Глаза выдают сдерживаемый гнев, еще немного, и на меня набросится хищник. Я так и замираю с поднесенной рукой, которую до этого, вспылив, подняла, жестикулируя при разговоре с его спиной.

— Нянюшка? — прищуривается, я отрицательно машу головой, отрицая только что сказанное, что это на меня вообще нашло? — Я спущу тебе это, но это было в последний раз по отношению ко мне.

— Спустишь? Не много ли ты о себе возомнил. Ты, конечно, страшный или хочешь таким выглядеть, но я не собираюсь подстраиваться, — и снова я вспыхиваю, не контролируя, что говорю. Такое чувство, что язык живет своей жизнью, а голова своей.

— О, ты будешь подстраиваться, еще и как, — обещает мне, заканчивая разговор и подтверждая сказанное взглядом, и я почему-то верю.

Не могу объяснить, просто верю его обещанию, что буду, если он того захочет, но что-то внутри не до конца согласно.

— Не могу поверить, что я раньше мирилась с этим, — театрально вздыхаю.

— Ты была более покладистой, безусловно, — хмыкает, разворачиваясь, и поднимается на крыльцо.

Я следую за ним, но останавливаюсь у двери, не решаюсь зайти за ним в дом следом. Не знаю, почему, но останавливаюсь в последний момент.

— А если я не буду больше покладистой? Если я хочу кричать на тебя, ругаться, тормошить, лишь бы не видеть эту безучастную маску? — Говорю ему и тут же понимаю, что именно сказала и кому, даже прикрываю рот ладонью.

Боже, мы неизвестно где, одни, он может что угодно со мной сделать, и никто его не остановит, но Мрак останавливается, поворачивается и, прищуриваясь, спрашивает.

— А сможешь, Энн? Силенок хватит со мной бороться? — наступает на меня.

— Не знаю, — икаю, отступая назад, и чуть не падаю, не замечая, что вернулась обратно к ступенькам, но Мрак быстрее.

Он ловит мою руку, останавливая падение. Физическое, во всяком случае, потому что морально я уже пала к его ногам от силы его взгляда и того горячего шепота, после которого молю об обещанном, пылая внутри от наполняемой меня энергии желания.

— Я разрешу тебе кусаться, царапаться, кричать, когда буду тебя тра*ать, лизать твои соки, смаковать тебя, но, — замолкает и угрожающе добавляет.

— Это единственная твоя свобода, запомни это.

Я киваю, расплавленная его словами, даже угрозы не боюсь в этот момент. Все мое существо тянется к нему, даже если это неправильно, ненормальна такая тяга к незнакомцу, всего часть воспоминаний с которым помнишь, даже если от этого желания страшно. В этот момент я отчетливо понимаю, что хочу ему принадлежать. Этому мрачному, непонятному, порой даже страшному мужчине.

— Так ты будешь заходить? — Отстраняется от меня, — а то складывается ощущение, что ты не хочешь.

— Да, — признаюсь, обхватывая себя ладонями. — Плохое предчувствие. Не могу объяснить. Это же мой дом? Но я не хочу сюда заходить.

Мужчина кивает, будто сказанное подтверждает какие-то его мысли.

— Это нормально Энн, последствия проводимых опытов не до конца изучены, не удивлюсь даже, если у тебя могут быть галлюцинации.

— Галлюцинации?

— Да.

— Но причем здесь мой дом? Зачем мы здесь?

— Ты хотела вспомнить? — На что получает мой утвердительный кивок. — Тогда заходи и если вопрос о доме еще будет актуален, я отвечу.

И я делаю шаг, потом еще один, чтобы, наконец, открыть завесу. Если Мрак считает, что это поможет, что воспоминания вернутся, то почему я должна сомневаться? И хоть нехорошее предчувствие не отпускает, я внутренне собираюсь и вхожу, чтобы в следующий миг испуганно замереть в гостиной.

Не может быть. Это неправда.

ГЛАВА 26

Не могу поверить, что это происходит со мной, просто не укладывается в голове новая информация. Этот дом мой, я понимаю это так же отчетливо, как то, что сейчас день, а не ночь, но он не чувствуется родным, нет, скорее таким, куда не хочется возвращаться ни при каких условиях.

Воспоминания… они хаотичными образами наполняют мое сознание. Не знаю, почему именно сейчас и что для них становится спусковым крючком, но образов слишком много, а самый главный — ужасный. Настолько невероятный и разрушающий, что я даже охаю. Это просто не может быть правдой. Просто не может.

В доме пусто, а царящая внутри атмосфера ничего не говорит о том, что еще какое-то время назад здесь кто-то проживал свои счастливые деньки, что здесь жила семья, дети…

Запустение, пыль, трещины на стенах, даже бревенчатые доски на полу выглядят старыми, изношенными, кажется, что вот-вот одна из них, или несколько, разваляться под весом проходящего по ним человека. Противный скрип под ногами и холод, гуляющий по дому заставляют съежиться, но не это меня беспокоит, вовсе не это… Ведь пробелы заполняются в моей голове, как недостающие кусочки мозаики, и я возвращаюсь в далекое прошлое.

Я забегаю во двор немного раньше обычного, ведь в школе последние уроки отменили из-за отсутствия учителя, но не спешу объявлять о своем приходе, а тихонько захожу в дом, чтобы раньше времени не всполошить родителей. Крадусь на цыпочках вперед и приоткрываю дверь в гостиную, да так и замираю. В центре комнаты стоит отец с заведенным вперед оружием, направленным на какую-то девушку перед ним. Она что-то торопливо ему говорит на незнакомом мне языке, он слегка морщится в ответ и качает головой отрицательно, а после раздается оглушительный выстрел. Тело девушки заваливается набок и падает, а я громко вскрикиваю. Уши закладывает, и я прикладываю ладошки к ним, чтобы больше не слышать этого громкого звука. Не совсем понимаю, что происходит, зажмуриваясь, но лужа крови и неестественно закатанные глаза, безжизненные, стеклянные все равно стоят перед глазами, а следующее, что я чувствую, руки отца, пытающегося меня растормошить. Вскидываю голову и открываю глаза, смотря испуганным взглядом на него.

— Стайл, Стайл, девочка, ты слышишь меня? — Доносится его обеспокоенный голос, я киваю нерешительно, так как его слова слышатся сквозь гул в ушах, противный такой, неприятный.

— Тетя просто уснула, — слышу его заверения.

— Что с ее глазами? — Наивно спрашиваю, снова смотря туда, где только что лежала девушка, но ее там больше нет. Я даже озираюсь вокруг, находя ее в другой стороне, будто ее перенесли и положили по-другому.

— Это такая болезнь, — говорит он, объясняя, но я перебиваю.

— А почему она на полу? Ей разве там удобно? — Неестественная поза мне не нравится, да и папа с ружьем страшит. Зачем он его держал? Что это за звук? Она точно спит? Откуда кровь?

— Потому что она очень устала, — терпеливо объясняет, поглаживая меня по голове, а я киваю, переваривая увиденное.

Слышится звук открываемой двери за спиной, и я оборачиваюсь, встречаясь взглядом с незнакомцем. Отец, увидев, кто появился сзади меня, просит:

— Милая, пожалуйста, иди в свою комнату, — я нерешительно смотрю на него, не хочется уходить, страшно почему-то уйти, но отец подталкивает ласково, — разрешаю включить мультики.

Я киваю, вдохновленная идеей посмотреть мультфильмы, и разворачиваюсь, чтобы уйти. Вслед слышу странный разговор, который мое детское сознание считает странным, а теперь, после всего случившегося в последнее время, эта информация вносит некоторую ясность.

— Она не доставит неудобств, — заверяет голос отца.

— Сомневаюсь, — отвечает незнакомец.

— Ты не будешь использовать это на ней, — злится папин голос.

— Нам нужны подопытные, ты же знаешь, — настойчивая интонация незнакомца заставляет остановиться. Мне не нравится слово "подопытные".

— Она никому не расскажет, она даже не поняла, что произошло, — разбираю уверяющий голос отца.

— Сейчас не поняла, а через несколько лет поймет, — слышится категоричное в ответ.

Да, я прекрасно сейчас понимаю, а тогда, так и не дослушав разговор, я поспешила к себе, выбросив появление незнакомца и странный разговор из головы, даже о девушке забыла, вспомнив об обещанных мультиках.

Меня в тот день никто не беспокоил вплоть до вечера, но вечером в мою комнату зашел отец, мамы еще дома не было, она задерживалась на работе, а отец повез меня куда-то. Мы приехали в больницу, я спрашивала отца, "зачем мы здесь?", а в ответ он говорил, что мне надо сдать анализы. Сейчас я понимаю, что не анализы то были, тогда у меня просто изъяли ненужное из памяти. Что-то со мной сделали такое, что уже после процедуры этот эпизод был вычеркнут из памяти, я не помнила поступка отца, даже в гостиную заходила без опаски, а вот все происходящее в больнице как в тумане. Слишком неясно, хаотично, образно.

Тиканье часов, мужской голос, говорящий монотонно "один, два, три", яркие вспышки света, странное гудение, похожее на звук работающих вытяжек, щелчки и какой-то посторонний звук, смахивающий на щелканья кузнечиков. Будто миллионы кузнечиков скопились в одном месте и издают свое характерное — "щелк-щелк, щелк-щелк, щелк-щелк".

Опираясь рукой о стену, пытаюсь привести дыхание в норму. Сердце стучит как бешеное, грозится вырваться из грудной клетки, а отбойные молоточки выстукивают барабанный ритм в висках, не давая сконцентрироваться на воспоминаниях. Я пытаюсь немного успокоиться, слишком много информации и образов ворвалось в одночасье, но не получается. Дышу медленнее, заставляю себя глубоко вдыхать и выдыхать, пытаясь снова войти в тот вязкий туман воспоминаний, но перед глазами вспыхивают черные точки, а под носом я чувствую что-то мокрое, будто в один миг стало очень много соплей. Вытираю пальцем под носом, но понимаю, что это не сопли — кровь.

— Энн, хватит, — слышу голос мужчины за спиной, — успокойся, — встречаюсь взглядом с Мраком, вопросительно смотрю на него.

Откуда он все знал? Откуда бы он мог? Но так и не озвучиваю эти вопросы, осознавая, что больше не могу стоять. Ноги слабые, не слушаются, и я сползаю по стене, но не падаю, так как рядом оказывает Мрак.