Таким образом, когда месье Рошель просит одну из нас подать кофе в оранжерею – сделать это предстоит именно мне...

Месье Шрайбер знать толк в хороший кофе! – страшно коверкает немецкий повар-француз. – Ты отнести ему сразу целый кофейник...

Кофейник так кофейник, думаю я, подхватывая поднос с кофейными принадлежностями. Я наконец-то увижу отца Доминика и мне все равно, будет ли при этом у меня в руках кофейник или грязная половая тряпка... Я ведь не замуж за него собираюсь.

На подносе две кофейные чашки, размышляю я по дороге, значит либо Ник, либо Михаэль находится сейчас с ним – по крайней мере, моей добродетели ничто не угрожает, веселюсь я, толкая стеклянную дверь оранжереи...

Гюнтер Шрайбер сидит в плетеном кресле и читает газету – это первое, что я вижу, направляясь к кофейному столику, и пока он занят этим крайне важным для него делом, я позволяю себе хорошенько его рассмотреть... Ну, не мумия, конечно, думается мне сразу, но мужчине явно хорошенько за пятьдесят, а для двадцатилетней девчушки это практически глубокая старость, лицо несколько одутловатое, явно свидетельствующее об излишествах, в которых тот себе не привык отказывать, но волосы по-прежнему густые, хотя и посеребренные сединой... Есть что-то пренебрежительное во всей его царственной позе праздного гуляки, которую он сейчас на себя напустил, и я понимаю, что Гюнтер Шрайбер мне не нравится... То ли Хелена виновата в этом моем предубеждении, то ли я сама дошла до подобного отношения простым беглым взглядом –  сама не берусь судить. Только вот я ставлю поднос на стеклянный столик и собираюсь было молча ретироваться, как мужчина вдруг вскидывает на меня свои почти прозрачные, голубые глаза и произносит... с ленцой так произносит:

О,  новая девочка! Чудесно.

За девочку, конечно, спасибо, отзываюсь я мысленно, но вот всего остального лучше бы не надо...

Месье Рошель просил передать вам кофе, – произношу я невозмутимым тоном, и меня награждают заинтересованным взглядом. – Могу еще быть чем-то вам полезна?

Ох не нравится мне эта его улыбочка! Ощущаю себя черной рабыней на невольничьем рынке, которую оценивает будущий хозяин... Мерзкое чувство.

Налей мне чашечку кофе, дорогая, – произносит тот с  той же ленивой интонацией. – Боюсь, я в этом не очень силен...

Послушно выполняю его просьбу и едва успеваю поставить горячий кофейник назад на поднос, как ощущаю руку старого развратника, вспорхнувшую на заднюю часть моего колена и слегка скользящую вверх...

– Добавь сливок, пожалуйста!

Замираю ровно на секунду, а потом послушно вливаю в горячий кофе сливки, попутно размышляя о том, вылить ли мне этот напиток в область его паха или огреть этим самым кувшинчиком из-под сливок по его бессовестной макушке... Мужская рука между тем проскальзывает чуть выше по ноге мне под юбку, и я поднимаю чашку с кофе, намереваясь уже пресечь подобные вольности в самом их корне ( кошусь на серые брюки распутника с мстительным блеском в глазах), и тут дверь в оранжерею снова распахивается, и на пороге появляется Доминик...

Отец, я нашел папку с бумагами по... нашему делу, – заканчивает он, прекрасно видя, как рука отца сначала замирает на моей ноге, а потом преспокойно падает назад на его же колено.

Ваш кофе, – невозмутимо провозглашаю я и протягиваю Гюнтеру Шрайберу чашечку с названным напитком. – Будьте осторожны с горячим...

Он кидает на меня стремительный взгляд, а потом машет рукой, словно прогоняет назойливую мушку. Доминик подходит и садится рядом с отцом в пустующее кресло.

Спасибо, Джессика, – обращается он ко мне, и я вижу, насколько ему неловко смотреть мне  вглаза.

Тогда я подхватываюсь и спешу прочь от обоих Шрайберов, которые кажутся такими же разными, как разнятся Индийский и Северно-Ледовитый океаны...

Приятная девица, – доносится мне в спину голос Доминикова отца, – только уж очень строптива... Будь я лет на десяток моложе, то уж задал бы ей жару, будь покоен!

Папа, Джессика – мамина подруга, – говорит ему его сын.

Слышу, как тот презрительно хмыкает.

Я не видел твоей матери последние лет десять, – присовокупляет он к своему фырканью, – так какое мне дело до чувств ее глупых подруг?!

Я  наконец захлопываю дверь и отгораживаю себя от обоих Шрайберов этим стеклянным барьером.


Итак, сказать, что я разочаровалась в Гюнтере Шрайбере, значит, ничего не сказать... От Великого и Страшного я ждала хотя бы оледеняющей серьезности в стиле «а-ля Доминик», а получила какой-то пошлый водевиль с самым неприятным послевкусием, заесть которое можно было только вкусностями Хелены.

И вот сижу я в своем «ниссане», который должен меня к этим самым вкусностям поскорее доставить, и битых десять минут безуспешно пытаюсь его завести. Как будто бы мне  и без того недостаточно неприятностей на сегодня!

Джессика! – слышу окликающий меня голос Доминика, и вот он уже сам стучит костяшками пальцев в боковое стекло. – Проблемы с машиной?

Опускаю стекло и смотрю на него измученным взглядом – прямо героиня Гете в женском обличьи.

Она не заводится, – отвечаю ему, сжимая руль холодными пальцами.

Давай я попробую. – Мы меняемся с Ником местами: к счастью для моего эго и к несчастью в целом, машина так и не заводится. – Возможно, у тебя сел аккумулятор, – предполагает вдруг он. – Тут недалеко есть автомастерская, еще успеем до закрытия.

Думаешь, мы сможем ее туда дотолкать? – скептически осведомляюсь я, кивком головы указывая на бездействующий автомобиль.

Тот одаривает меня снисходительной улыбкой и велит ждать. Мне ничего другого и не остается! Я пританцовываю от промозглого ноябрьского холода, который так и льнет к моему телу, проникая сквозь плотные слои одежды. Ник между тем подгонят свой «БМВ» и достает из багажника веревку: через пять минут наши автомобили надежно сцеплены между собой, и я сижу за рулем «ниссана», который медленно тащат по дороге, словно упрямого и непокорного мула.

Я договорюсь с мастером, – бросает мне Доминик, когда мы добираемся до автосервиса, – а ты пока иди в кафе напротив и закажи нам чего-нибудь погорячее... Ты уже посинела от холода.

Я благодарно ему улыбаюсь и спешу в указанном направлении, где за большой стеклянной витриной виднеются счастливые – не замерзшие! – люди с горячими, исходящими паром чашками в руках. Похоже, это маленькое несетевое кафе, от по-домашнему уютной атмосферы в котором даже немного становится не по себе, словно ты случайно забрел в чужой дом непрошенным гостем. Но старушка за прилавком так приветливо мне улыбается, что я враз начинаю ощущать себя своей и званой и потому с блаженной улыбкой заказываю у нее две чашки горячего чая и два же куска орехового торта, который она особенно нахваливает... Едва успеваю занять малюсенький столик под картиной с пухлыми ангелочками, как напротив меня плюхается на стул Доминик.

Мне пообещали, что через полчаса твое авто будет полностью функциональным, – сообщает он мне, протягивая руки к горячей кружке с чаем. – Так что можем спокойно наслаждаться теплом... Что ты нам заказала?

Я подаю ему тарелку с тортом и интересуюсь, в чем собственно была проблема.

Как я и думал, твой аккумулятор приказал долго жить. Не помнишь, когда вы меняли его в последний раз?

Я смотрю на парня большими, испуганными глазами и выдаю что-то о том, что такими вопросами обычно занимался Юрген, сама же я полный профан в автомобилях. Упоминание имени мужа действует на нас чуточку угнетающе: я это вижу в глазах Доминика и ощущаю сама... К счастью, мой спутник первым прерывает повисшее было молчание:

Джессика, я собственно хотел попросить у тебя прощение... за моего отца, – говорит он мне, неловко комкая салфетку. – Я видел, что он позволил себе сегодня в оранжерее... Мне очень жаль, извини.

Я смотрю в его смущенное лицо и вдруг понимаю, что наслаждаюсь этим моментом.

Тебе не стоит за него извиняться, – невольно расплываюсь я в улыбке, – родителей, как известно, не выбирают. А досталось, между прочим, не только мне одной: твой любвеобильный отец успел даже Монику довести до слез своими неуместными приставаниями... он, знаешь ли, умудрился потискать ее за грудь, – закатываю глаза. – Так что, как видишь, я еще легко отделалась...

Доминик качает головой и даже прикрывает глаза в явном смущении.

Мне жаль, – повторяет он снова, и я не могу не веселиться, видя красные пятна на его щеках.

Ты уж извини, конечно, Доминик, но теперь я буду называть твоего отца не иначе, как Мистер Шаловливые Ручки.

Мы оба улыбаемся, и я знаю, что ему также легко и хорошо со мной, как и мне с ним в этот самый момент... Мне неожиданно хочется протянуть руку и потрепать его, например, за плечо, мол, ничего, парень, все в порядке. Хочу сказать ему, как рада, снова видеть прежнего улыбающегося Ника, но он опережает меня такими словами:

Как приятно снова видеть твою улыбку, Джессика. Мне ее, действительно, не хватало...

Немного смутившись, я отвечаю:

Поверь, я только что думала о том же, только в отношении тебя.

Мы какое-то время просто молча смотрим друг на друга и прихлебываем чай  с тортом, и молчание это уютное, согревающее, которое как бы само по себе общение, даже в большей степени, чем слова.

Надолго ли приехал твой отец? – наконец интересуюсь я. Моника сегодня раз сто спрашивала меня об этом, но мне не у кого было навести справки... До этого момента.


Завтра утром его уже не будет... можешь облегченно выдохнуть. Я не обижусь! – посмеивается мой собеседник. – Ты же знаешь, он человек занятой, один свободный день в его плотном графике, это уже почти как незаслуженная милость...

Это ваша первая встреча после твоего возвращения?

Нет, мы уже виделись в Мюнхене, когда я только прилетел, – отвечает Доминик. – А это был, так сказать, официальный визит... к тому же отец не оставляет мечту перетянуть меня назад в Мюнхен. Ванессе эта идея очень даже нравится...