– А. Плеяды. Их можно увидеть с этой стороны дома, если вытянуть шею… вот так. Не нужно рисковать жизнью, перегибаясь через перила. Видите вон ту яркую звезду?

– Где? – Она откинулась назад, так далеко, что задела его.

Йен подозревал, что это сделано нарочно.

Следовало бы отодвинуться.

Ему в самом деле следует отодвинуться.

Но он не мог.

– О! Я ее вижу! Я их вижу! Или их часть! – Голос ее звучал так восторженно, что Йен коротко засмеялся.

Она поразила его, прислонившись к нему так, будто это самая естественная вещь на свете, и стала рассматривать небо. И оказалось, что это и вправду самое естественное на свете. От физической работы он устал, и от легкого аромата лаванды и тепла ее тела голова у него начала кружиться. И внезапно он подумал, что теперь знает, каково это – быть планетой, бесконечно, грациозно кружащей в Солнечной системе. И в тот миг он никак не мог понять, почему не обнимал ее раньше.

– Почему Семь Сестер? – спросил Йен слегка хрипловато.

Ее голос прозвучал чуть слышно:

– Когда я была девочкой, мама рассказывала мне сказку о том, как они попали на небо. Мне эта сказка ужасно нравилась. И каждый раз мама ее немного изменяла. – Тэнзи негромко засмеялась. – Поэтому я так любила эту историю. Мама говорила, чтобы я искала ее в небе, когда она… уйдет. Сказала, она будет пить чай с Семью Сестрами. И я никогда не думала, что она… – Тэнзи поколебалась. – …Вы ведь знаете, как окончательно уходят ушедшие, Йен?

Его потрясла безжизненная глухота ее голоса. Он знал это звучание. Так говорят, когда тот, кого ты любишь, исчезает навсегда.

И как ни странно, он точно знал, о чем она. Все эти разговоры о вечной жизни на небесах не изменят факта ухода.

– Знаю, – мягко ответил он. – Это как… Смерть всего лишь теория, пока она не забирает кого-то из твоих знакомых, уж не говоря о тех, кого любишь. Я был солдатом. «Уходы» были моей ежедневной жизнью там. И к этому просто невозможно привыкнуть.

Он никогда в жизни никому ничего подобного не говорил.

– Мой брат был солдатом, – призналась Тэнзи. – И он погиб в войне 1812 года.

Ушел. Ушло все, частью чего она когда-то была. И чудовищность этого лишила его дара речи. Просто не существует слов, которыми можно это описать. Придется обойтись самыми простыми.

– Мне очень жаль.

Тэнзи поняла, что он говорит искренне. Это слышалось по его голосу.

Какое-то время они молчали. Она легко прислонилась к нему, а он не возражал, и оба они молча думали об «уходе» и друг о друге.

– Моя сестра Оливия, – начал Йен, – она никогда ни слова об этом не сказала, но я думаю – мы все думаем – что она любила Лайона Редмонда. Он был наследником семейства Редмонд и братом мистера Майлза Редмонда. Он исчез несколько лет назад. Не знаю, что хуже – знать точно, что кто-то ушел навсегда, или все время гадать, что же с ним случилось.

Он почувствовал, как Тэнзи притихла, обдумывая услышанное.

Затем она вздохнула и чуть отодвинулась от него, совсем чуть-чуть, но больше уже не прикасалась к нему, словно внезапно осознала, что прислонялась к нему для утешения, но не была уверена, что он этому рад.

Сожаление Йена оказалось слишком сильным.

Зато он понял, что тоже искал в ней утешения.

– Навсегда, – негромко, неприязненно протянула Тэнзи. – Ненавижу слово «навсегда». Очень трудно по-настоящему представить это понятие, правда? И все-таки ты знаешь. Когда кто-то уходит навсегда, в конце концов ты понимаешь, что оно означает.

– Мне это слово тоже не нравится. Особенно в отношении супружества, жизни на одном месте и все такое.

Тэнзи засмеялась, повернулась к нему и…

Она с таким же успехом могла наставить на него оружие.

Ее ночное одеяние можно было бы назвать целомудренным, не облегай оно ее божественную фигуру так любовно, так дразняще. Мышцы на животе Йена напряглись в попытке выдержать это зрелище. Ее волосы были заплетены в толстую растрепавшуюся золотистую косу, перекинутую через плечо.

А воротник завязан нелепо большим, совершенно девчачьим бантом.

Йен не сдержал улыбку, увидев его.

– Почему вы смеетесь? – раздраженно спросила Тэнзи.

– Вы похожи на подарок, перевязанный бантом.

– Как подарки, которые вы преподносите своим любовницам?

– Как что?

– Шшш! Тише! – Она явно пришла в восторг и с трудом сдерживала смех. Ну да, добилась именно того эффекта, на который рассчитывала.

– У меня нет «любовниц», ради всего святого! Во всяком случае, целой армии. И я совершенно точно не покупаю им подарков.

– Все эти опытные женщины с опытными выражениями лиц. Как же вы их называете?

– Нет никаких «всех этих»… я же не… Вы говорите так, будто у меня гарем!

Она просто сводит его с ума. Все равно что сражаешься с флюгером. И что, во имя господа, она о нем слышала?

Надо полагать, вполне достаточно, причем близкого к правде. Или она просто исключительно догадлива?

– Бедные женщины, даже подарков не получают, – лукаво посочувствовала она.

– Тэнзи… – предупредил Йен.

– Должно быть, интересно быть частью гарема, – задумчиво произнесла она. – Никогда не знаешь, кого посетит магараджа… предвкушение… это должно быть…

Йен затаил дыхание, с нелепым нетерпением дожидаясь, каково это, по ее мнению.

– …восхитительно, – договорила она наконец.

О боже. О боже. О боже. Она его погибель.

Он долго не мог произнести ни слова. Они зависли на краю пропасти, куда более опасной, чем ее балконный арабеск несколько минут назад.

– Что, если… – Голос звучал хрипло. Йен прокашлялся. – Что, если магараджа никогда не придет? – Все равно хрипло.

– Со всеми этими женами? Я уверена, он приходит часто.

Он уставился на нее. Она и вправду это сказала? Она хоть понимает, что это значит?

Он коротко изумленно рассмеялся.

– Шшшш! – снова зашипела Тэнзи.

– Вам не понравится жить в гареме, Тэнзи. Все эти женщины, соперничающие за каплю внимания! Вы только представьте.

– Но там не будет одиноко.

Он снова потерял дар речи. А потом вспомнил, что говорила миссис де Витт.

Да как же он до сих пор не понимал, насколько ей одиноко? Она такая искрометная и привлекает к себе людей, как цветок приманивает пчел.

Но, наверное, это не то же самое, что принадлежать кому-то. Или иметь свое место в мире.

И она в самом деле одинока. Его раздосадовало то, что он только сейчас это понял. Во многих отношениях он был настоящим ослом.

Но опять же, тут есть и доля ее вины. Пленить всех мужчин в городе – единственный способ добиться того, что женщины не будут в восторге от твоего общества.

– И я бы в два счета стала любимой женой, – торопливо добавила Тэнзи, не дав ему додумать свою мысль.

– Это если магараджа не убил бы вас на месте. Я слышал, они сразу же хватаются за ятаган, если жена их раздражает. – Йен чиркнул пальцем по горлу.

Она рассмеялась. Этот гортанный, дивный смех подействовал на его натянутые, взбудораженные нервы, как ногти, нежно царапающие спину.

И тогда Йен понял: он ждал слишком долго. Он как-то пропустил момент, когда еще мог (и должен был) благоразумно ретироваться. Ночное одеяние, сама ночь, девушка, лаванда и смех – все это поработило его чувства. Щекотало его нервы. Он отдался на их волю, и все, что может произойти дальше, уже давно предсказано.

А что-то произойдет обязательно. О, что-то произойдет.

– Знаете что, Тэнзи? – мягко спросил он.

– Ммм? – Она в темноте всматривалась в его лицо, словно и на нем искала какое-то созвездие.

– Мне всегда было чертовски сложно удержаться и не развернуть подарок.

Она резко втянула в себя воздух.

Нет уж, не только она одна может быть дьяволом.

Предвкушение. Тот самый брусок, на котором оттачивается желание. Никто не знает этого лучше, чем он.

Земля повернулась, звезды подмигнули, тени покачнулись, а Йен ждал ее ответа, и в этот миг он знал, что слов важнее в жизни своей не слышал.

– Вот как? – Она попыталась произнести это небрежно, но получилось задыхаясь.

– Именно так, – негромко, торжественно, как судья, проговорил он.

Предвкушение может быть восхитительным. Но оно же может стать пыткой. И зачастую это одно и то же.

Он просто ждал, позволив ей предвкушать.

В темноте он толком не видел ее глаз, хотя ему очень хотелось прочесть в них ее мысли, ведь риск – это часть удовольствия. Риск поражения. Возможно, она собирается сбежать?

Возможно, ему стоит воспользоваться шансом и сбежать.

Стояла мертвая тишина, слышалось лишь ее все убыстряющееся дыхание.

И когда Йен почувствовал, что может дернуть напряжение между ними, как струну арфы, он увидел, как его рука очень, очень медленно, словно во сне, поднялась вверх, преодолела разделявшее их расстояние и взялась за конец ее ленты.

Ее прервавшееся дыхание показалось ему самым чувственным звуком на свете.

А затем, терзая и себя, и ее, он потянул за атласную полоску, пропустил ее между пальцев и увидел, как бант медленно-медленно развязывается.

– Бант развязан, – прошептал он.

Намотал ленту на руку и нежно потянул Тэнзи к себе, так, что теперь она стояла, почти касаясь его груди.

И на мгновение оба застыли.

А затем…

– Я не мул, чтобы тянуть меня за поводья, – шепнула она в его подбородок. С неубедительным негодованием в голосе.

– Верно. Мул умчался бы прочь до того, как я его поймал. Ну, или этот мул хотел быть пойманным.

Она коротко, нервно рассмеялась. Дыхание ее сделалось рваным, прерывистым. Возбуждение, или страх, или и то, и другое.

Он ждал.

Предвкушение. Лучший друг соблазнителя.

Или так он себя убеждал.

Он отпустил ленту и медленно, нежно развел в стороны складки ее халата.

И с трудом подавил стон восхищения. Под халатом она была совершенно голой, как он и предполагал.