еще на один день продлил мое вынужденное пребывание здесь. Да и ужасно я волновался, что это милая старушка, забравшая мои носки, выставит мне, в конце концов, счет. А денег у меня нет. То есть, они есть, но мало, и не на те нужды. Я же не просил ее убирать, меня и так все устраивает. Эх, Паша, Паша, ты же уже взрослый. Ты один, в чужом городе, в почти своей квартире, нужно уже уметь и отказать, и на место поставить, и свое отстоять, а ты…

Зато теперь была разгадана тайна идеальных стопочек и безупречного порядка. Да, Алексей, странно, что я сам не догадался, что не сам ты обеспечивал себе стерильные условия обитания.

Теперь этот день виделся мне лишним, тягостным. Я опять должен был находиться здесь, борясь с ощущением его присутствия, с неудобствами, связанными с особенностями жизни, обитавшей здесь до меня. Одним из таких было отсутствие газовой плиты в квартире. Что я должен есть, по-твоему, Алексей? Я, конечно, не кулинар, но яйца с колбасой могу себе поджарить. Точнее мог, дома. А тут, как прикажешь? Ни посуды, ни плиты. Если рассчитывал, что я по кафешкам буду ходить, то нужно было оставить пачку денег на видном месте.

Пошел в супермаркет, купил три пачки быстрорастворимой лапши, пару пакетиков кофе «три в одном» и короля всех блюд, его высочество майонез.

Вышел из магазина, не удержался и купил беляш в ларечке. Горячий, сочный, он поднял мне настроение, утолил голод, хотя думаю, что ненадолго. И я решил прогуляться. А куда идти то? Спросил об этом девушку, продавшую мне несколькими минутами ранее чудесный беляш. Оказалось, что тут, в пяти минутах ходьбы, площадь. Пять минут не жалко, побрел вразвалочку.

Вот тебе и площадь, и весь полагающийся к ней набор – памятник, здание администрации города, собор, голуби, скамейки. Ведь скучно, Алексей, признайся!

«Пойдем, прогуляемся?» – скажет тебе кто-нибудь приятным тихим вечерком. «Куда?» – спросишь ты. «А куда ж еще – на площадь». И придете сюда – Ленин, голуби, скамейки.

«А у вас что, в Новороссийске?» – спросишь ты меня. А я тебе расскажу, у нас так: «Куда, куда? На набережную, конечно!». «А там?». Там все! И голуби и скамейки, и памятники, но главное, главное там море! А на противоположной стороне бухты горы, оттеняющие дно облаков. Чайки, а зимой еще и уточки, и даже лебеди – но те ненадолго. А летом вечное ощущение отпуска, отдыха, праздника. Хотя я набережную больше люблю поздней осенью или зимой, когда не людно, ветрено, свежо. Эх, домой хочу!

Зашел в квартиру – дежавю: все чисто, мертво, будто меня тут и не было. Помыл руки и на кухню. Включил чайник, высыпал сухую лапшу в тарелку, специи, бульончик. А сейчас, Алексей, все, что осталось от тебя в этой квартире очень удивится. Залил кипятком лапшу. В нос ударил запах специй, сродни чипсам и кошачьему корму. Не видела, небось, эта квартирка еще таких чудесных ароматов! Налил туда же майонеза и, не дав размякнуть лапше, принялся за еду.