Элли Милау - Греховное падение

Он подхватывает меня на руки и выносит из дома, давая дышать свежим воздухом, а я цепляюсь за реальность, но она утекает вместе с туманом воспоминаний, выхватываю лишь обрывки фраз из речи Мрака.

— Рано, нельзя, дурак.

Мир уплывает вместе с сознанием, и я больше не вижу Мрака, его образ сменяет яркая вспышка, которая становится сначала белым потолком, а после глазами мужчины, который гипнотическим монотонным голосом что-то повторяет, но смысл говоримого уплывает, вместе с видением. Сметаемый громким, настойчивым.

"Энн, Энн, Энн".

Открываю глаза, а проморгавшись, понимаю, что лежу на коленях Мрака. Мы находимся в его автомобиле, на заднем сиденье, аромат кожи заполняет мои ноздри и смешивается с запахом одеколона мужчины, давя на меня своей аурой. Слишком сильная реакция на сочетание этих запахов, неуместная. Возбуждающая?..

Окно открыто, и внутрь пробивается свежий воздух вместе с подувшим только что холодным ветерком, немного отрезвляя, но ласковые поглаживания по голове еще больше запутывают. Почему он сейчас это делает? Я же понимаю, что не просто так ему известно об отце, опытах, исследованиях, а, значит, он с этим связан теснее, чем мне казалось, но почему тогда помогает вспоминать? Зачем вообще открывает мне глаза на реальность? И, вообще, откуда знал, что именно мой дом даст тот толчок, о котором он говорил?

— Почему здесь? Почему сейчас? — Спрашиваю, закрыв глаза.

Мой голос тихий, охрипший, будто я кричала, а может, так и есть. Не помню. Вообще смутно все, что делала, говорила, пока воспоминания вспыхивали в голове, только результат. Слабость, боль, головокружение, кровь из носа.

— Интуиция.

— А остальное? Это ведь не все.

— Не все, — цедит коротко, морщится, — перестарались, нельзя слишком много вмешиваться в сознание.

— Откуда ты знаешь, что нельзя? — хриплю в ответ.

Меня пугают его ответы, страшит, что привязалась к этому мужчине, а он оказался связанным с чем-то явно противозаконным. Ведь не могут быть эти исследования законными.

— Вижу результат, — прозрачный намек ясен.

Обо мне ведь говорит, значит, это я и есть неудачный результат опытов. Чувствую себя ужасно, мерзко осознавать, что ввязан в это не только Мрак, но и самый близкий мне человек — отец.

— Мой папа — убийца? — Спустя долгое, воцарившееся между нами, молчание, все же спрашиваю.

Не могу не спросить. Мне необходимо понимать, что воспоминания правдивы. Он кивает в ответ, мрачнея на глазах.

— Ты не должна никому об этом говорить.

— Почему? — Тихо спрашиваю, не то, чтобы я бежала в полицию сдавать отца или Мрака, но мне нужно знать, почему он не хочет, чтобы я кому-либо говорила об этом.

— Потому, что если они поймут, что ты все знаешь, — многозначительно замолкает, — тебя уберут.

— Кто они?

— Неважно, — открещивается он. Не отвечает. Как обычно.

— Уберут?

Мужчина в ответ кивает, а после стискивает в своих объятьях так, что, кажется, может меня сплющить, раздавить, я даже громко хриплю на его действия, прося отпустить, и он отпускает, обещая мрачно "не позволю". Он же имеет ввиду мое устранение? Думаю, да. И хоть я до конца не понимаю, что им движет, это обстоятельство радует. Что нужна кому-то… что есть человек, кому не все равно, помню я что-то или нет, буду жива или умру.

— Как ты к этому причастен, скажи?

И зачем я вообще спрашиваю? И так знаю, что непосредственно, и все равно задаю волнующий меня вопрос, и все равно ступаю в зыбучие пески, уже наперед зная, как опасна может быть открывшаяся правда.

— Я… — Он замолкает, обдумывая, видимо, что сказать, — подыскивал для них подопытных.

— А кто подходил?

— Не стоит, — сверкает взглядом и морщится в ответ.

— Почему ты этим занялся?

Продолжаю наступать, забывая напрочь о предостережении, об опасности. Хочу знать, что двигало им, почему он стал таким? Ведь наверняка эти вещи связаны.

— Потому что не мог по-другому, — короткий ответ сбивает с толку.

— Не понимаю, — отрицательно качаю головой.

Просто не могу до конца осознать масштабов. Почему, зачем, сколько? Сколько их было? Эти вопросы так и остаются не озвученными, потому что предупреждение во взгляде мужчины напротив затыкает рот. Он больше ничего не скажет, закрылся. А так ли я хочу знать правду? Какую цену готова заплатить? Или я уже внесла свой первый взнос, приняв его таким, какой он есть? Не убегая, сломя голову, после открывшейся правды, не вырываясь из его объятий, не крича и не обвиняя, лишь слушая внимательно его терпеливый шепот и короткие объяснения, что путают мысли и открывают правду одновременно.

— Мисси встречалась с одним из врачей, — заговаривает вдруг, а я думала, он больше ничего не скажет.

Ошиблась. Я вообще часто ошибаюсь с ним.

Прислушиваюсь к его словам, вспоминая Мисси. Она ведь какое-то время была моей няней, как она вообще могла быть связана с организацией? Или отец ее специально нанял, чтобы присматривала за мной и следила? Но я пока не влезаю со своими гипотезами, не тогда, когда он сам решил заговорить.

— Мы думали, что делаем великое дело для нашего государства.

— Государства? — Не выдерживаю, перебивая его и выкрикивая.

Возмутительно. Не может быть такого, чтобы именно государство проделывало такое с людьми. Это же ужасно, не этично, не морально.

Он кивает мрачно, лишь подтверждая вопиющую правду, но я не могу осознать масштаба, слишком нереальной выглядит правда.

— Но как же демократия, свобода слова? — шепчу еле слышно.

Боже, этот мир сошел с ума. Просто сместился со своей оси.

— Ты действительно веришь в то, что она есть? — смеется он, отвечая, а мне даже становится обидно за свою… наивность?

— Но так нельзя, — больше для себя, чем для него, сообщаю.

— Возможно, — кивает он. — Особенно, когда это касается тебя. Хорошо, хоть в этот раз не удалось.

— Не удалось? Значит, могло быть хуже? — Осекаюсь под его взглядом.

Куда уж хуже? Но, видимо, есть куда, потому как его глаза именно об этом и говорят. Бывает.

— А моя мама, дядя? Они в курсе? — Спрашиваю, мысленно молясь, чтобы не были, потому что это было бы глобальным предательством.

Да, пусть я не родная отцу, который меня воспитал, но я родная матери, да что там, я дяде дочь, оказывается. Теперь, хотя бы, понятно, почему Дэвис всегда относился ко мне с некоторой несвойственной ему нежностью, вспоминается очень много моментов с ним, когда чувствовала, что важна ему почти также, как работа. Меня это даже удивляло, ведь он меня понимал лучше родителей… Хотя нет, вру, работа у него всегда была на первом месте, именно поэтому он не завел семью, детей… что ж, дети у него все-таки есть.

— Насколько мне известно, нет. Ты же не думаешь, что все посвящены в это?.. — многозначительно замолкает, чтобы чуть погодя продолжить. — Если твой отец и связан, это не значит, что все члены семьи знают и участвуют.

— Хорошо бы, — вздыхаю. — Потому что в ином случае я не понимаю ни одного из них, я ведь родная им дочь.

— Согласен, — кивает.

— Почему ты мне это рассказываешь, Мрак? Почему вдруг сжалился? Почему именно сейчас?

— Хочу, чтобы ты вернулась. В любой роли, будь то Энн или Стайл. Слишком сильное вмешательство меняет человека, запутывает. Год, два, и не исключено сумасшествие.

— Еще скажи, что любишь меня, — горько усмехаюсь.

Он в ответ слегка улыбается. И говорит… не то, чтобы я ожидала слов любви, признания, но все же внутри меня что-то хотело именно этого, но… Это же Мрак.

— Хочу, — убивает любую нежную привязанность, опошляя своим голодным взглядом и тихим шипением змея искусителя.

Я мысленно даю себе затрещину, и о чем ты думала, Энн? Что любит тебя, что нужна? Мыльная опера, розовые очки, не иначе. И следующая фраза это в очередной раз подтверждает.

— Сломанная игрушка мне не нужна.

— Ну да, ты же хочешь меня собственноручно сломать, — из меня вырывается истеричный смешок, и я отодвигаюсь подальше от мужчины рядом, потому что не могу доверять себе.

Сердце хочет тепла, мозг хочет признаний, а телу все равно — мурашки табунами ходят по коже от тембра его голоса, неконтролируемая дрожь пробивает разрядами тока от раздевающего взгляда, и внутреннее естество отзывается, посылая волны возбуждения. Разве это нормально, хотеть его даже сейчас?.. Нет. Помутнение рассудка. Год, два, он говорил? Что ж, безумство уже пришло.

— Этого делать не придется, — обещает мрачно, врываясь в мои мысли.

— Почему?

— Потому что… — замолкает, делая внушительную паузу, за которую происходит много вещей… например, он снова оказывается возле меня, проводит языком за ушком, оставляя горячий след в чувствительном местечке, отчего мне кажется, может вспыхнуть сверхновая звезда, такой разряд тока проходит по коже. — Ты такая же, как я, — заявляет голосом искусителя на ухо, а я уже ничего не соображаю.

Хочу его, сейчас, чтобы заполнил собою, чтобы стер плохое. Не хочется думать, что им движет. Не сейчас.

До одури, до ломоты в пальцах стискивая лацканы его пиджака, набрасываюсь на его рот, а мужчина приветствует мой напор. Не то, чтобы я была в выигрышном положении, но мне удается перехватить контроль, показать, что я могу вести. Пусть игрушка сейчас, он сам только что сказал это, но он должен понять, что это не навсегда, и он поймет. Я все сделаю для этого, потому что отпустить его выше моих сил. Как я могу? Как? Когда его тело так идеально совпадает с моим, когда со щелчка отзывается.

Его член так хорошо заполняет меня, что аж темнеет в глазах от чувства наполненности и тех искр, что проходят между нами. Это больше, чем секс, это голод — живой, настоящий, сильный. Я приветствую его грубое вторжение, не заботясь о том, чтобы избежать или уменьшить напор, я хочу его такого. Целую еще сильнее, выгибаюсь, громко стону, ударяясь головой о стенку автомобиля, а мужчина, подкладывая руку под мою голову, чтобы не ударилась, по-своему заботясь, толкается еще сильнее в меня, и я в тот же миг кончаю, чувствуя, как солоноватый привкус крови заполняет рот. И лишь когда дымка рассеивается, понимаю, что это его, не моя. Я его укусила. Не он меня, я. Лицо вытягивается шокировано, я не сразу осознаю, что именно сделала, но смотря на лицо Мрака удивленно, вижу не недовольство, нет. Он медленно, но при этом хищно, слизывает каплю крови со своей губы и усмехается, говоря взглядом — "я же говорил".