— Это плохо?

— Нет, здорово. Чувствую, что выздоравливаю.

— Я очень много сделал за эти дни, — улыбаясь, объяснил Шажков, — что должен был сделать.

— Что же?

— Потом.

— Хорошо, — Лена погладила Шажкова по руке. — Я горжусь тобой.

Валентин наклонился и поцеловал Лене руку, а она провела тонкими пальцами по его лицу: «Ты очень красивый сегодня, Валя. Просто очень! Но мне как-то тревожно. Взгляд у тебя усталый и…»

— Какой?

— Холодный какой-то, извини. Скажи, всё хорошо?

— Конечно.

— И ничего не случилось?

— Ничего.

— И у нас с тобой всё хорошо?

— У нас с тобой ещё лучше.

В глазах у Лены появились быстрые слёзы, и она почти выкрикнула с детским отчаянием: «Я хочу домой! Мне надоело здесь! Я скучаю по тебе!»

Шажков ответил ей просто и строго, по-отцовски: «Потерпи и выздоравливай. Я жду тебя дома. Там пусто без тебя!».

В университет Шажков после больницы решил не ехать. Подумал, что царапины на лице ещё не прошли, да и настроения встречаться с коллегами не было. Он пересёк сквер у входа в больницу и, решив не ждать маршрутку, пошёл пешком к метро, срезая путь через промзону. К Валентину вернулась память, и события вчерашнего дня вдруг встали перед глазами во всей страшной необратимости. Он шёл в раздумье, не замечая ничего вокруг и время от времени вступая сам с собой в диалог:

— А может быть, Фуражка и вправду спас Лену от тех подонков?

— Ударив ножом, даром что не насмерть?

— Да, не то. Значит, он получил по справедливости. А что ж так на душе тяжело?

— Ты — убийца.

— Можно, конечно, и так сказать.

— Только так и нужно.

— А как же дуэли в девятнадцатом веке? На дуэлях не бандитов — друзей убивали за шутку, за пьяное острое словцо. И совесть у них не болела, и в церковь они при этом ходили. Интересно, исповедовали они грех убийства, и снимал ли священник с них этот грех?

— Вот и проверишь. Поставишь перед отцом Владимиром задачку.

— Жалко отца Владимира. А если не снимет?

— Тогда я тебе не завидую.

Через час Шажков вошёл в свою квартиру и не раздеваясь подошёл к «эрмитажному» зеркалу На него смотрел отдалённо знакомый человек с похудевшим лицом в мелких красных царапинах и с прямым, вызывающим взглядом холодных глаз, на дне которых барахталось беспокойство.

«Да, типаж! — подумал Валя. — Взгляд и впрямь тот ещё. Но язв на лбу нет. Нет на лбу язв-то!»

«А может быть, ты не убил его? — вдруг птицей прилетела мысль. — Язв нет — значит, он не умер?!»

Шажкова даже пот прошиб от этой неожиданной мысли. Он быстро снял пальто, не заглянув в комнату, прошёл на кухню и стал нервно есть всё, что находил съедобного.

«Может быть, он и не умер?» — играла в голове спасительная мысль.

Эта мысль требовала подтверждения, версия — проверки, и, с трудом дождавшись следующего утра, Шажков отправился в спальный район Санкт-Петербурга, в котором произошло столько событий, повлиявших на его жизнь. Утро было хмурым и ветреным. Валентин вышел из маршрутки в тёмных очках, которые тут же снял, обнаружив, что они привлекают внимание прохожих, также как и его модное чёрное пальто.

«Замаскировался, дурак», — с досадой подумал Валя. В руках у него был портфель типа «дипломат», и весь он, в пальто и с кейсом, не вписывался в декорации забытого богом микрорайона без единого офиса, но с магазином «Пятёрочка» и с группой алкашей у его входа.

— Валентин Иванович, — позвал его сзади знакомый голос. Шажков вздрогнул, оглянулся и увидел старшего лейтенанта Колтунова в гражданской одежде с чёрной сумкой через плечо.

— Здравствуйте.

— Привет! — дружелюбно сказал Колтунов — Что, тянет?

— Куда?

— К месту преступления.

— Вы путаете меня с Раскольниковым.

— Неужели? — засмеялся участковый. — И ты здесь ни при чём?

— В чём ни при чём?

— В нанесении тяжких телесных повреждений гражданину Бойко по кличке Фуражка.

— Тяжких телесных? Так он не умер?

— Фуражка-то? Да почти умер. Еле откачали в реанимации. Инвалидом будет.

— Фу ты… Слава тебе, Господи! Слава тебе! — Шажков, не стесняясь участкового, три раза быстро перекрестился.

— Да уж, — с интересом поглядывая на Валентина, протянул Колтунов.

— Нож нашли? Под лестницей?

— Да и не искали, — Колтунов уже серьёзно смотрел на Шажкова. — Ты что, правда думал, что убил его?

— Да, я так думал.

— Переживал?

— Я? Нет. Хотя осознавать себя убийцей тяжело.

— Тяжело? А я думал, страшно. Подсудное ведь дело. В колонию строгого режима запросто мог загреметь. Да и за причинение тяжких — тоже срок полагается.

— Не думал об этом. Да и наплевать — срок так срок. Ты не подумай, я ведь его не сзади, а лицом к лицу. Он с ножом, а я…

— С чем?

— Да с нунчаками. Ну, палки такие на шнуре, как у каратистов.

— Рисковый ты парень.

— Но я тебе ничего не рассказывал, хорошо? — уточнил Валентин.

— А как же офицерская совесть?

— В прошлый раз она у тебя была сговорчивой. Нет? Если нет, так поступай по совести. Я не обижусь. Зона так зона — знал, на что шёл. На моём месте ты также поступил бы. А нет — всю жизнь бы потом мучился.

Шажков повернулся и пошёл прочь.

— Валентин, — позвал его Колтунов, — Валентин, подожди!

Валя обернулся было, но потом махнул рукой и ускорил шаг.

— Да что за обиды такие, — кряхтел сзади Колтунов. — Бегай тут за тобой.

Участковый догнал Шажкова, придержал за руку, и они оба остановились.

— Что ты крутизну показываешь?

— А ты что стучать надумал?

— Кто тебе сказал? Я похож на стукача?

— Не знаю. Вроде не похож.

— Ну, то-то же. Он как бомж прошёл, Фуражка этот. Ну а бомж — он и есть бомж, дело из-за бомжа возбуждать не будут. Тем более того, кого ты не опознал, всё-таки прищучили, так что сидеть он будет. Заварзин свою благодарность получит. И все довольны.

— Спасибо за помощь. Без тебя бы ни за что не нашёл гада.

— Но-но! В сообщники только не надо меня записывать.

— А кто же ты ещё? — спросил Валя и засмеялся. Колтунов не оценил юмора и нахмурил брови.

— Ладно, извини, — признал свою бестактность Шажков.

— Пойдём, нож поищем, а то попадёт мальчишкам в руки.

— А надо тебе это? — с сомнением спросил Колтунов.

— Хочется доделать дело.

— Ну пошли, — сказал участковый, поколебавшись. — Втягиваешь меня в историю.

У Шажкова ни один мускул не дрогнул и сердце не затрепыхалось, когда они с Колтуновым вошли в злополучный подъезд. Бог отвёл Валину руку и не дал стать убийцей (Слава тебе, Господи! Слава тебе!), что же теперь трепыхаться.

Нож Шажков увидел сразу: он лежал на видном месте в подвале за решётчатой дверью, закрытой на большой ржавый замок. Странно, что нож не обнаружили, когда забирали Фуражку.

— Не достать, — сказал Колтунов, — надо палкой какой-нибудь.

Валентин схватился за прогнивший косяк, дёрнул и с треском оторвал сырую, крошащуюся рейку. Манипулируя ей, придвинул нож к двери.

— Сохранить отпечатки пальцев, как думаешь? — спросил он у Колтунова.

— Хрен его знает, — задумчиво ответил тот, — с одной стороны, вещдок, а с другой — нам-то с тобой чего в калашный ряд лезть? Первые под горячую руку и попадём, если что.

Но всё-таки вынул из кармана носовой платок, нагнулся и, кряхтя, поднял нож.

— Качественная самоделка, — с уважением произнёс он, разглядывая клинок.

— Ну-ка, дай, — Шажков взял из рук Колтунова нож, стараясь не смотреть, обвернул его платком и положил в свой дипломат.

— Домой не носи. Этот нож мог быть орудием убийства.

— Бездушный ты всё-таки, — поморщившись, сказал ему Валентин. — Этим ножом ранили самого близкого мне человека. Понимаешь? Неужели ты думаешь, что я домой его понесу?

— А куда денешь?

— В Неве утоплю.

— Тогда ладно. А насчет бездушности — сам настоял идти за ножом, я не хотел.

— Ладно, извини.

— Ты бы не болтался здесь, — прощаясь, сказал Шажкову Колтунов, — а то узнает тебя кто-нибудь. Думаешь, тебя не видели? Видели, десятки людей видели, и любой из них может вспомнить. Алиби продумай на всякий случай. Хотя если ты исчезнешь из этого района на полгодика, то всё, думаю, обойдётся.

— Намёк понял.

— Ну так давай.

— Заварзин-то больше не вызовет? Как думаешь?

— Вряд ли. Вызовет — звони, покумекаем.

Через час Валентин Шажков шагал по выстуженной не по-весеннему набережной Невы в сторону Гавани. Он шёл и не мог остановиться, не мог даже замедлить ход, так как у него в портфеле лежал нож, который надлежало выбросить в реку, а Валя не хотел видеть его, боялся снова брать его в руки. Так дошёл до Горного института и притормозил у пришвартованного к гранитной стенке ледокола «Красин». Дальше набережная кончалась, и идти было некуда. Валентин долго стоял, всматриваясь в благородный, с детства знакомый по картинкам и чёрно-белой довоенной хронике, профиль легендарного корабля. Потом решительно открыл дипломат, достал нож, завёрнутый в платок Колтунова, перегнулся через ограждение и бросил его в воду. Нож булькнул и исчез в чёрной глубине, а платок остался на поверхности воды и медленно поплыл в залив, покачиваясь на крупной невской ряби. Неожиданно сквозь казавшуюся непроницаемой пелену облаков за рекой на миг пробилось солнце и тут же исчезло. А, может быть, Валентину просто захотелось этого.