Я снова вяло киваю. И отчего меня так нервирует этот ее покровительственный тон?!

Я тут подумала, – голосок Ванессы становится еще сахарнее, – что, возможно, смогла бы вам помочь с работой. Правда, не знаю, согласитесь ли вы...

Мужественно сглатываю свою необъяснимую антипатию к собеседнице и говорю:

С радостью выслушаю любое предложение, – тут уж, признаться, мне становится по-настоящему любопытно. Навряд ли стоит ожидать чего-то стоящего, но все же...

Дело в том, что наша домработница, проработавшая у нас последние десять лет, серьезно заболела, – начинает Ванесса с разбегу, – и отец был вынужден отправить ее на лечение (за наш счет, конечно!), – вставляет она многозначительно, – и мы таким образом остались без надежного работника, на которого всегда могли положиться. И вот я подумала... может быть, вы, Джессика, могли бы попробовать себя в новой роли... на новом месте... Отец был бы рад найти кого-то подходящего в столь краткий срок...

Я стою немного оглушенная этим неожиданным предложением, прокручивая в голове сотни две различных отговорок,  и при этом продолжаю улыбаться... Не уверена, что эта улыбка подходит к данному случаю, но меня, что говорится, заклинило.

Домработница?!

Ванессина служанка...

Да, гордость во мне явно взыгрывает по полной, подступив к горлу терпким, колючим комком, который я – к счастью! – вовремя успеваю сглотнуть и произнести:

Не уверена, что смогу... я никогда ничем подобным не занималась... – Если не считать работы по собственному дому, конечно. Но это, наверное, не в счет.

Звучит так, словно меня склоняют к проституции, а я добродетельно отнекиваюсь. С трудом сдержав нервный смешок, еще крепче сжимаю в руке злосчастный штрафной талончик.

Джессика, вы не думайте, что от вас будет требоваться что-то особенное, – увещевает меня невеста Доминика, – это только звучит так страшно, а на самом деле все легче простого, уверена вы справитесь. По крайней мере приходите и поговорите с отцом, тогда уж и примите решение. Никто вас ни к чему не принуждает!

И в самом деле, что мне терять, думаю я не без горечи: бедным выбирать не приходится. Интересно, Доминик знает об этой ее благотворительности?

Между тем Ванесса сует мне в руку бумажку со своим адресом и заключает:

Приходите завтра часов в пять, отец обычно в это время уже дома и с радостью побеседует с вами... Я скажу ему, что вы придете. Ведь придете же, правда?

И столько искренней заинтересованности и доброжелательности в этом ее восторженном голоске, что я даже немного оттаиваю по отношению к ней, решив, что, должно быть, была слишком строга в своих суждениях и оценках, которые обычно меня не подводят... а тут вот подвели.

Я обещаю быть завтра ровно в пять, и мы расстаемся почти подругами, по крайней мере со стороны, я думаю, все именно так и выглядит.


В тот вечер я возвращаюсь домой приободренной – так сильно подействовало на меня одно-единственное предложение работы, на которую я даже не была уверена, что соглашусь, и дети встречают это мое настроение радостными улыбками и веселым перезвоном голосов за нашим скромным обедом из пиццы и салата, который предусмотрительно приготовила Ева.

Это почти прежнее наше счастливое застолье, которое Юрген, еще будучи жив, называл  «мясорубкой для мозга», поскольку дети говорили всегда хором и на самые разные темы, так что у нас голова шла кругом от обилия вопросов и информации.

Приятно хотя бы на миг стать прежними...

Стать снова счастливыми... пусть и самую малость.

Я никому не рассказываю о предстоящем собеседовании – ни к чему, навряд ли я стану работать на Махаэля Вайса и его миленькую дочурку, в доме которых, как я знаю, с некоторых пор живет и Доминик Шрайбер.

Домоправительница...

А что, звучит очень даже солидно, думаю я не без улыбки – вспомнить хотя бы миссис Дэнверс или Джейн Эйр... Нет, Джейн, конечно, не была домоправительницей, но тоже, однако, была девушкой подневольной, именно такой, какой могу стать и я, если соглашусь работать на Вайсов, а там, как знать, может даже встречу своего мистера Рочестера, мрачного и притягательного мистера Рочестера с голубыми глазами.

От этой мысли, которая становится неожиданностью даже для меня самой, внутри словно что-то сжимается, подобно пружине, а потом выстреливает новой волной отчаяния... Сдерживая руками рвущиеся наружу рыдания, я бросаюсь в ванную, где и сижу последующие полчаса, скрывая слезы за потоком медленно льющейся воды.


Двухэтажный особняк Вайсов с двумя огромными панарамными окнами располагается, как и следовало ожидать, в самом красивом и престижном районе Нюрнберга – в Эрленштегене. Одна только аренда квартиры могла обойтись здесь в две-три тысячи евро в месяц, а  уж наличие собственного жилья в триста квадратных метров – а дом Вайсов занимает площадь никак не меньшую, чем три наших с детьми квартиры – должно быть, вообще представляется невероятным счастьем. Один мой знакомый так и говорит: «Когда  выиграю в лотерею – куплю себе дом в Эрленштегене». Ясное дело, в лотерею он пока не выиграл, а потому, подобно мне, продолжает жить в Нордштадте и мечтать о несбыточном.

Так вот, дом, в котором мне, возможно, предстояло работать, стоит на Штайнплаттенштрассе среди других столь же внушительного вида домов за витыми железными заборчиками и зелеными лужайками, которые сейчас в октябре, хотя и не поражают изумрудно-салатовым разнообразием зелени, но багрянеют, желтеют и оранжевеют самым неожиданным образом. Осеннее буйство красок в самом разгаре!

Любуясь белыми декоративными плитками под своими ногами, я прохожу к дверям и нажимаю звонок... Даже странно, думается мне, что тут нет дверного молотка в  виде какой-нибудь жуткой горгульи с высунутым языком! Дверь распахивается почти мгновенно, словно Ванесса караулила меня у окна, что выглядит по-настоящему странно... Но я гоню от себя подозрительные мысли и бегло осматриваюсь.

Дом, как я узнаю несколько позже, построен еще в 1950 году отцом нынешнего хозяина, неким Бернхардом Вайсом, который мечтал оставить после себя нечто незыблемое и прекрасное – не знаю, как много «прекрасного» осталось от той первоначальной версии этого дома, но теперь он претерпел несколько основательных перестроек и выглядит по-настоящему современно и модернизированно. Первыми  мне в глаза бросаются мраморные полы с легким розоватым оттенком и респектабельная лестница на второй этаж, которая так и вопиет о красной ковровой дорожке и королевской особе, следующей по ней в свои покои на втором этаже.

Потом я, конечно, влюблюсь и в большой импозантный камин из мрамора в гостиной, и в зимний сад с самыми разнообразными растениями, но пока что Ванесса чмокает меня в щеку – клюет, если быть честной! – и быстро ведет по той самой мраморной лестнице к кабинету своего отца.

– Надеюсь, у вас получится договориться! – кидает она мне и стучит в самую крайнюю дверь. Нас просят войти, что я и делаю в полном одиночестве, ведь Ванесса  спешит уйти, бросив меня на произвол судьбы... Ну почти. Просто я немного нервничаю и даже ее поддержка была бы мне хорошим подспорьем.

Михаэль Вайс сидит за большим рабочим столом и оказывается высоким, импозантным мужчиной лет этак пятидесяти пяти или более, занятия спортом наградили его подтянутой фигурой атлета, которая, как я полагаю, сбавляет ему с десяток лет (про его спортивные достижения я тоже узнаю, конечно же, значительно позже), а густая шевелюра лишь способствует этому. Если в его волосах и пошаливает седина, то он искуссно скрывает это с помощью своего парикмахера и коробочки с каштановой краской. Другими словами, Михаэль Вайс чуточку тщеславен, что, я полагаю, свойственно и лучшим из нас, но зато выглядит крайне располагающим и дружелюбным...

Он встречает меня радушной улыбкой, в которой отсутствует даже малая толика снисходительности или высокомерия, свойственных богатым людям по отношению к своим менее удачливым сотоварищам, что, стоит признаться честно, меня сразу же подкупает. Он протягивает мне руку, указывает на стул и сразу же переходит к делу:

Ванесса, я полагаю, рассказала вам, что наша бывшая домработница слегла с тяжелой болезнью и теперь находится на лечении в клинике, которое, к сожалению, никто не может знать точно, сколько продлится, – выдает он почти на одном дыхании.

Да, я слышала об этом.

Прекрасно, – сияет мой работодатель довольной улыбкой. – Таким образом, я полагаю, вы понимаете, насколько нам важно найти ей замену в самое ближайшее время, поскольку дом у нас большой и требует постоянного к себе внимания.

Испуг отображается на моем лице прежде, чем я успеваю как-то с ним справиться, и мужчина сразу же это замечает.

Нет, нет, – восклицает он живо, словно успокаивая испуганного ребенка, – вам вовсе не стоит бояться: в штат моих слуг входит месье Рошель (француз, как вы понимаете), который верховодит на кухне и правит там единолично, так что кухня не входит в сферу ваших обязанностей (разве что помощь в накрытии стола); в саду управляется Бернхард Ротт, это наш садовник, умелый малый и страшный зануда, – он понижает голос, словно доверяет мне страшную тайну, – но вы после и сами это поймете. В доме же работают еще две горничные, молоденькие девчушки, которых Хильдегард – бывшая домработница – называла ленивыми вертихвостками, за которыми нужен глаз да глаз. Вот такой вот надежный «глаз» мне и нужен, фрау Керрнер. И если вы готовы попробовать (а дочка уверила меня, что я могу на вас положиться), то место за вами. Я ни в коем случае на вас не давлю... Но буду рад, если вы согласитесь.

Переступая порог этого богатого дома на Штайнплаттенштрассе в окружении аккуратно подстриженных лужаек и искуссно выстреженных кустов, я была практически на сто процентов уверена, что откажусь от любого предложения, которое мне могут тут сделать, и вот теперь, смотря в заинтересованные глаза Михаэля Вайса, неожиданно понимаю, что готова согласиться, даже более: мне симпатичны как  сам этот новомодный дом в стиле люкс, так и его хозяин с его сеточкой веселых морщинок у рта и маленькими очочками в деревянной оправе. Говорю, что готова попробовать, только не хотелось бы никого разочаровывать...