— А третьего, естественно, не дано?

— Если зреть в корень, то нет, — сказал Валентин и тут же понял, что в запале перегнул палку. И замолчал.

Зато Хачатуров, до этого задумчиво сидевший в стороне от стола и маленькими глотками отхлёбывавший вино из бокала, неожиданно оживился и продолжил уже затухавшую дискуссию.

— Вы выражаете два популярных взгляда на обсуждаемую проблему, поэтому ваш спор интересен только с социологической точки зрения. А если по существу, то вы оба далеки от истины.

— Какова же ваша точка зрения, если не секрет? — без особого энтузиазма спросил Охлобыстин. Судя по всему, он, как и Шажков, в душе досадовал на то, что вступил в этот бессмысленный детский спор, недостойный не только кандидата философских наук, но и просто более или менее зрелого человека.

— А я не имею точки зрения, — улыбаясь, ответил Хачатуров, — я считаю, что не нужно рассуждать о том, чего не понимаешь. Я вот не знаю и не рассуждаю.

— Удобно. Но за освящённой водой ходили.

— Так то ж традиция, связь с предками, так сказать, — хитро прищурился Хачатуров, — меня матушка всегда лечила крещенской водой.

— Помогало?

— Да кто знает. Жив-здоров, как видишь.

— Александр Владимирович, — вступила в разговор доцент Маркова, — ребята спорят, выражают неочевидные истины, подставляются под критику, а вы гладенько так, обтекаемо — не знаю, не состоял. Боитесь, что ли?

— Давно ничего не боюсь. Но я, правда, не знаю. Ну ладно, чтобы вам приятнее было: конечно, какой-то толчок извне мироздание получило, но что это было, гадать не хочу.

— Может, инопланетяне?

— Кто их знает.

— Ну, скажите, Александр Владимирович, — попросила Настя Колоненко.

— Идите сюда, скажу на ушко.

— Да ну вас.

— Издеваетесь над ребёнком, — осуждающе произнесла Маркова, сделав длинный глоток из бокала, — скучно вас всех слушать… Что такое «рыбак», знаете?

— Извините, в прямом или в переносном смысле?

— В самом прямом. Рыбак — это человек, который вовсе не имеет целью поймать рыбу. Он получает кайф от процесса. Вот вы все здесь рыбаки. Да и вообще все мужчины — рыбаки. Нет ничего скучнее, чем слушать рыбаков и тем более спорить с ними. Правда, Настя?

— Мария Васильевна, я в целом согласна с вами про рыбаков, но не согласна, что здесь все рыбаки.

— Ладно, не все, не все, — замахала руками Маркова. Валентин из за её спины показал Насте большой палец, отчего та заулыбалась и её лицо расцвело розовой свежестью.

— А ты, Настюша, на чьей стороне в этом рыбацком споре? — спросила Настю Маркова.

— Я думаю, что вера должна быть.

— А сама как? — поднял чёрные брови Рома Охлобыстин.

— Пока никак, к сожалению.

— Что и требовалось доказать.

— Роман Яковлевич, всё-таки вы очень наступательны сегодня, — Маркова перочинным ножичком чистила над салфеткой киви, — хотя это вообще-то свойственно атеистам.

— Да и Валентин Иванович, как мы видим, не подставляет другую щёку, — радостно подхватил Охлобыстин, — хотя это должно быть вообще-то свойственно христианам.

— Прошу не поминать всуе, — ответил Шажков.

— Жалко мне вас обоих, — вдруг снова подкинул полешек в затихший спор Хачатуров. Трудно быть атеистом — это вечная борьба с окружающей действительностью. Трудно быть верующим — это вечная борьба с собой.

— Ну, Александр Владимирович, вы мастер формулировать, — поцокал языком Охлобыстин, — а у вас, стало быть, третий путь?

— Стало быть.

— Акуна матата?

— По фене я не ботаю.

— Пофигизм, другими словами?

— Ну, где-то так. Цивилизованный пофигизм, если так можно выразиться.

Зазвонил телефон. Охлобыстин снял трубку, послушал и протянул её Шажкову: «Тебя из отдела аспирантуры».

— В такое время? — удивился Шажков и взял трубку.

На том конце тоже удивились, видимо, не рассчитывая застать, и спросили, кто курирует соискателя Чубаренко.

— А с кем я? — ещё не совсем отойдя от спора, немного нервно спросил Валентин.

— Да это Надежда Павловна, — засмеялись в трубке, — не узнали, Валентин Иванович?

— Тьфу ты, чёрт, не узнал. А вы-то как узнали, что я ещё здесь?

— Интуиция.

— Чубаренко — это мой, — понизив голос, сказал Валентин, — а что?

— У него защита пятнадцатого, а отзыв в деле только один.

— Будут отзывы. Два — у меня. Остальные ждём.

— Давайте, а то я попаду под танк, вы же знаете, как сейчас строго.

— Не волнуйтесь, я в последний момент остановлю танк.

— Лучше бы не в последний, Валентин Иванович.

Деловой телефонный разговор Шажкова как-то разом вернул всех к действительности: часы уже показывали девять. Разговоры свернулись. Быстренько допили вино и стали собираться. Рома Охлобыстин был особо предупредителен по отношению к Валентину, вроде как победитель к побеждённому.

«Подставился я, — подумал Шажков, — теперь будут обсуждать. Тоже мне верующий философ. А обосновать не умеет!»

Он, впрочем, не чувствовал себя ни сколь-нибудь уязвлённым, ни расстроенным по этому поводу. Наоборот, выговорившись, он теперь был как пистолет с взведённым курком, готовый ко всему.

4

Через несколько дней Шажкова вызвал к себе профессор Климов. В кабинете у шефа сидели трое студентов-пятикурсников. Судя по всему, он уговаривал их поступать в аспирантуру. Увидев Валентина, Климов махнул рукой и скомандовал:

— Марш отсюда, молодёжь. Два дня даю на раздумье. А то сразу по окончанию — в военкомат. Заинтересовал я их, как ты думаешь? — обратился он к Шажкову, протягивая ему руку, когда за студентами закрылась дверь.

— По лицам не похоже.

— Плохо вы работаете с людьми. Даже девицы — и те не торопятся. Глядите, план по аспирантам не выполним.

— Так всегда сначала бывает. Потом очухаются и придут. А от девчонок ещё придётся отбиваться.

— Н-да. Оптимист! Девчонки! Придут в аспирантуру — и сразу в декрет. Кандидатские экзамены, что ли, возбуждают? Ну ладно, ты понял, зачем я тебя пригласил?

— Не из-за студентов же?

— Не из-за студентов. Вчера звонил Чубаренко из Тюмени. Прилетает за три дня до защиты. Останавливается в «Астории». Хочет подготовиться, и чтобы мы его послушали. Так что давай, вот телефон — звони, встречай, договаривайся. Надо его потренировать.

— Арсений Ильич, я его сам должен послушать?

— Не послушать, а потренировать. Вместе сходим. Прямо в гостиницу пойдем. Ты только время с ним согласуй. Ну, а если одного раза не хватит, тогда уж ты сам.

Профессор Климов, потирая руки, подошёл к окну: «Не один приезжает, а с „группой поддержки“».

— Жена?

— Жена и ещё профессор какой-то, друг его. Волнуется бизнесмен. Ну ничего, это к лучшему. Чтобы не показалось, что это халява. С аспирантурой держи связь, чтобы все документы к защите были. Понял?

— Понял.

Климов подошёл вплотную к Валентину: «Вино-то с банкета всё уговорили?»

— Не знаю. Наверное.

— Наверное! Люди тут вот обсуждают…

— Рассказали уже?

— А то! Мне первому.

— Маркова? Я так и думал.

— А что ты хотел? Сектант! Не убедил атеистов? То-то.

— Убедишь их! Циники!

— Тогда не берись! — громко, в сердцах сказал Климов, и тут же, понизив голос: «Нет, Валентин, ты, правда, давай повнимательнее. Всё-таки у нас учебное заведение».

— Вы так это сказали, как будто я секрет ядерной бомбы раскрываю.

— Бомба, не бомба… Для тебя это увлечение, а кто-то может ведь и всерьёз принять.

— Кто? Охлобыстин? Маркова?

— Студенты, например, аспиранты. Даже скорее аспирантки.

— Арсений Ильич! Вы что считаете, что я студентам это преподаю?

— Не считаю. Просто предупреждаю о том, что кроме нас с тобой и наших коллег есть ещё люди, которые могут это понять превратно. Помнишь дело мусульманской диаспоры? Когда студенты и преподаватели мусульманский кружок организовали.

— Да это совсем другое. Вы делаете из мухи слона, Арсений Ильич. Не знаю, что уж там Маркова вам наговорила…

— Маркова, кстати, ничего особенного не сказала. Она к тебе очень хорошо относится. Это я сам тебя хорошо знаю. Что ты человек увлекающийся. Но тебе ещё рано прослывать на факультете чудаком. Тебе ещё докторскую защищать. А там займёшь моё место — тогда чуди себе, хоть и тоже с оглядкой.

— Я на ваше место не претендую, — брякнул Шажков.

— А я и не отдам, — неожиданно сверкнул глазами профессор Климов.

— Прошу прощения, если что не так сказал.

— Прощаю, — махнул рукой Климов, — но ты всё-таки скажи, аспирантке Окладниковой задурил голову?

— В каком смысле?

— Религией твоей.

— А-а, — у Шажкова отлегло от сердца, — ну, ей голову не задуришь! Она крепкий орешек.

— То-то. Ладно. Считаю, что воспитательную работу я с тобой провёл.

— Разрешите идти, Арсений Ильич? — по-военному отчеканил Шажков.

— Следуйте по установленному маршруту, как говаривал проректор Клопов. Был у нас такой генерал в отставке, — ухмыльнулся Климов, — давай, иди, занимайся Чубаренко. И если за дверью студенты ещё стоят, зови.

Соискатель Чубаренко Виктор Павлович, который прилетел из Тюмени защищать кандидатскую диссертацию, написанную для него Шажковым, оказался невысокого роста, полным белобрысым дядькой с пшеничного цвета усами и глазами слегка на выкате, ненамного старше Валентина. По месту работы он был заместителем генерального директора какого-то нефтегазового проектного (а может, исследовательского) института, но основной бизнес, как уточнил Климов, у него был в торговле нефтепродуктами. Кроме того (и естественно) он был депутатом местного законодательного органа и, видимо, в дальнейшем собирался делать политическую карьеру, иначе зачем же ему нужна была учёная степень по политическим наукам. С ним прилетела высокая, очень красивая женщина по имени Карина, жена, и пожилой интеллигентный мужчина, в противоположность, скромный, маленький, согнутый как вопросительный знак, но с острыми и живыми глазами — профессор одного из местных вузов Марк Наумович Крейн.