Мне нравится с тобой работать, Доминик, – слова Михаэля разрезают затянувшуюся тишину надвое. – И я не хотел бы, чтобы разрыв с моей дочерью повлиял на наши с тобой деловые отношения...

Ванесса, явно ожидавшая от отца абсолютно других слов, с возмущением взмахивает руками:

Как ты можешь говорить такое?! Вышвырни его взашей, словно шелудивую собачонку, – она делает глубокий судорожный вдох. –  Он променял меня на другую, а ты хочешь продолжить работать с ним как ни в чем не бывало? Ты не можешь так со мной поступить. Ты мой отец и должен быть на моей стороне...

Ванесса, – Михаэль снисходительно смотрит на свою расхристанную в своем неистовстве дочь, – нам не нужен мужчина, который не любит тебя. Поверь, мы найдем другого... ты найдешь другого – и он сделает тебя счастливой.

Но я люблю Доминика, – всхлипывает она, понимая вдруг, что отец не поддерживает ее. – Я люблю только Доминика и никого другого...

Но он не любит тебя...

Папа, – Ванесса подходит и утыкается в отца своим несчастным, заплаканным лицом.

Я так понимаю, Джессика больше не будет работать в нашем доме? – поглаживая дочь по вздрагивающей спине, обращается тот к своему несостоявшемуся зятю.

Думаю, в данном случае это было бы неуместно.

Михаэль понимающе кивает головой.

Думаю, да, неуместно... Прощай, Доминик. Встретимся на работе! – и он выводит плачущую дочь из комнаты. Оставшись один, Доминик вновь укладывает свой чемодан и покидает дом на Штайнплаттенштрассе, так ни разу и не оглянувшись – эта страница его жизни закрыта для него навсегда.


Потом он садится в машину и набирает номер своего отца – тот отвечает после первого же гудка.

Что случилось, сын? – произносит он вместо приветствия, по обыкновению переходя сразу к делу. Возможно, так даже лучше: деловой обмен данными – и ни капли эмоций.

Хотел поставить тебя в известность, что больше не живу в доме на Штайнплаттенштрассе, отец.

Почему? Ты рассорился с Вайсом? – даже сквозь километры, разделяющие их в этот момент, Доминик улавливает в голосе отца скрытую наджеду: ссора с Михаэлем могла бы побудить его перебраться-таки в Мюнхен к отцу, как тот давно и мечтает.

Нет, я расстался с Ванессой, – отвечает он просто, ожидая соответствующего вопроса «почему?», но отца, так и есть, больше интересует другое:

Значит, ты по-прежнему будешь работать с Михаэлем?

Думаю, да. По крайней мере я надеюсь на это...

Ясно. – После этих слов повисает звенящая тишина, которая могло бы уязъвить Доминика, не знай он так хорошо этого холодного мужчину, фамилию которого он носит. Джессика дважды спасла его, думается ему в этот момент: сначала от чрезмерной заносчивости и самоуверенности, а теперь и от циничности, так свойственной его отцу и почти укоренившейся в его собственном сердце... Меньше всего Доминик хотел бы быть похожим на мужчину на той стороне провода!

Ты не хочешь спросить, почему я бросил Ванессу?

Думаю, это и так ясно, ведь ты мой родной сын, – насмешливо бросает Гюнтер Шрайбер, и Доминика даже передергивает. – Новая юбка, я угадал?

То, с каким пренебрежением мужчина высказывается о Джессике – пусть даже он и не знает, что это именно она – вызывает в душе его сына жгучее возмущение, которым он практически давится, когда неожиданно произносит:

Я люблю эту женщину и собираюсь на ней жениться. Не хочешь узнать ее имя?

Не думаю, что мне стоит запоминать имя каждой девчушки, в которую ты посчитаешь себя влюбленным, Доминик. – И после секундной паузы добавляет: – Мне нравилась эта язва-Ванесса – вот бы кто здорово потрепал тебе нервы, мой мальчик, – и он заливается раскатистым, насмешливым хохотом.

Джессика тебе тоже нравилась, с горечью думает молодой человек, припоминая, как отец лапал ее в оранжерее... Это воспоминание заставляет его покрепче сжать челюсти, чтобы не бросить отцу в лицо ответную колкость, которая лишь испортит их и без того натянутые отношения. Еще две минуты сумбурного прощания – и Доминик прячет телефон в карман.

Он сам не знает почему, но в этот самый момент его накрывает волной панического ужаса: а что, если Джессика, проснувшись этим утром, пожалела о ночи, что у них была? Что если она уже не ждет его больше... Что если?.. Он подхватывается было позвонить ей, но не решается – вместо этого заводит автомобиль и едет в офис, где до вечера сидит за разборкой абсолютно ненужных сейчас бумаг... Но ведь нельзя прятаться вечно: в конце концов это жалко и недостойно – он видел это на примере Ванессы не далее, как сегодня утром.

С этими мыслями он и звонит в ту самую дверь, за которой его ждет либо самое черное разочарование, либо...

Ева?

Доминик.

Девочка медленно осматривает его с головы до ног и останавливает свой строгий взгляд на чемодане.

Ты к нам на совсем? – осведомляется она самым серьезным голосом.

Я... если твоя мама.., – он не знает, что на это ответить – ее надменность немого пугает его. – Она дома?

Нет, ее нет, – потом она складывает руки на груди и прищуривает глаза: – Ты сделал ей больно этим утром – она думает, ты больше не вернешься.

Но я вернулся...

И больше не уйдешь? – с напором осведомляется она.

Если вы позволите мне остаться...

Лицо девочки мгновенно расплывается в радостной улыбке.

Тогда заходи, – тянет она его за руку, – чего стоишь, как неродной? Мама скоро придет. Оставь чемодан вот здесь... Так ты точно больше не уйдешь?

Никогда.

Тогда пошли пить чай.

Спасибо, Ева. – И Доминик впервые за целый день осознает, что жутко и просто невыносимо голоден – до этого он не чувствовал ничего, а теперь вдруг эмоции нахлынули все разом, почти сбивая его с ног... Он падает на стул в уже знакомой кухонке и почти не верит, что все это правда: что он сидит в Джессикиной квартире и собирается пить чай с ее дочерью, и что вот и она сама скоро придет, и он, Доминик, скажет ей...

Раздается звонок в дверь.


                                                             Глава 20.

                                                                                 «У каждого человека свои звезды».


                                               *****************

Когда той ночью мы лежим в постели, прижавшись друг к другу так тесно, словно сиамские близнецы, Доминик вдруг говорит:

Помнишь, как мы с тобой познакомились?

Такое сложно забыть, – улыбаюсь я в темноту, – ошеломляюще красивый мальчик в одном полотенце и с большим самомнением...

Он тихонько посмеивается, и его точеный профиль серебрится в свете луны, как драгоценная монета.

А помнишь, как я пришел к тебе с кексом...

Кексом примирения, – киваю я головой. –  Это было довольно мило... и вкусно.

Он вдруг поднимается на локте и всматривается в мое лицо:

Но по-настоящему я в тебя влюбился не тогда, – признается он мне с щемящей нежностью во взгляде, – а чуточку позже... В тот раз, когда вы с Паулем обсуждали возможность зомби-апокалипсиса, помнишь такой разговор?

Ты шутишь, – смущенно утыкаюсь лицом в его плечо. – Не помню такого...

Думаешь, я бы смог такое выдумать?! – посмеивается он тихонько. – Вы были так увлечены, так заразительно хихикали, планируя свои возможные припасы и первостепенные действия, что я почувствовал себя жутко одиноким... и неожиданно влюбленным в твою лучезарную улыбку и безумную увлеченность.

Глажу его по щеке и улыбаюсь.

Помню, Пауль одно время, действительно, был увлечен тематикой зомби и постапокалипсиса, – говорю я Нику, – но сам этот разговор стерся из моей памяти...

А он продолжает:

Хотя мне кажется, я уже приехал чуточку влюбленным в тебя, – смущенная улыбка так и льнет к его губам. – Пауль  так много рассказывал о тебе во время наших телефонных разговоров – не исключено, что он сам тогда был немного увлечен тобой! – что я заочно был готов к встрече с суперженщиной...

Боже! – стону я. – Только не это...

И Доминик целует меня в губы долгим, томительным поцелуем, а потом шепчет, что суперженщины не в его вкусе, а вот милые книжные червячки вполне способны прогрызть дыру в его сердце, что в данном случае и случилось.

Хихикаю, словно влюбленная дурочка пятнадцати лет.

Мне всегда нравился твой запах, – признаюсь ему в свою очередь. – Думаю, тут что-то с химией...

И тогда он интересуется:

Скажи, тем летом у меня были хоть какие-то шансы? Что-то помимо запаха, – добавляет Доминик с улыбкой.

Я знаю ответ – думаю, он тоже его знает, а потому говорю:

В тот день, после твоего признания...

В любви?

Да, в тот день, когда ты принался мне влюбви, я плакала... и Юрген сказал, что я, должно быть, чуточку влюблена в тебя, но, думаю, дело было не в этом, – смотрю Доминику в глаза, – мне просто была невыносима сама мысль о твоем разбитом сердце. Мне было тебя жаль...

Не совсем то, о чем я мечтал! – тихонько посмеивается мой возлюбленный. – А Юрген, значит, ревновал тебя ко мне?

Самую чуточку, – отвечаю ему с улыбкой. – Он был рад твоему отъезду...

Какое-то время мы лежим молча, блуждая в наших воспоминаниях, словно в таинственном лабиринте, пока Доминик вдруг не хватат меня и не тянет прямо на свою грудь. От неожиданности я взвизгиваю, но тут же зажимаю себе рот ладонью...

Джессика, я хочу спросить тебя кое о чем, – говорит он мне с самым серьезным видом, – и я хочу услышать ответ прямо сейчас...

Недоуменно приподнимаю брови и жду.

Джессика, ты выйдешь за меня замуж? – спрашивает Ник, пытливо всматриваясь в мое лицо. – Мне нет дела до чужих пересудов, мне нет дела ни до чего, кроме нас двоих: я хочу тебя, твоих детей... наших детей, которых ты нам родишь! Джессика, я должен быть уверен, что больше не потеряю тебя.