Это уж слишком! Я так резко вскакиваю со стула, что фужер с шампанским опрокидывается на скатерть. Все головы поворачиваются в мою сторону, и я, неловко извиняясь, пулей вылетаю из комнаты...

Извините, пойду узнаю, не нужна ли Джессике помощь, – слышу я за спиной голос Пауля, и вот он уже в два счета догоняет меня и вталкивает в двери гостевого туалета.

Что ты вообще творишь?! – злобно шиплю ему в лицо, пытаясь оттолкнуть руки, зажавшие меня в кольцо. – Думаешь, Доминик не разгадает твои неумелые манипуляции?

Пауль смеривает меня все тем же дерзким взглядом и хватку не ослабляет.

По-моему, очень даже умелые, – шепчет он, снова заправляя мне за ухо выбившуюся прядь волос. – Вот увидишь, он это оценит...

Не знаю, оценит ли весь этот «цирк» Доминик, но лично я сыта им по горло.

Не надо меня трогать, хорошо! – отталкиваю я его руку. – Здесь нас никто не видит, вот и прекрати этот балаган. Чувствую себя совратительницей малолетних, – в сердцах добавляю я.

Парень продолжает смотреть на меня с лукавой полуулыбкой, словно знает нечто такое, что доступно только ему одному, а потом загадочно произносит:

А теперь постарайся не убить меня, хорошо? – хватает меня за бедра, прижимая к себе. В ту же секунду распахивается дверь...

О, я, кажется, забыл запереть дверь, – произносит Пауль спокойным голосом, не выдающим ни йоты его внутреннего волнения. Хотя я стою достаточно близко к нему, чтобы почувствовать быстрый перестук его сердца!

Повернуться и посмотреть, к кому обращены эти слова, сил нет абсолютно... Чувствую, как горят щеки и как отчаянно хочется провалиться сквозь землю!

Не будем мешать! – продолжает между тем Пауль и выводит меня вон, словно послушную марионетку.

Пожалуй, это я вам помешал, – скрежещет зубами Доминик – ну, конечно же, это он! – провожая нас негодующим взглядом. На самом деле я всего этого не вижу, потому что от стыда не могу поднять головы... Но Пауль живопишет мне все это в самых мельчайших подробностях, едва мы оказываемся вне поля зрения его брата, и тогда я бъю его кулаком в плечо... Бъю так сильно, что он отшатывается от меня к стене! Глаза большие и испуганные.

Я не просила тебя этого делать! – почти ору я, не заботясь о приличиях. – И ты не имел права вытворять все это... Мы делаем ему больно... он этого не заслуживает...

Слезы начинают течь из моих глаз, размазывая подводку, и я едва успеваю их смаргивать.

Слушай, – осторожно говорит Пауль, явно шокированный моей реакцией, – я лишь хотел как лучше... Ты же видела, он сидел с этой Ванессой как ни в чем не бывало... Небольшая взбучка ему не повредит!

Этого больше не повторится, – тычу я в него пальцем. – Никогда!

Хорошо, – соглашается тот покорно и начинает рыскать по карманам в поисках салфетки.

Туда я тоже больше не вернусь, – говорю ему жестко, как проштрафившемуся пажу, – пойди и скажи, что у меня что-то с желудком... Скажем, желудочный грипп или еще что похуже. Мне все равно, – не могу смотреть на него. – Я буду ждать в  машине, приведи моих детей. И еще, – торможу парня на полпути, – скажи матери, что мне так плохо, что я никого не хочу видеть! Даже ее.

Пауль кивает головой – и вот мы уже едем домой, оставив позади весь этот отвратительный и абсолютно несносный вечер.


                                                                      Глава 18.


«Он не ответил ни на один мой вопрос, но ведь когда краснеешь, это значит «да», не так ли?»


                                                 ****************************


На следующий день у меня выходной, и я весь день сижу дома с книжкой в руках; Хелена звонит узнать о моем самочувствии, и я вру, что меня постоянно рвет... Хочу отбить у нее охоту навестить меня. На душе так тоскливо, что хоть волком вой... Я скучаю по Доминику. Я боюсь, что потеряла его, даже толком и не имея.

А потом вдруг раздается звонок в дверь, и мое глупое сердце замирает ровно на долю секунды, после чего пускается в бешеный, безудержный галоп, словно уже знает, кто нажимает на кнопку звонка. Я распахиваю дверь настежь...

Там стоит Доминик... немного другой, даже чуточку непривычный, но все же он: все то же красивое лицо, слишком совершенное, чтобы быть настоящим, все те же завораживающие голубые глаза под тенью черных рестниц, но нынче эти глаза какие-то блеклые и словно полинявшие, с беспредельной усталостью в уголках...

Сердце невольно бъется сильнее, словно в него вкололи дозу адриналина, даже дышать становится тяжело...

Доминик, – произношу я как можно спокойнее, хотя хочется взвиться юлой и заключить этого упрямого мальчишку в объятия. Чего только мне стоит это кажущееся спокойствие...

Мы можем поговорить?

Голос тихий, почти неживой. Как же его однако пробрало... Горло сдавливает так сильно, что даже свое «конечно, проходи» я продавливаю почти через силу, покосившись на своего жданного – ох как жданного! – гостя, не заметил ли он этого. Не заметил – слишком поглощен своими ботинками.

Ник! – восклицает Элиас, вбегая в прихожую со скоростью ракеты и повисая на Доминике, словно обезьянка. – Ты пришел в гости? Я по тебе скучал...

Лицо моего гостя делается смущенным и немного более живым от прилившей к нему крови... Он глядит на меня, на  Еву, безмолвно застывшую на пороге,  и наконец произносит:

Я тоже по тебе скучал... и не забыл про наш уговор.

Тот рад этой маленькой как бы тайне, и потому начинает канючить:

Ты сыграешь со мной в «Монополию»? Я получил ее в подарок на Рождество...

Доминик смущенно переминается с ноги на ногу.

Я  бы сыграл, – отвечает он моему сыну, –  но сейчас мне надо поговорить с твоей мамой...

Он настолько трогателен в своем смущении, что, да, признаюсь, я немножко любуюсь им и потому не особо спешу на помощь, но тут, к счастью, Ева произносит:

Давай я с тобой поиграю. Я просто монстр Монополии... Вот увидишь, разделаю тебя под орех!– И она, схватив брата в охапку, скачет с ним по дому в свою комнату, где тот радостно верещит, как все та же маленькая мартышка.

Хочешь чаю? Или кофе? – спрашиваю я, чтобы разрядить наконец ватную тишину, в которую мы неожиданно погрузились. Нужно разорвать ее, пока она не поглотила нас целиком...

Нет, ничего не хочу... только поговорить...

Тогда пойдем ко мне, там нам никто не помешает. – И я веду его в свою комнату, по дороге пытаясь припомнить, все ли там в порядке... по-девчачьи чувствуя внутреннее волнение от мысли, что вот он, любимый мною мужчина, окажется в моей спальне. Глупость какая-то! Я давно не девчонка, а в спальне у меня всегда идеальный порядок ( еще бы и в голове царил подобный же, но, нет, мысли с такой скоростью мятутся в моем сознании, что там явно должен произойти какой-нибудь критический для разума сбой).

Мы входим и словно по команде останавливаемся посреди маленького, пушистого коврика около кровати... Дивана здесь нет. Мы молчим... Минуту, две, три – долго, как мне кажется, а в голове одна-единственная мысль: «поцелуй, поцелуй меня снова».

Ты хотел поговорить, – наконец произношу я, – говори, я тебя слушаю... Жаль, что мы не сделали этого раньше. После тех поцелуев ты упрямо избегал меня...

Доминик переминается с ноги на ногу.

Я боялся того, что ты могла мне сказать, – признается вдруг он, впервые посмотрев мне прямо в глаза. – Немного немужественно в этом признаваться, я знаю, но ты... ты, Джессика,  мне всю душу исстрепала, я устал с этим бороться... Стоит только закрыть глаза и представить тебя с моим братом, как... как он касается тебя, как шепчет тебе на ухо, словно пылкий любовник, как держит за руку... я дышать не могу! Эта сцена вчера, – Доминик запускает пальцы в свои непослушные волосы, –  он специально это делал, я знаю, но все же, понимаешь ли ты, насколько жестоко это было...

Он говорит, открывая мне свою душу, а я вижу лишь движение его губ, от которых не могу отвести своих глаз, и сердце... мое глупое, влюбленное сердце бухает прямо у меня в ушах, словно набат. И моя рука, движимая незримым магнитом, поднимается и ложится на щеку молодого человека... горячую, покрытую минимум двухдневной щетиной щеку, прикосновение к которой кажется таким привычным и таким... необыкновенным.

В тот же момент мы оба выдыхаем, словно всплывшие на поверхность жертвы караблекрушения...

А понимаешь ли ты, что мне нет никакого дела до твоего брата? – отвечаю я просто. – Ни до него, ни до кого-либо другого, кроме тебя? И если бы ты раньше осмелился спросить меня об этом –  я так бы тебе и ответила... – Я замолкаю, наслаждаясь теплом Доминиковой кожи, просачивающимся в меня сквозь ладонь, прижатую к его щеке. Он слегка склоняет голову и трется об нее, как маленький пушистый котенок. – Ты выглядишь уставшим, – констатирую я наконец. –  Неужели, действительно, хотя бы на йоту поверил Паулю?

Вы были очень убедительны...

Глупый... Иди сюда! – я скидываю тапочки и забираюсь на кровать, похлопывая по покрывалу рядом с собой.  – Не бойся, я не кусаюсь...

Помедлив секунду, Ник тоже неловко скидывает туфли и придвигается ко мне... Несмело, почти опасливо.

Ложись и послушай меня.

Он послушно ложится – большой маленький мальчик, заблудившийся в своих чувствах – и я льну к его спине, положив руку ему на грудь, где наши пальцы привычно сплетаются маленькими зверьками в зимнюю стужу.

Мой любимый... мой дорогой...

Через время ( мне трудно исчислять его точными отрезками) я приподнимаюсь и шепчу ему в самое ухо, так что кончики его встрепанной шевелюры трепещут от моего теплого дыхания:

Постоянно думаю о том, что могла бы никогда тебя не встретить, что прошла бы мимо читающего подростка на детской площадке или... мне бы не понравилась выпечка твоей мамы и мы бы не стали с ней подругами, – тихонько хихикаю, как девчонка, – но теперь ты есть в моей жизни, и это мучительно и восхитительно одновременно.