Хочу попробовать все, что здесь есть! – безапелляционно заявляет моя дочь, оглаживая в предвкушении свой животик.

Для этого все и предназначено, моя милая, – улыбается Хелена, растапливая лед в моем сердце. – Всегда так трудно найти тех, кто стал бы есть мои тортики без нытья о избыточных колориях и диетах!

Клятвенно обещаю никогда не роптать на толстый слой шоколада и сливок! – торжественно провозглашает Ева, подняв вверх руку.

Хелена улыбается ей счастливой улыбкой:

А я обещаю всегда припасать для тебя самый лакомый кусочек, – вторит она девочке.

Мы весело смеемся, и это выглядит так естественно, так просто, словно мы знакомы сотни две лет, и Хелена наша добрая знакомая, с которой нас связывает много общих воспоминаний. Это приятно. Даже больше, это почти чудесно! Незнакомое, неожиданно приятное чувство.

Жаль, с нами нет Доминика, – сетует Хелена посреди нашего обильного застолья. – Это мой старший сын, – поясняет она, заметив наши недоуменные взгляды, – он учится в Мюнхене и приедет только на каникулах. Я скучаю по нему...

Беседа наша течет на удивление гладко и непринужденно, и Юрген, когда мы вечером лежим в постели, замечает:

Хелена, конечно, выглядит настоящей куклой, ты права, но эта «кукла» не искусственная, как могло бы показаться, а очень даже живая и искренняя. Она мне понравилась.

Мне тоже, –  нехотя признаюсь и я тоже.– Вечер получился интересным!

Теперь надо и нам пригласить их к себе в гости... из вежливости, – добавляет Юрген нерешительно (знает, как я болезненно воспринимаю новых людей в своем доме), но в этот раз я не могу с ним не согласиться. Было бы невежливо поступить иначе...

И вот мы уже вместе грилим у нас на террасе, и Хелена торжественно уверяет, что никогда в жизни не ела таких идеально прожаренных сосисок и куриных крылышек, как это выходит у моего мужа...

Отец Пауля был тот еще засранец, но готовить умел отменно, – сообщает она между куриными крылышками и огуречным салатом. – Правда, даже у него с грилем всегда были не лады... Сжигал все до головешек!

Юргену, как мне кажется, эти похвалы приятны, и я делаю вид, что тоже проникаюсь ими, хотя на самом деле мне немного не по себе от этого почти варварского вторжения в нашу размеренную жизнь. Словно в курятник с добрыми несушками ворвался рыжий лис с историями про дикий лес... Кто хочет туда с ним прогуляться? Точно не я.

Радует только, что и Ева, и Элиас – оба наших ребенка – явно нашли общий язык с детьми Хелены: дочь играет с Паулем в настольную игру, а мелюзга носится на самокатах, выделывая на тротуаре всевозможные па. Вот бы и мне так же легко сходиться с людьми... Я так погружена в собственные мысли, что не сразу слышу вопрос Хелены, обращенный ко мне:

Ты куда-то уплыла, дорогая! – она трясет рукой с тонким золотым браслетиком у меня перед глазами. – А я вот тут узнала, что ты, оказывается, совсем не умеешь кулинарить... Это правда?

Юрген виновато смотрит на меня – понимает, что мне его откровения с незнакомым человеком  не доставят особого удовольствия. Я натянуто улыбаюсь и отвечаю, что печь-таки умею, но не настолько хорошо, чтобы этим можно было хвалиться... тем более в присутствии такого профессионала, каким является она сама. Та на секунду замирает, как перед стартом, а потом взрывается радостным озарением:

Тогда я просто обязана научить тебя! Мне это совсем несложно, а Юрген, – она тычет моего мужа локтем в бок, как закадычного друга, – потом только спасибо мне скажет...

Я мысленно пытаюсь понять, как оказалась в такой вот странной ситуации со странной же  женщиной в виде собеседницы... А та между тем атакует дальше:

Думаю, завтра же и начнем наш кулинарный курс, как, ты не против? Я как раз планировала бисквитный рулет с начинкой из сухофруктов... Или ты хочешь что-то другое? – она выжидающе смотрит на меня: складывается впечатление, словно все ее дальнейшее существование зависит от моего нынешнего ответа... и я отвечаю, что, да, рулет это самое то, что надо. Она лучится стопроцентным концентрированным счастьем, и я ощущаю себя пойманной на крючок рыбешкой, бултыхающейся на крючке длинного спиннера.... Не самое приятное ощущение, скажу я вам.


Следующее утро начинается для меня с яиц... самых обычных куриных яиц, которые следует тщательно взбить и растереть с сахаром... Мало того, что «урок» Хелена решает начать в восемь часов утра – ей на свежую голову, видите ли, лучше всего удаются бисквиты! – так еще мне предстоит взбивать эти яица вручную. Без миксера!

Когда ты делаешь это вручную, Джессика, – наставляет она меня, повязав мне цветастый фартук с оборочками на груди, – то как будто бы вкладываешь в выпечку частичку своей души... Тесто делается воздушным и невесомым, словно кусочек перистого облака, таящего у тебя на языке!

Я бы и рада поверить в подобные метаморфозы, да только руки реально противятся подобным самоистязаниям.

Кусочек перистого облака? –  безрадостно цежу я сквозь зубы, но та не замечает моего настроения – или делает вид, что не замечает, это, конечно, больше похоже на правду – и говорит почти грозно:

Не будь такой кислой, Джессика, иначе наш бисквит так и не поднимется!

Я быстро закрываю рот и утыкаюсь глазами в свою миску с пятью белками, которые осклизлой массой, от которой даже немного подташнивает, бултыхаются в ее пластмассовых недрах. Я так увлечена, что даже не сразу замечаю затянувшееся молчание, повисшее между нами с Хеленой, а потом она вдруг говорит:

Я, наверное, кажусь тебе слишком навязчивой, Джессика... Я это понимаю, ты не думай. Просто я должна тебе кое в чем признаться... Это касается Пауля.

При первых же ее словах вскидываю глаза на маленькую белокурую женщину перед собой: та ультрированно увлечена своей порцией белков и даже не смотрит на меня.

Пауля? – удивленно переспрашиваю я.

Да, на самом деле все это из-за него, – Хелена наконец отрывается от своего занятия, головой указывая на все наши ингредиенты к выпечке, и выглядит при этом смущенной... Я вдруг понимаю, что эти слова нелегко ей дались и потому стараюсь не спугнуть это ее настроение – мне любопытно, каким же это образом ее сын причастен к нашему кулинарному марафону. – Ты же видишь, мы с ним абсолютно разные: я вечно шумная и восторженная, а он тихий и слишком серьезный, как по мне, нам с ним тяжело находить общий язык...Наверное, потому мне так и не хватает Доминика, – добавляет она после небольшой задумчивой паузы, – он как бы уравновешивал нас между собой...

Меня одаривают еще одной смущенно-извиняющейся полуулыбкой, которая, как я понимаю позже, относится к ее последующим словам:

И тут этот мой серьезный ребенок, однажды назвавший меня легкомысленной, представляешь, приходит и восторженно рассказывает о своем новом знакомстве с чужой взрослой женщиной... с тобой, Джессика. Ну я, признаюсь, приревновала, – еще один быстрый извиняющийся взгляд в мою сторону. – Да, да, приревновала, говорю, как есть.

И так как я стою абсолютно оглушенная этим ее признанием и ждать от меня комментариев не приходится, Хелена продолжает:

Ну я и подумала тогда, что должна либо возненавидеть тебя, а это, учитывая наше незнание друг друга, было бы как-то глупо, либо познакомиться с тобой и подружиться... Согласись, второе как-то предпочтительнее, правда?

Знаете, если бы сейчас на моих глазах моя нынешняя собеседница вмиг превратилась в огромный бисквитный торт – я бы и тогда не была так удивлена, как была удивлена сейчас этими нежданными откровениями. Я думала, что просто попалась ей под руку, как единственный вариант первого знакомства на новом месте, но никак не предполагала, что у этого «айсберга» такая глубокая подоплека.

К тому же ты мне нравишься, – продолжает свою речь Хелена, – а уж наши с Паулем вкусы редко сходятся, можешь  мне поверить... Ему вообще никогда прежде не нравились мои подруги. Не то чтобы я слишком этим заморачивалась, но сейчас, представляешь, Джесси, мне захотелось ему угодить. Сама не знаю почему... Нет, ты только не думай, что я тебя просто использую, это вовсе не так, – она искренне мне улыбается, так что этой улыбке просто нельзя не поверить. – Ты забавная, хотя и немного зажатая...

Чудесно, я просто всю жизнь так и мечтала услышать о себе подобную характеристику! Боюсь, мое лицо красноречивее любых несказанных слов, но Хелена слишком погружена в собственные мысли и этого, похоже, не замечает.

И ты хоть как-то отвлекаешь меня от мыслей об этом унылом, крохотном домишке с кухней, что размером меньше туалета в нашем прежнем доме, в котором я теперь вынуждена жить. У нас ведь была в Мюнхене совсем другая жизнь, Джессика, совсем другая... – Она снова замолкает на время, и я вдруг начинаю замечать глубокую тоску, которую Хелена, как я теперь хорошо понимаю, умело скрывает за своим восторженным амплуа белокурой красавицы-куклы. – Думаешь, легко начинать все с нуля? Бросить все, к чему ты так привык: к большому дому на Вассербург-Ландштрассе, к спа-салонам, к дорогим бутикам и маникюру под цвет вечернего платья...

Потом настроение Хелены резко меняется и она добавляет:

– Может, я и есть легкомысленная... Вот, например, мужа у меня нет. Если честно, я вообще никогда не была замужем... Три гражданских брака, три сына, три расставания. По-твоему, Джессика, этого достаточно, чтобы назвать меня легкомысленной?

Определенно да, и я впервые с начала этого Хелениного монолога вставляю свое осторожное «возможно». Хелена не обижается...

 Третий мой муженек, Густав, –  продолжает она с улыбкой, – оказался той еще сволочью: оставил меня почти без алиментов, мол, мы же официально не расписаны, словно Томми и не сын ему вовсе, а все почему? Да потому что нашел себе молодуху лет двадцати, и та напела ему гадостей про меня. Вот я и решила уехать... А что, у меня тоже есть гордость, знаешь ли! Почему решила уехать сюда, в Нюрнберг? – риторический вопрос к самой себе. – Просто ткнула пальцем в небо, так сказать, и вот мы здесь.