— Это даже не вера. Это просто глупая прихоть. Киран прав. Я привезла им волынки и книжки, а они нуждаются в еде и обуви.

— Но ты же старалась подарить этим людям что-то более ценное и долговечное, чем мясные пироги с луком и яблоками или пара новых башмаков. Ты хотела напомнить им об их достоинстве.

— Достоинством сыт, не будешь, оно не заменит им оружия и разных припасов, чтобы бороться против Эддингема. — Катриона повернулась к Саймону, догадываясь, что он не стал бы просто так забираться к ней на башню. Вероятно, у него были какие-то новости. — Они решили разбегаться, не так ли?

Уэскотт кивнул:

— Они считают, что у них нет другого выхода, да и я вынужден с ними согласиться. Если наши горцы успеют рассеяться до того, как здесь появятся люди Эддингема, то, по крайней мере, они могут остаться в живых.

Катриона перевела взгляд на мерцающий овал луны.

— Мне казалось, что я возвращаюсь домой. После всех лет, проведенных в доме дяди Росса, где я жила только благодаря его милости, где мне приходилось терпеть грубости Элис, я надеялась найти свою семью здесь, среди соотечественников. — Она склонила голову на колени, чувствуя, что вот-вот разрыдается из-за крушения своих надежд. — Но теперь мне понятно, что нигде в мире нет для меня родного места.

Раньше в похожих ситуациях Саймон мог с легкостью утешить ее, погладив по волосам или пытаясь шуткой развеселить. Теперь же он просто заметил:

— Когда-нибудь ты, возможно, научишься не увлекаться безнадежными затеями.

Сухо кивнув на прощание, Уэскотт повернулся и ушел. Какое-то время его удаляющиеся шаги по каменным ступеням отдавались гулким эхом.

Подул ночной ветер, и стало заметно холоднее. Вновь послышались чьи-то шаги. Катриона спрыгнула с парапета и повернулась к лестнице.

— О, Саймон, я…

Но перед ней стоял вовсе не Саймон. Это был Киран.

Его отмытое от грязных полосок лицо оказалось изможденным и костлявым. Теперь, когда боевая раскраска не скрывала черты лица Кирана, Катриона обратила внимание, что он гораздо моложе, чем показался ей при первой встрече. Пожалуй, он был на год или два младше Коннора.

Киран приблизился к ней, двигаясь с осторожной грацией дикого кота. У молодого горца на лице было такое решительное выражение, что встревоженная Катриона сделала шаг назад. Ей даже показалось, что он и впрямь явился сюда, чтобы столкнуть ее с парапета.

— А я тебя вспомнил, — заговорил Киран, остановившись в полуметре от нее.

— Правда?

— Ага. Ты была такой малявкой, вся в лентах, с косичками. Помню твои огромные серые глаза. Вечно таскалась за Коннором, куда бы он ни шел, падала, снова поднималась и бежала следом, как надоедливый котенок. Мои мамаша и батя жили в деревне недалеко от вашего дома. Мы уже тогда были закадычными друзьями, я и Коннор.

Катриона улыбнулась. Признание Кирана оживило картины ее детства.

— Да, брат всегда просил маму отвлечь меня, пока он не убежит подальше. Но стоило ей отвернуться на минутку, например, чтобы поставить в печь противень с крестовыми булочками, как я ускользала из дома и бросалась догонять брата.

Киран кивнул.

— Слушай, я тогда плохо отозвался о нем. Но ты пойми, ведь Коннор всегда был для меня как брат.

— Для меня он тоже был братом. Раньше. — Катриона с трудом проглотила комок в горле и решилась задать тот главный вопрос, который мучил ее с той минуты, когда Киран рассказал о судьбе Коннора: — Если мой брат собирался покинуть родные места, если он отказался от вас, наплевал на мечту отца вновь объединить наш клан, то почему он не пришел ко мне? Ну почему он не приехал за мной?

Киран покачал головой.

— Он уже не тот парень, которого ты помнишь. Такая жизнь, как у нас, делает людей жестокими и грубыми, подружка. Слишком часто случается так, что нужно воровать и грабить, чтобы не умереть от голода. Слишком много ночей ты проводишь, где попало и с кем попало, потому что получить удовольствие можно лишь за деньги. И ни одна приличная девчонка даже не посмотрит в твою сторону. Вот почему у нас нет ни жен, ни детей, только толпа взрослых мужиков. — Киран коснулся рукой шеи. — Бывает, проснешься среди ночи от кошмара, будто палач затягивает у тебя на горле тугую петлю. Твой брат также повидал немало… и натворил много такого, чего никогда не сделает человек в обычных условиях существования. И лишь для того, чтобы как-то выжить. Если бы у меня была сестра, я бы лучше плюнул ей в лицо, чтобы она и думать забыла про такого брата.

— Если бы ты это сделал, то стал бы таким же болваном, как Коннор, тебе это понятно?

Немного смутившись такой резкостью Катрионы, Киран откашлялся, затем полез в карман потертой накидки и вытащил оттуда книгу.

— Некоторые мои парни интересуются, не согласишься ли ты почитать нам какие-нибудь стишки из твоих книжек? Их мало интересуют всякие там поцелуйчики и прочая дребедень. Другое дело, рассказы о боях или убийствах. Конечно, лучше, если убивают англичан, — добавил он, застенчиво улыбаясь. Но в глазах горца сверкнула ненависть.

Едва сдерживая улыбку, Катриона взяла протянутую книгу.

— Мне кажется, я знаю, какие стихи вам прочесть.

Когда Саймон, более часа бесцельно бродивший по окрестным холмам, возвратился к развалинам замка Кинкейдов, ему было чему удивиться. Там, где в давние годы находился большой зал замка, собрались люди, а в центре сидела Катриона. Картина очень напоминала заседание суда.

Поскольку еще несколько десятилетий назад англичане не только разрушили крышу зала, но и снесли все балки, этот суд проходил во внутреннем дворе замка, прямо под открытым небом. За годы запустения природа основательно заявила свои права на то, что некогда люди считали своей собственностью. Густые заросли травы заполонили все трещины в каменных плитах. На северных стенах замка буйно разросся зеленый мох. Через зияющие провалы бывших окон то и дело влетали и вылетали птицы. В полуразрушенном камине весело пылал разведенный кем-то костер.

Расположившись возле огня, Катриона читала вслух для горцев, собравшихся вокруг нее и напоминавших группу грязных и оборванных детишек-переростков. Катриона сидела на большом камне, поджав ноги. На плечах ее красовался извечный плед с узором рода Кинкейдов. Напоминая собой толстый пушистый ковер, на коленях Катрионы расположился Роберт Брюс. Читая, она рассеяно поглаживала загривок любимца, а тот блаженно жмурил в полудреме золотистые кошачьи глаза.

— Подлый изменник, — пробормотал Саймон, останавливаясь в тени от упавшей балки недалеко от освещенного костром места.

Судя по заметно охрипшему голосу Катрионы, «Шерамурский бой», который она читала, был далеко не первым стихотворением в этот вечер. Уэскотт отметил для себя, что ее голос вновь приобрел шотландскую напевность. Не осталось и следа от резкого лондонского акцента. Сейчас каждое произносимое слово звучало очень мелодично.

Саймон изумленно покачал головой. Пестрая толпа грабителей и головорезов жадно вслушивалась в каждую строчку стихотворения. Уэскотт вдруг осознал, что и сам пытается не пропустить ни одного слова боевой поэмы.

Поглядывая на то, как блики огня танцуют на изящном лице Катрионы, забираясь в золотистые локоны, Саймон пытался разжечь в себе ту прежнюю злость, которая погнала его бесцельно блуждать среди холмов.

Каким же он был глупцом, когда вздумал отдать ей свое сердце. Катриона была не первой женщиной, которая предала его. И не первой, замыслившей принести его в жертву ради другого мужчины. Но для себя он твердо решил, что его жена уж точно будет последней.

Катриона тихо и печально прочитала последние строки поэмы:

Погибли славные бойцы

Шотландских кланов, брат!

Что мне сказать об их судьбе?

Кто друг, кто враг был в той борьбе,

Всех павших там не встретить уж тебе.

Она грустно вздохнула и благоговейно закрыла книгу. Седовласый пожилой горец вдруг полез в карман, достал замусоленную тряпицу и промокнул глаза.

Торжественный момент прервало грубое мычание. Все, не исключая и Саймона, недоуменно поморщились и стали оглядываться по сторонам, выискивая виновника шума.

Недалеко от них на камне восседал долговязый паренек лет пятнадцати. Он смущенно улыбнулся и кивнул на волынку, которую держал в руках:

— Я подумал, что всем понравится послушать немного музыки после ужина.

Киран рассмеялся:

— Тьфу ты, Каллум, я уже думал, ты там барашка режешь.

— А я решил, что парень объелся хаггисом, — вставил другой горец, намекая на пищевое действие известного шотландского блюда, приготавливаемого и подаваемого для еды прямо в бараньем желудке.

Парень с волынкой сделал еще одну смелую попытку извлечь из инструмента хоть какое-то подобие музыки. Лицо его вскоре побагровело от усилий. Он и тянул волынку к себе, и сдавливал ее, и надувал, и втягивал воздух в себя. Однако желаемого эффекта Каллум так и не добился.

Сосед Кирана вырвал травинку и задумчиво сунул ее в рот.

— Он мне напоминает одну красотку, которую я знавал в Глазго. Когда она принималась отсасывать…

Киран с силой толкнул соседа локтем в бок, так что тот даже согнулся от боли, и кивнул в сторону Катрионы:

— Попридержи язык, Донел, среди нас дама. Послышался новый, особенно невыносимый визг волынки, от которого даже Роберт Брюс вскочил на ноги и убежал в темноту. Седовласый горец, который прослезился в конце прочитанного стиха, решительно подошел к парню и потребовал у него инструмент:

— Отдай ее сюда, малый: Тебе самому не стыдно еще? Просто позоришь имя Кинкейдов!

Старик взял волынку и удалился в темноту. Остальные одобрительно зашумели и стали сдвигать наполненные элем кружки в общем тосте.