Из дома не доносилось ни звука, и Дженни решила, что Брет, скорее всего, уже заснул. Но, зайдя на кухню, она увидела белеющую бумажку на столе – это была записка, в которой он сообщал, что перебирается в общежитие.

– Слава богу! – с облегчением пробормотала она. – Одной проблемой меньше.

На полу ее спальни чернел чемодан. Казалось, он притягивает Дженни, и она, не удержавшись, решительно расстегнула ремни и откинула крышку. Зеленое платье, лежавшее сверху, призрачно светилось в лунном свете, призывая взять его в руки и примерить.

Шифоновые и сатиновые складки шелестели, задевая ее обнаженное тело, пока она быстро натягивала платье на себя. Прохладный материал приятно ласкал кожу, юбка закружилась вокруг ног, когда она сделала пару шагов. Дженни закрыла глаза, приподняла складки на подоле пальцами, как бы делая реверанс перед танцем, и в ту же секунду в голове зазвучала мелодия старинного вальса Штрауса. Она медленно закружилась в танце, бесшумно переступая босыми ногами по прохладным гладким доскам пола; ей казалось, что платье само несет ее по комнате.

Внезапно Дженни почувствовала чьи-то руки на талии, дыхание на щеке, а вальс из веселого и легкого вдруг превратился в печальный. Озноб пробежал у нее по спине, когда кто-то ледяными губами коснулся ее губ…

Дженни резко остановилась и открыла глаза. Сердце бешено стучало в груди. В доме было тихо и пусто, но она могла бы поклясться чем угодно, что была не одна! Трясущимися пальцами она расстегнула маленькие пуговки, и платье легко опустилось на пол. Оно лежало в лунном пятне, завернувшись складками так, как будто продолжало танцевать этот призрачный вальс.

– Приди в себя, ради бога! – громко произнесла Дженни. – У тебя просто разыгралось воображение.

Но даже звук собственного голоса не мог отогнать впечатления чьего-то присутствия. Дженни дрожала, складывая платье и убирая его в чемодан. Защелкнув застежки, она задвинула чемодан под стол и торопливо прошла в ванную, чтобы привести себя в порядок на ночь.

Нырнув в чистую постель, Дженни попыталась расслабиться и заснуть. Но сколько она ни крутилась с боку на бок, как ни подтыкала подушку, сон не приходил. Воспоминание о музыке и призрачном партнере по вальсу не исчезали.

Промучившись несколько часов, Дженни открыла глаза и увидела в лунном свете оставленные в кресле дневники. И опять показалось, что они притягивают ее, манят к себе, требуя прочесть. Она сопротивлялась, не желая подчиняться кошмару, но тут же опять накатывала мелодия вальса, ощущение рук партнера на талии и бесстрастного поцелуя на щеке. Ее бросало в дрожь, но не от страха, а от чего-то такого, что она никак не могла понять и объяснить… В конце концов она не выдержала, встала и зажгла лампу.

Первая тетрадь была с захватанными, порванными страничками, на них были щедро разбросаны кляксы и зачеркнуты ошибки. Почерк был совсем детским. На обложке стояла надпись: Дневник Матильды Томас. 14 лет.

Призрачная музыка пропала, как только Дженни начала его читать.

Глава 5

Первые лучи солнца давно уже пробивались сквозь ставни, а Дженни все никак не могла вернуться из мира Матильды. Она уже успела влюбиться вместе с ней в Чурингу, пройти с девочкой все ужасы, которые обрушились на нее после смерти матери, и узнать, как мир, который та так любила, стал для нее тюрьмой. Лицо ее было мокрым от слез. Она как будто сама слышала топот копыт лошади, которая везла Матильду домой в сопровождении отца. Это был похоронный марш ее надежд. Она ощущала дикий страх девочки и ужас перед будущим. Никто не мог прийти на помощь – ни к Матильде, ни к ней самой.

– Слишком поздно, – шептала она. – Я ничем уже не могу ей помочь…

Дженни медленно приходила в себя. Слезы высохли, голова прояснилась. До нее дошло, что, видимо, Матильде удалось как-то выжить, раз она вела дневник столько лет. Она посмотрела на тетради – там хранились ответы на все вопросы, которые мучили ее после чтения первого дневника…

– Ку-у-у! Завтрак! – крикнула Симон, открывая дверь комнаты. Ее широкая улыбка погасла, когда она увидела лицо Дженни. – Что случилось, милочка? Плохо спали?

Дженни покачала головой – говорить она не могла. Она была все еще там, с Матильдой, и с трудом воспринимала настоящее.

Симон поставила поднос с завтраком на туалетный столик и уперлась кулаками в бока, строго глядя на Дженни.

– Я так и знала, что вы всю ночь будете читать эти проклятые тетради! И чего вы добились? Только расстроились, вот и все!

Дженни натянула простыню до подбородка.

– Все в порядке, Симон, честно, – выдавила она.

Симон схватила дневник и бросила его в кресло.

– Это все в прошлом, милочка, не стоит расстраиваться. Брет меня убьет, если узнает. Он просил меня проследить, чтобы вы хорошо отдохнули после трудного дня.

«Вот уж не думала, что его так заботит мое самочувствие», – раздраженно подумала Дженни.

– Предоставьте мистера Уилсона мне, Симон. Я сама с ним разберусь, – сухо сказала она. – Я уже взрослая женщина, и умею о себе заботиться!

Симон фыркнула и поставила поднос ей на колени.

– Ешьте, завтрак придаст вам силы, – уверенно заявила она.

– Спасибо, – буркнула Дженни, с отвращением посмотрев на яичницу с толстым ломтем бекона. Как она могла есть, когда Матильда в таком состоянии вернулась домой? Как она могла слушать Симон, когда единственным ее желанием было вернуться в 1924 год?..

Симон вышла из комнаты, и последнее, что услышала Дженни, была мелодия старинного вальса в ушах. В голове возник туман, солнечный свет померк. Девушка провалилась в тяжелый, кошмарный сон, в котором ее догоняли неясные тени и грохотали копыта.

Через несколько часов Дженни проснулась вся в поту, пытаясь сообразить, где находится. Солнечный свет разогнал призраки; судя по звукам из окна, вокруг кипела реальная жизнь. Она решительно встала, завернувшись в простыню.

– Замечательно! Веду себя как ненормальная, – пробормотала она.

Дженни пошла в ванную, но по дороге услышала, как кто-то в кухне гремит посудой, и приоткрыла дверь. Симон стояла у плиты с чайником в руках. Увидев Дженни, она нахмурилась.

– Вы не съели завтрак, – сказала она строго.

– Я не хотела есть, – сухо ответила Дженни, ей не нравилось, что Симон заставляет ее чувствовать себя провинившимся ребенком.

Симон все-таки уговорила ее съесть тарелку супа, и Дженни почувствовала себя гораздо лучше. Когда она вышла во двор, волосы ее еще были мокрыми после душа, но приятно холодили шею. Она обратила внимание на суету у стригальни. Сезон стрижки был в самом разгаре, и ей стало любопытно, изменилось ли что-нибудь с тех пор, как она жила в Валуне.

Стригальня в Чуринге была самым большим зданием во дворе. Она стояла на высоком фундаменте, поэтому к входам вели деревянные скаты. Вокруг нее в воздухе стояла пыль. Люди суетились вокруг овец, направляя их в здание, где они вливались в узкие ходы лабиринта внутри помещения.

Дженни постояла, наблюдая знакомую с детства картину. «Ничего не изменилось, но, наверное, работать по старинке всегда лучше», – подумала она и вошла в стригальню. По дороге ей попались промывочные чаны, куда уже выстриженных овец окунали для дезинфекции. Сильные, уверенные руки вылавливали овец, вытирали, делали уколы и отправляли в загоны. Работа была тяжелой, но все казались довольными. Некоторые из работников успевали поднять глаза и поздороваться с ней.

Дженни кивала в ответ и улыбалась. «Все-таки они не игнорируют меня, – думала она, – хотя наверняка не могут понять, какого черта я тут делаю. К Питу относились бы совсем иначе. Он бы знал, что делать и о чем говорить с ними. Чувствовал бы, в чем они нуждаются и чем им помочь…» Дженни вздохнула. С женщинами не очень считаются в этих местах, а ее успешная карьера художницы здесь никого не волнует.

Ноги вынесли ее в самое сердце стригальни, где проходила стрижка овец, а шерсть сортировалась и складывалась в тюки. Здесь кипела самая трудная работа. На огороженной площадке, втрое больше, чем в Валуне, было шумно. Гудели электрические ножницы, двадцать стригалей, голые по пояс, с согнутыми спинами, стригли зажатых между коленями овец. Смешанный запах шерсти, ланолина, пота и дегтя перенес ее в детство, как будто не было нескольких лет жизни в Сиднее. Сунув руки в карманы, Дженни подошла поближе и молча наблюдала за стрижкой.

Трое мужчин за длинным столом сортировали новую шерсть, раскладывая ее по цвету и качеству, чтобы потом связать в тюки и отправить в грузовиках на станцию. Это была ответственная работа, на которую ставили самых опытных работников – от них зависела репутация фермы и будущие прибыли. Дженни совсем не удивилась, увидев среди них Брета Уилсона. Он, как и остальные мужчины, был без рубашки, белые молескиновые брюки съехали на бедра, его широкие плечи и мускулистая грудь блестели от пота, густые непокорные черные кудри падали на лоб и закрывали сзади шею.

Брет Уилсон на вид был типичным героем любовных романов – высокий красавец с демонической внешностью, молчаливый и сильный.

«Хорошо, что здесь нет Дианы, – подумала Дженни. – Она обожает мужчин с такой внешностью. Брет не успел бы оглянуться, как оказался бы с ней на полу, на одной из марокканских циновок». Представив себе эту картину, Дженни почему-то вздрогнула и отвернулась от Брета.

Через несколько секунд что-то изменилось вокруг. Она не сразу поняла, в чем дело, но наступившая тишина заставила ее оглядеться. Все стригали остановили работу и строго смотрели на нее. Она поежилась. Что она такого сделала, почему они так смотрят?..

Брет решительно подошел к ней, молча схватил за руку и вывел из стригальни под суровыми взглядами остальных работников.

– Как вы смеете?! – зашипела она, вырвав руку. – Что, черт возьми, вы себе позволяете?!

Серые глаза буравили ее злым взглядом.