Да, да, этот маленький непоседа, благополучно было уснувший рядом с Элиасом, около полуночи закатил нам настоящий концерт, как Хелена и подозревала, он лил такие горючие слезы и так убивался по своей подушке с принтом из зеленых динозавриков, что мне пришлось завернуть убитое горем дитя в одеяло и повезти домой.

Посреди ночи дом Хелены кажется мне совсем незнакомым и даже пугающим, словно таинственный особняк с привидениями, внушающий трепет... Стоило все-таки послушаться Юргена и позволить ему нас проводить, но я настояла, чтобы он остался дома: присмотреть за детьми да и просто лечь выспаться – ему завтра на работу – а я уложу Томми в его кроватку и дождусь возвращения Хелены. На том мы и порешили...

Томми  невероятно тяжел для своих четырех лет, и я вся натужно дышу, когда просто доношу его от машины до порога дома... Бряцанье ключей кажется почти оглушающим. Внутри стоит звенящая тишина...

Томми, ты спишь? – интересуюсь я шепотом. – Мы дома.

Угу, – сонно мычит тот, и я радуюсь, что не совсем одна в этой странной фантасмагории пляшущих по полу теней и световых бликов от уличных фанарей. Темноты я не боюсь, но с моей-то неуемной фантазией, когда в каждом цветочном горшке и каждой складке на шторах мерещится чье-то незнакомое лицо, полумрак немного напрягает... Я нащупываю рукой выключатель, чтобы прогнать любого вида призраков, метущихся в моей голове, и тут со стороны кухни ко мне обращается негромкий, удивленный голос:

Джессика, это ты? – тишина. – Что ты здесь делаешь?

От неожиданности едва не роняю мальчика на пол, а он, заерзав, сонно сипит:

Ник, это ты?

Мое же собственное сердце отбивает такую барабанную дробь, что, наверное, способно даже через одеяло оставить синяки на хрупких ребрышках мальчика, и дышу я как заправский паровоз.

До чего же ты меня напугал! – в полголоса возмущаюсь я, когда Доминик неясной тенью предстает предо мной в кухонном проеме двери. – У меня чуть сердце не остановилось. Что ты тут вообще делаешь в темноте? Хелена говорила, тебя не будет до утра...

Планы изменились, – говорит он тем же тихим полушепотом, которым мы с ним общаемся с самого начала, словно боясь разбудить его брата, хотя неожиданное появление Ника, кажется, его лишь разбузыкало, и Томми смотрит на силуэт брата в лунном свете большими, совиными глазами.

Мог бы хотя бы свет включить, –  я немного злюсь на него за свой испуг, и Доминик это понимает – он тихо хмыкает и улыбается из темноты.

Так бы и сделал, знай я, что ты появишься тут посреди ночи.

И я снова повторяю вопрос:

Что ты там делал в темноте? Мечтал о несбыточном?

Снова улыбка, неслышная, тихая, почти скрытая, как фонарь в темноте, накрытый плотной тканью, и проблеском этого света – едва заметный промельк зубов, когда он вдруг начинает улыбаться.

Я думал, – звучит его ответ. И я понимаю, что с удовольствием ловлю тихие вибрации Доминикова голоса в этой пугающей темноте чужого дома, который вдруг перестает казаться мне странным и одиноким – присутствие Доминика разогнало всех сумрачных монстров...

Не знала, что ты подвержен этой болезни! – отзываюсь я на это признание, с трудом удерживая голову Томми на своем плече.

Ты много чего обо мне не знаешь, хотя и уверена в обратном...

Меня удивляют эти его слова, сказанные с некой латентной обидой в голосе, хочу парировать этот выпад, но тут Томми еле слышно шепчет:

Хочу спать. Можно мне в кроватку?

Я удобнее перехватываю его руками.

Конечно, малыш. Пойдем!

 Доминик подходит и берет у меня мальчика.

Спасибо, – благодарно охаю я, разминая затекшие мышцы и бредя вверх по лестнице каким-то стопудовым мешком с картошкой.

Ник бережно укладывает брата в кровать, и тот даже прикрывает глаза, как бы намереваясь сразу же уснуть, и я спрашиваю Доминика:

Так ты сегодня никуда больше не собираешься?

Нет.

А как же твоя вечеринка?

Никак. – Ну что ж, немногословно, думаю я про себя, но вопросов больше не задаю...

Значит я могу пойти домой. Ты ведь присмотришь за Томми? Думаю, Хелена скоро вернется.

Доминик поправляет покрывало в ногах брата, а потом смотрит на меня долгим, задумчивым взглядом. Уверена, что он хочет сказать мне нечто другое, когда тихо произносит:

Да, я присмотрю за братом.

И тут этот  негодник открывает глаза и берет меня за руку:

Тетя Джессика, расскажите сказку! Пожалуйста.

Я невольно улыбаюсь, так как это не первая подобная просьба Томми.

Какую же сказку ты хотел бы услышать? – интересуюсь я, и личико мальчика  лучится хитрицой в свете бледной настольной лампы.

Про короля с ослиными ушами! – Я знаю заранее, что именно это он и скажет – маленького Томми неизменно интригует бамбуковая дудочка, извещающая подданных об ослиных ушах их короля.

Хорошо, я буду рассказывать, а ты закрывай глазки. – Пристраиваюсь под боком у мальчика, и ощущаю, как говорится, затылком, внимательный взгляд его брата, наблюдающий за нами.

Могу я тоже послушать? – интересуется он, присаживаясь с другого края кровати. – Никогда не слышал этой сказки.

Совсем никогда?! – удивляется маленький Томми. – Но ведь ты такой большой...

Доминик хмыкает.

У меня не было такой вот Джессики, которая бы рассказывала мне сказки на ночь, – произносит он, обращаясь к брату, а потом – ко мне: – Мама не была сильна в историях, думаю, ты сама это знаешь. Так могу я остаться?

Это твой дом, тебе не нужно спрашивать, – отвечаю я, чувствуя себя участницей все той же фантасмагории, сотканной из теней и полусвета. А Томми лишь протягивает брату руку, и Доминик, сжав маленькую, хрупкую ладошку, растягивается по другую сторону от него, подложив другую себе под голову. Я обращаю внимание на то, какие глубокие тени залегают на его щеках под густыми рестницами и как это несправедливо, когда у мужчины они такие темные и густые... Легкая щетина покрывает его высокие скулы, похоже он сегодня еще не брился, и мне эта его небритостость кажется очень притягательной. Просто невероятно, насколько красивы могут быть некоторые люди!

А сказка? – вырывает меня из созерцательности голос Томми.

Да, я тоже заждался, – усмехается Доминик, не открывая глаз. Должно быть, он догадывается, что я рассматривала его!

Смущенно отвожу взгляд в сторону и принимаюсь рассказывать историю про ослиные уши примерно в сотый раз кряду. Где-то на половине истории дыхание мальчика становится мерным и глубоким – похоже, он уснул, и я замолкаю, чтобы убедиться в этом. Доминик тоже кажется спящим, по крайней мере он ни разу не пошевелился с самого начала истории.

Гляжу на часы, показывающие начало третьего ночи, и тихонько шевелюсь, чтобы размять затекшее тело. С неудовольствием думаю о том, что Хелена могла бы уже и вернуться... Где можно пропадать так долго?!

Разве ты не станешь рассказывать дальше? – вырывает меня из задумчивости голос Доминика. – Ты остановилась на самом интересном.

Я думала, ты уснул, – отзываюсь на это, только теперь заметив, что он смотрит на меня.

Не думаю, что смог бы уснуть рядом с тобой. – Да, это определенно слова с подтекстом, который я  в данном случае предпочитаю не понимать. Этакая глупышка тридцати с лишним лет... К счастью, Ник избавляет меня от необходимости как-либо реагировать на свои слова, быстро добавив:

Мне, действительно, хочется узнать, чем вся эта история закончилась. Бывало в детстве Пауль полночи кряду пересказывал мне прочитанные им книги... Это было здорово.

Внимательно всматриваюсь в его глаза, которые как будто хотят мне о чем-то сказать.

Извини, Ник, но уже очень поздно и мне пора домой, – осторожно спускаю ноги на пол, нащупывая ногами свои баретки, –  да к тому же ты достаточно большой мальчик и можешь сам узнать концовку, – встаю и выразительно смотрю на него.

Да, я большой мальчик и даже умею читать, – отзывается он совсем тихо, – но мне все равно нравится слушать твой голос.

Очередную долгую секунду мы смотрим друг другу в глаза: я пытаюсь понять, зачем он говорит мне все эти вещи, какую игру ведет, а он словно хочет убедить меня в чем-то... В чем? В своем интересе, искренности? Не знаю, но игривости в этом взгляде нет точно, и это меня немного пугает.

Мне пора, Ник, – говорю я, отводя взгляд, посколько в голове вместе с пульсом бъется одна-единственная мысль о бегстве – мне не хочется вести эти итимные разговоры. – Проследи за Томми, пожалуйста.

Он теперь проспит до утра, не стоит волноваться.

Я лишь киваю на это головой и собираюсь было выйти в коридор, когда внизу хлопает входная дверь... Хелена. О, и кажется не одна... Ее переливчатый смех, приглушенный приложенной ладонью или, возможно, чужими губами, мужскими чужими губами, если судить по второму баритону, явственно отзывается в пустом доме каким-то инородным отзвуком другой жизни. Мы с Домиником переглядываемся, а через секунду он уже стоит рядом со мной у перил лестницы и выглядывает вниз, пытаясь оценить происходящее.

Когда же на кухне включается чайник и начинают позвякивать пустые стаканы, а потом все это и вовсе перекрывает грохот упавшей на пол посуды, и Хелена отзывается на этот тарарам лишь тихим стоном – чувствую, как руки Доминики осторожно ложатся мне на плечи и тянут обратно в комнату. Мне не хочется, чтобы он видел мое красное лицо, поскольку нескромная догадка о происходящем внизу стыдливой волной ударяет мне в голову.

Эй, – шепчет Ник мне в самое ухо, – что с тобой? Она не знает, что мы здесь и не узнает, если ты этого боишься. Иди сюда!– мы ретируемся назад в комнату Томми, и Ник тихонько прикрывает дверь.

Как я теперь уйду домой? – вопрошаю почти риторически.

Ну да, сейчас не лучший момент для этого, – хмыкает парень с улыбкой. – Будет немного неловко застать мамочку на обеденном столе с ее новым кавалером...