Не обошлось, впрочем, и без накладок. Переводчица с кафедры иностранных языков переводила неважно, а на третий час конференции сникла совсем. Шажков сам стал переводить, и публика тут же оживилась (не зря, стало быть, два дня готовился перед этим). Окладникову Валентин посадил рядом с двумя самыми почётными иностранными гостями переводить то, что говорилось по-русски.

Шажков теперь более всего был озабочен тем, чтобы набрать достаточное количество народа на второй день конференции.

— Студентов нагони, — посоветовал Хачатуров, — они счастливы будут вместо занятий на секциях посидеть. Да им и полезно будет.

— Я уже договорился с двумя группами, — кивнул головой Валя. — Пообещал не зверствовать на экзамене.

— А ты зверствуешь? — удивился Хачатуров.

— Да как вам сказать. Студенты, кстати, хорошие. Некоторые по-английски шпрехают, посажу их на секцию к Редингу.

— Хорошо вам, — протянул Хачатуров, — английский знаете, а я так и не сподобился. За границей — как на Луне.

— Не расстраивайтесь. Студенты и те в большинстве иностранных языков не знают. Я удивляюсь: знание языка ведь на порядок повышает стоимость на рынке труда, а они не учат.

— Да, профессии переводчика пока ничего не угрожает.

— Где они, переводчики?

— Ну, ты ничего сегодня переводил. Я хоть стал понимать, о чём базар. А девочка до обеда, конечно, была слабенькая. Но симпатичная. Ты заметил, что девочки, знающие иностранный язык, симпатичнее, тех, кто не знает?

— Заметил, — ответил Шажков, подумав сразу и о Лене Окладниковой, и о Софье Олейник.

Пролетел второй день конференции, и теперь самым главным было на достойном уровне провести банкет. Он состоял из двух частей: общей, на которую пригласили пятьдесят с лишним человек, и специальной — только для VIP-персон. Первая часть банкета проводилась в студенческой столовой в формате фуршета, вторая часть — в ресторане. Шажков, не дожидаясь закрытия конференции, спустился в столовую. Молодой парень, директор ООО «Питание», обеспечивавшего кормёжку студентов и проведение университетских мероприятий, увидев Валентина, бросился к нему со словами:

— Валентин Иванович, у нас проблема.

— Что такое?

— Отойдём в сторонку.

— Ну что?

Директор помялся и сказал:

— Мы выставили икру на столы, и часть икры пропала.

— Какая часть?

— Примерно четверть.

— Куда пропала?

— Вот и мы гадаем, куда. Студенты здесь ходили.

— Что, студенты съели икру? А вы тут на что? И как они это сделали, облизывали каждую икорницу, что ли?

— Вы зря смеётесь. Часть икры была не разложена. У меня нет возможности контролировать студентов. Они ходят тут, булочки покупают, хотя на двери и висит объявление, что столовая закрыта.

— А дверь запереть нельзя?

— Вы же дали распоряжение не запирать.

— Я не давал такого распоряжения. У меня нет таких полномочий. Может быть, комендант давал или организационный отдел? А скорее всего, никто и не давал.

Шажкова разобрала злость: паренёк не промах, пытается возложить на него косвенную вину за пропажу икры. Да и была ли пропажа? Он уже собрался позвонить Климову, но директор вовремя почувствовал сгущавшиеся над его головой тучи и быстро повлёк Валентина к столам у стены:

— Мы сделали поменьше порции. Вот, смотрите — это на пять человек.

— Ладно. Теперь я отдаю вам распоряжение. Хотите, на диктофон запишу, чтобы сомнений не было? — Шажков достал из кармана цифровой диктофончик, похожий на толстую авторучку.

— Нет, нет, что вы. Слушаю вас.

Шажков выдержал небольшую паузу, обдумывая, стоит ли ссориться с директором, и решил, что стоит. Пора начинать выдавливать из себя раба. Пусть это будет первой каплей.

— Сергей, — обратился он к директору, — я прошу уменьшить сумму счёта университету на стоимость отсутствующей икры. Или, если хотите официально, — пишите объяснительную на имя ректора. И не надо втягивать меня в эти игры. Я умею защищаться.

— Зря вы так, Валентин Иванович, — неприятно улыбнувшись, проговорил директор, — мы всегда ладили, а впереди ещё много конференций.

— Банкеты выходят из моды, Серёжа, — ласково, но твёрдо ответил Валентин, — а сейчас прошу обеспечить полную готовность к пяти часам.

— Понял. Дверь запереть?

— Как хотите.

— Тогда прошу до пяти часов, — широким жестом показал на выход директор.

У Шажкова этот разговор и откровенное хамство директора оставили крайне неприятное ощущение, которое наложилось на тяжёлые воспоминания о неудавшейся исповеди. Все неприятности теперь у Валентина складывались в одну копилку с главной неприятностью — отказом в отпущении грехов в пасхальную ночь. Прошло уже больше недели, но боль не утихала и разочарование не проходило. Даже любовная ночь с Леной, первозданное ощущение каждого мига которой Валентин хранил в душе, ревниво очищая от наслоений последующих эмоций, оценок и обобщений, и та, казалось, несла на себе налёт греховности. Это воспринималось Шажковым как вопиющая несправедливость, потому что ничего более чистого и светлого — ему казалось — он в жизни не знал.

Была у них в эту неделю и вторая любовная встреча, в отличие от первой спонтанная и неустроенная, но такая же неистовая. Валентин с Леной решили до поры не афишировать своих отношений. Для всех они по-прежнему должны были оставаться просто коллегами, но сами, как приговорённые, ощущали себя связанными одной верёвкой, которая против их воли затягивалась, привлекая их всё ближе и ближе друг к другу. После пасхальной ночи Валентин мог более или менее спокойно общаться с Леной только не подымая на неё глаз, потому что взгляд глаза в глаза вызывал у него лёгкое помутнение рассудка. После такого взгляда, даже случайного и короткого, он ни за что уже не мог в полной мере ручаться.

Будь Шажкову двадцать лет, ему вполне хватило бы той ночи, чтобы наплевать на международную конференцию и на всё остальное вокруг. Но Валентину было тридцать семь, и он имел в запасе несколько практических приёмов, позволяющих сохранять голову в сложных ситуациях.

На этот раз, однако, приём не сработал. Прямо на кафедре, ещё до окончания рабочего дня, Валентин с Леной, оказавшись вдвоём, случайным прикосновением разбудили уже, казалось, прирученную страсть. Мощная сила снова бросила их друг к другу и удерживала, не давая разъединиться. Прижавшись друг к другу, они боком проскользнули в смежную комнату, служившую столовой, захлопнули дверь и, прислонившись к ней, стали заниматься любовью с отчаянностью приговоренных к смерти или вечной разлуке. У Шажкова уши заложило ватой, он ощутил своё тело как мощный, но быстро выходящий из под контроля механизм, а потом его словно опустили в мёд. Ноги дрогнули, и Вал я стал садиться назад, увлекая за собой Лену, в результате чего оба оказались на полу, на секунду разъединившись, но тут же снова найдя друг друга. Шажков потерял чувство времени и утратил всякую осмотрительность. Опасность почувствовала Лена. Она одним естественным движением освободилась, ещё на мгновенье задержавшись в объятиях, поцеловала Валю и тут же скользнула вверх, оправляя блузку и натягивая чёрные джинсы.

После близости Валентин некоторое время не мог говорить. Он хотел только смотреть Лене в глаза, которые стали огромными и, казалось, приблизились к нему, живя при этом собственной жизнью.

Она через силу потушила свой взгляд, и тут же в помещение кафедры вошла Настя Колоненко, словно ожидала финала за дверью. Шажкова бросило в пот, и он отвернулся к окну.

Неопытная ассистентка Настя, однако, ничего не заметила, хоть и была по уши влюблена в Валю. Влюблённые, как известно, ревнуя ко всем, о настоящей измене узнают последними. Шажков, впрочем, счёл бы слово «измена» здесь неуместным, так как, зная о слабости Насти Колоненко к нему, старался быть аккуратным, не оставлял надежд и не давал поводов. Вот если бы вместо Насти вошла Маркова, тогда и пришёл бы конец столь нетщательно скрываемой тайне. Смеху-то было бы!

На первой части банкета Шажков пробыл минут десять, и те без удовольствия, вспоминая неприятный разговор с директором. Ему нужно было ещё загнать машину на ночь в университетский двор, чтобы не воздерживаться от спиртного в ресторане. Всё это время профессор Климов ждал Валентина в своём сером «фольксвагене», периодически поторапливая его телефонными звонками. Иностранцы и москвичи уже отбыли на университетском микроавтобусе в недавно открывшийся ресторан «Литейная сторона», ставший модным местом для состоявшихся представителей питерской богемы, чиновничества и высшей школы.

Климов и Шажков ещё из холла сквозь стеклянную дверь увидели в полутёмном зале ресторана своих коллег, сидевших за длинным столом и молча тянувших пиво.

— Переводчика-то у них нет, — сообразил Валентин.

Климов как будто услышал его и усмехнулся: «Тебя ждут». Он сам понимал по-английски, но, как собака, говорить не мог.

— Вижу.

— Ты начни, а там посмотрим. Опыт подсказывает мне, что через полчаса, от силы через сорок минут, твои услуги им больше не понадобятся… Подтяни галстук или сними его вообще.

— Лучше подтяну, — ответил Шажков.

— Ну, как я? — оправляя белый пиджак, спросил Климов.

— Джеймс Бонд.

— А то! — и Климов, картинно распахнув руки в радушном приветствии, двинулся в зал.

На почетных местах за столом сидели два депутата Государственной думы из разных фракций: плотные с короткими стрижками и в расстёгнутых пиджаках. Напротив — профессор Джон Рединг из Великобритании с супругой и профессор из Германии Вольфганг Китгель. Рединг был одет в богемного вида пуловер, выглядел очень моложаво, и его хотелось называть «Джон». Супруга на его фоне не выделялась. Напротив, Китгель сидел в застёгнутом чёрном костюме, и к нему хотелось обращаться «мистер». За Китгелем сидел финн и два представителя Чехии. Чехи были уже в возрасте и откровенно ностальгировали по прошедшим временам, когда они были юными и ездили по молодёжным путёвкам в город Ленинград. Университет представляли декан философского факультета профессор Конторович — сдержанный и незаметный человек с аккуратной седой бородкой — да Климов с Шажковым.