Моей.

Она прикусывает кожу на тыльной стороне ладони, когда я подготавливаюсь, найдя вход головкой члена. Мой стояк неторопливо продвигается вперед. Поначалу все проходит достаточно гладко, но потом до моего слуха доходит беззвучное мычание Евы. Я не останавливаюсь. С ее глаз падают слезы — я не останавливаюсь, зная, что не должен. Ее крик боли раздается сильнее — чуть-чуть — и я не прерываю проникновение. Следующий рывок — окончательный — получается у меня резким. Я решаюсь на него, сцепив зубы, но ей будет легче. Она поворачивает голову, уткнув его в подушку, когда я оказываюсь внутри. Какое-то время от нее не исходит ни звука, только быстро вздымающаяся грудь. В мысли закрадывается подозрение — Ева, быть может, ненавидит меня. Но я выдыхаю с облегчением, когда она, несмотря на меня, но все же хватается за мое бедро под подолом рубашки.

— Продолжай, Лукас, — сипло говорит она.

Ей, наверное, неприятны дальнейшие действия, но какой же это кайф для меня! Она узкая. Такая узкая, я со свистом вбираю в себя воздух, прежде чем совершить очередной толчок. Осторожно берусь за ее ноги, немного поднимая. Ева поворачивает ко мне свое заплаканное, но улыбающееся лицо.

Правда, улыбка не выражает особого счастья. Скорее, девушка нацепила ее, чтобы подбодрить меня. Я задумываюсь об этом ненадолго — до очередного проникновения.

Черт, как же хорошо!

Глава 35

Ева


Внизу живота у меня неприятно тянет, да и тело болит — не так, чтобы сильно, но это доставляет неудобства. Ноги и спина «ноют» о том, что им нужна разминка, и только глаза счастливо искрятся от того, что видят проснувшегося в эту минуту рядом Лукаса и его красную клетчатую рубашку, в которой я после секса пожелала заснуть. Блэнкеншип отдал мне ее не без удовольствия. Это был мой первый раз, и нам было хорошо, если опустить несколько секунд моих нестерпимых страданий и слез. Но все было не напрасно: наблюдать за тем, как открываются голубые глаза, как моргают темные пушистые ресницы — великолепно. Я и не думала, что Лукас так пленителен во время сна и в мгновение, когда только-только просыпается. А его ленивая улыбка и сладкие потягивания… Можно ли быть настолько чарующим?

— Buоngiоrnо! — довольно скалясь, здоровается британец, кладя одну руку мне на талию, второй он подпирает голову.

Я, вспомнив о времени, машинально кошусь на будильник за спиной Лукаса: еще 5 утра, а папа встает не раньше семи, но все равно вскоре мне нужно будет прогнать этого парня в гостиную. Я весело усмехаюсь, счастливая, что он желает мне доброго утра на моем любимом языке.

— Buоngiоrnо, — отвечаю я, а парень, вскинув руку, сплетает наши пальцы.

Он внимательно смотрит на них, слово изучает, словно ему важно то, как выглядят наши ладони вместе. Мне нравится соприкосновение наших кистей — в этом есть что-то такое непередаваемо интимное и только для двоих.

— Ты меня презираешь? — спрашивает Блэнкеншип, встречаясь в тот же миг с моим потрясенным взглядом.

Я присаживаюсь на кровати, поморщившись от боли, и прижимаю ноги к животу.

— Что? — Заведя пряди за ухо, нахожусь в небывалой растерянности. — С чего ты… Что за чушь, Лукас?

Британец вторит мне, прислоняясь спиной к светло деревянной спинке моей кровати.

— Мне показалось, — он пожимает плечами, старательно подбирая слова, — ты будешь ненавидеть меня за причиненную…

— Прекрати! — Я обрываю его тут же, когда понимаю, что он имеет в виду.

Моя строгость сменяется терпеливым выдохом, добродушной улыбкой и поползновениями обнять его за шею.

К счастью, Лукас не противится. Напротив, он и сам не прочь прижать меня к себе теснее, как и делал это прошедшей ночью.

— Это нормально. Мне не шестнадцать… Не так. Даже, когда мне было шестнадцать, я знала, что в первый раз не улечу на небо от удовольствия, но ты помог мне испытать оргазм до того… как все случилось. Я не вижу причин для самобичевания, Лукас. Это природа.

Он поднимает голову вверх, разглядывая потолок, с улыбкой опускает ее вниз, пряча волосы мне за ухом, которые все спадают и спадают вперед.

— Ты напомнила мне мою учительницу биологии, — со смехом изрекает он, и я, тоже засмеявшись, закрываю ему рот ладонью, чтобы отец ничего не услышал.

Папа — человек взрослый, все понимающий, и наверняка думает, что у меня давно уже был первый мужчина, но есть вещи, которые я не считаю тактичным обсуждать с родителем.

Мне бы не хотелось, чтобы он узнал, что я провела сегодняшнюю ночь не одна.

— Медицинская часть лишения невинности мне известна, — с дежурным смешком говорит он, поворачивая меня спиной и прижимая к своему соблазнительному торсу.

В верхней части его тела я вчера заметила несколько татуировок, но было не до того, чтобы рассматривать их. Вот и сейчас он не дал мне сделать этого, когда я уже собиралась.

Его рубашка на мне расстегнута не до конца, но он открывает меня для себя, расправляясь с остальными пуговицами. Касаясь моих сосков теплыми пальцами, Лукас продолжает:

— Не хотелось бы стать противным тебе из-за…

И в этот раз я спешу прервать глупости:

— В какой дурацкой книге ты это прочитал?

— Это реалии жизни. — Ему нельзя говорить серьезные, на его счет, вещи таким приятным шепотом.

Лукас целует меня в шею, поднимает волосы и не забывает про заднюю ее часть, затем переходит к ключице. Оттягивает соски, прокручивая их, заставляя мои глаза закатываться.

Чистое блаженство.

— Мне было очень хорошо с тобой, — переводит парень тему, что ещё лучше.

Он говорил странности. Я провела чудесную ночь, и если бы мне предложили ее повторить, я согласилась бы почти со стопроцентной вероятностью. Ну-у… хотелось бы, конечно, опустить ощущения, которые во второй раз испытывать не хочется.

Лукас прекращает трогать мои соски, возвращая руки к талии. Дыхание постепенно приходит в норму. Рассветное солнце сквозь плотные шторы пробивается в окна. Одинокий луч падает на одеяло, поднимаясь все и выше, останавливается на моем обнаженном бедре, и Лукас обводит это место пальцем. А затем, прежде чем лечь на край одеяло, слегка согретого солнцем, целует меня крепко и пылко. С жаром.

Не хочу думать, что ещё через каких-то полчаса мне придется отправить его на диван, поэтому я растянулась рядом с ним и приняла от него горячие объятия.

— Спасибо, — произносит Лукас. Я возвожу голову кверху. Он смотрит на меня, играясь с моими волосами.

— За что?

— Судьбе спасибо, Ева. За то, что встретил тебя.

* * *

Надеюсь, папа ни о чем не догадался, но утром — за завтраком — он был очень приветлив с нашим гостем. Они шутили, рассказывая самые забавные истории из своей жизни.

И я бы, уверена, смогла наслаждаться этим, если бы не сообщение от Пьетры. Она не попросила встретиться — лишь поставила перед фактом, что мы будем беседовать с ней сегодня у здания библиотеки на территории кампуса, поэтому всю дорогу до университета я была сама не своя. Я не хотела, чтобы Лукас думал, что это по его вине, поэтому целовала его с чувством и улыбалась на его ироничные замечания.

Добравшись на такси, мы вышли из него вместе и появились в университете вместе, ловя любопытные взгляды кругом. Он обнял меня за плечи, привлекая ближе. Он высоко поднял голову, что не могло меня не радовать, и я старалась подражать ему, не думая о Пьетре. Получалось у меня это, надо признаться, с трудом.

— Ты нормально себя чувствуешь? — обеспокоенно интересуется Лукас, оставляя меня у основного учебного помещения.

Сам же он собирался направиться в конгресс-центр, где должно состояться совещание с некоторыми новыми лекторами.

Я киваю головой, ободряюще ему улыбаюсь. Он, погладив меня по щеке, наклоняется чуть-чуть, чтобы поцеловать.

Предполагалось, что это будет нежный, простой поцелуй, нонет — каким-то образом все получилось влажно, волнительно и темпераментно. Повернув голову в другую сторону, мы углубляемся и увеличиваем скорость, а я цепляюсь за воротник его черной вельветовой куртке, в которой он выглядит, как британская телезвезда.

— Знаешь, что? — томно произносит Лукас, положив ладонь мне на затылок.

— Что?

На пару секунд мы обрываем безумный поцелуй.

— Ты охр*нительна, — по-хулигански улыбаясь, выдает

Блэнкеншип и вновь тянется к моим губам.

Но теперь все длится дольше. Плевать, что все вокруг пялятся.

Пьетра отнюдь немногословна. Мы сидим на недавно выкрашенной в зеленый цвет скамейке. Перерыв между занятиями и яркое римское солнце, не так часто в последнее время радующее своим появлением, заставило почти всех учащихся выйти на улицу. Шум и суета вокруг не отвлекают, моя собеседница, не проронившая пока ни слова, кажется, совсем ушла в свои мысли.

— Мы пришли помолчать? — подталкиваю ее к разговору.

Она мотает головой, словно хочет развеять какие-то видения или раздумья.

— Извини, — несмело отвечает девушка, черные волосы которой сегодня собраны в тугой хвост.

Она, откровенно говоря, выглядит очень официально, хотя раньше я за ней такого не замечала.

— Ты поменяла стиль? — спрашиваю ненавязчиво, кивнув на ее прикид.

Подруга — или уже нет? — пару мгновений изучает мое лицо, а потом, словно осекшись, протягивает:

— А-а-а… Это мама подобрала. Она считает, что в такой одежде я смотрюсь лучше.

Конечно. Ее матери виднее. Я не принимаюсь что-либо комментировать по этому поводу. Я только надеюсь, что между нами все не кончено, что наша дружба ещё подлежит восстановлению.

— Ты можешь меня простить? — спрашивает Пьетра, поймав мой озабоченный взгляд.

Девушка не менее встревожена.