Они могли бы сойти за брата и сестру — настолько небрежной была его манера поведения с Челси. Та же была не в состоянии держать дистанцию. Притворяться больше не было сил. И Челси была готова рискнуть всем, чего уже достигла.

Она преподнесет свое предложение как пари. Убежденный и азартный игрок, Синджин наверняка будет заинтригован.

Однако у Челси не появилось возможности поговорить с ним. В то утро во время прогулки верхом в Гайд-парке Синджин известил ее и Бо о том, что на следующей неделе отправляется в Тунис. Это решение пришло к нему тем же утром. Наблюдая за восходом солнца в Бруксе, Синджин с раздражением отметил, что его неудержимо тянет к жене, несмотря на все благоразумные доводы. Опустошенная бутылка бренди добавила Синджину головную боль и еще большее раздражение. Если он поедет в Тунис, разлука даст ему возможность решить, достаточно ли похоти, вожделения к женщине для того, чтобы связать себя на всю жизнь. Кроме того, эта передышка поможет ему восстановить свои прежние взгляды на жизнь. Так он надеялся. И наконец, его заинтриговала некая совершенно особая порода лошадей, которую выращивают в пустынях племена, живущие к югу от Тозеуна. Так почему бы не успокоить свое воспаленное сознание хоть на время и одновременно пополнить конюшни?

Яхта Синджина всегда была готова к отплытию. Он отбудет завтра.

Челси не могла говорить в присутствии Бо, поэтому отреагировала на эту новость обычной вежливой чепухой, но в глубине души чувствовала, что ее улыбка вот-вот растает и обнажит ужасную боль.

— Ты всегда сможешь жить в Сет-Хаусе, — сказал Синджин, — и провести там конец сезона. Или поехать в Кингсвей, Оакхэм, да в любое из моих поместий.

Куда захочешь.

Тун и Мамелуке медленно, шагом, бок о бок двигались по усыпанной мелким гравием дорожке.

Синджин был, как всегда, вежлив, но Челси поняла истинный смысл, скрывающийся за этим приглашением: «Иди куда хочешь. Я не стану тебя удерживать».

— Пап, возьми меня с собой на яхту, — вмешался Бо, его физиономия светилась от возбуждения. — Ну, когда повезешь сегодня туда продовольствие.

Бо всегда принимал участие в сборах, когда узнавал об очередном отъезде отца в Тунис.

— И не забудь, ты обещал мне в этот раз черного жеребенка [Наблюдения Эмира Абд-эль-Кадера о масти лошадей: наиболее ценными являются черные лошади с белой звездой на лбу и белыми отметинами на ногах.

«Черный» — «эль кахаль», «эль дехеум». Черный цвет приносит удачу. «Лошадь должна быть черной, словно ночное небо, безлунное и беззвездное».].

— Будет у тебя черный-пречерный жеребенок, Бо, если только он существует в этой пустыне. Я даю тебе слово. А если поможешь мне с приготовлениями сегодня, я освобожу тебя от урока с доктором Бекеттом.

— Ух ты! Здорово! Я буду пахать как лошадь, пап!

Гораздо веселее помогать тебе с погрузкой, чем учить спряжения латинских глаголов.

И весь оставшийся путь их разговор был лишь б необходимых приготовлениях к поездке в Тунис. По возвращении в Сет-Хаус Синджин помог Челси сойти с лошади и тут же извинился за свое вероятное отсутствие на завтраке, объясняя это как всегда нехваткой времени перед отплытием.

— Мой управляющий всегда к твоим услугам, — сказал Синджин Челси, снова садясь в кресло. Бо ждал его на внутреннем дворе.

— Ты можешь чувствовать себя, совершенно свободной и положиться на него во всем, когда понадобится. — Взмахнув рукой на прощание, Синджин пришпорил коня.

«Не думаю я, что мистер Бактори способен удовлетворить все мои запросы», — мрачно подумала Челси, и тут же ей стало жалко, очень жалко себя. Ведь как близко она подошла к возможному «выздоровлению» своего «больного» замужества! Но она проиграла…

И Челси сломя голову помчалась в дом вверх по парадной лестнице в безопасный уголок — в свою комнату. Она старалась успеть добежать до своей двери, пока слезы, наполнившие глаза, не ринулись наружу.

По сути, Синджин сказал ей: «Делай что хочешь, иди куда желаешь, живи как знаешь». Он потерял всякий интерес к ней, и его самоустранение было окончательным. Синджин собирался уехать. И он ясно дал понять Челси, что хотел сказать.

Челси поняла, что не осилит обязательной приятной улыбки в тот вечер, поэтому принесла свои извинения Дэмиену и Марии, которые хотели, чтобы она сопровождала их в оперу. Сославшись на головную боль, Челси весь день просидела у себя в комнатах.

Сердце ее буквально разбилось на тысячу мелких осколков, и она не желала, чтобы ее отчаянное состояние послужило предметом сплетен. Светские дамы никогда не демонстрируют чувств. Они улыбаются даже тогда, когда осколки их разбитого сердца сыплются к ногам.

Всеми силами стараясь привлечь к себе внимание Синджина, она была принуждена играть весьма опасную роль «признанной красавицы», звонко смеяться, флиртовать, искрометно шутить; Челси приходилось танцевать с мужчинами, равнодушными к ней, и нести «светскую чушь» в таком количестве, что, в конце концов, она стала задумываться, осталась ли хоть одна здравая мысль в ее голове. Естественно, что после бесчисленных обедов, балов, праздников Челси чувствовала себя утомленной и раздраженной, люди казались ей мелкими, жалкими, а беседа — скучной, когда все реплики расписаны заранее и выучены наизусть. Челси обнаружила, что ее не интересовали любовные связи знакомых, в особенности если в сплетнях могло фигурировать имя ее мужа. В равной степени безразличны были и едкие комментарии по поводу тряпок, негласное соревнование причесок, политические сплетни. А этикет требовал, чтобы Челси съела «еще одну ягоду клубники, или побольше зеленого горошка, или еще одну меренгу с лимонным кремом». И Челси понимала, что еще немного, и она превратится в настоящую «леди высшего света», с отсутствием всякого вкуса, перенявшую словечко «крайне», одержимую костюмным кодексом и ветчиной Воксхолла.

Несмотря на все старания, муж Челси покидал ее.

Все усилия пропали даром. И вот теперь ей хотелось лишь плакать, плакать и плакать.

К вечеру, однако, слезы вдруг кончились, ее знаменитый здравый смысл, унаследованный от отца, вернулся. Чуть успокоившись, Челси подумала, что, быть может, Синджин вынужден был уехать. Возможно, его решение об отъезде не было вызвано антипатией к ней.

Может статься, ей следует жить хотя бы для того, чтобы в один прекрасный день улыбнуться, с удовольствием встретить восход солнца, прокатиться на Туне.

Челси прерывисто вздохнула, но на душе у нее стало легче.

Синджина не было целый день, его дворецкий упаковывал чемоданы в спальне. Челси пообедала в одиночестве, волнения ее потихоньку улеглись. Она надеялась, что Синджин все-таки вернется вечером и она сможет хотя бы попрощаться с ним. «Как взрослая светская дама», — улыбнулась про себя Челси. Ну, а если он не вернется сегодня вечером, она намеревалась лечь спать в его постели — с тем чтобы, по крайней мере, представить себе его присутствие. Одно дело — прагматично, трезво принять его уход, согласиться с тем, чтоб их брак — полнейшая неудача. Но совсем другое дело — просто перестать любить его. И здесь рассудок тонет во всепоглощающем бешеном желании.

И ничего плохого не случится, если она поспит в его постели, — ведь это не изменит его решения.

Самое худшее, что может произойти, — Синджин вернется и прогонит ее. Но все равно, более одинокой, чем сейчас, Челси не будет. Если же Синджин не вернется, она проведет одинокую ночь, воображая, что он с ней, рядом. Будет ощущать знакомый запах его туалетной воды на подушках, смотреть на все те мелочи, которые напоминают о его присутствии — туфли, арапник, акварели, изображающие лошадей, портреты Бо, книги, бутылки с любимыми напитками, — весь этот беспорядок, окружавший ее, напоминал о Синджине.

После отплытия его в Тунис Челси не останется в Лондоне. У нее не было конкретного плана, лишь хаос эмоций царил в душе, но Челси подумывала о том, чтобы вернуться домой в Аиршир и зажить прежней жизнью.

Челси не хитрила, решив провести ночь в постели Синджина. Эта мысль совершенно неожиданно пришла к ней в голову, помимо всего прочего. Она знала, что от ее поступка ничего плохого не произойдет, как и ничего хорошего, — ведь завтра утром он уезжает. Челси была нужна хоть капля утешения после долгих двух недель отчуждения. Понимая, что искренняя любовь к супругу расценивалась как нечто глупое, неловкое, она делала попытки укротить свои чувства до пассивного подчинения, как того требовал свет, но, к сожалению, ее любовь не могла быть просто забыта, убрана с дороги, несмотря не жестокое, холодное отношение к ней Синджина.

Челси не в состоянии просто так взять и разлюбить его. И если бы за внешней сдержанностью Челси не скрывалась глубокая печаль, наверное, она уже давно превратилась бы в настоящую фурию из-за его раздражающей небрежности. Но искренняя сердечная боль за Синджина перевешивала все обиды и злость.

Челси улыбнулась, вспомнив первый день их знакомства, когда в Ньюмаркете Синджин открыл дверь своей кареты. Тогда он отказал ей, и все же ему трудно было подавить свою подсознательную чувственность, и это было заметно.

Сумерки сгустились, незаметно пришел вечер. Челси сидела у окна и смотрела в сад, а мысли ее витали возле мужа. Она думала о его порочной красоте, вспоминая великолепную улыбку, которая появлялась на его лице как бы исподтишка, сияющие глаза, даже в темноте, в которых всегда был вызов. Они представлялись ей чем-то вроде открытой двери в его мятежную душу, из которой исходило голубое сияние. Челси вспомнила, в какое трепетное возбуждение приводил ее лишь мимоходом брошенный взгляд Синджина, вспоминала его стройную мускулистую фигуру, руки, такие сильные при объятиях.., и ни с чем не сравнимое удовольствие любви, будто Синджин открывал ей двери к высшему наслаждению…

«Нет, нет, нельзя просто так покорно удалиться», — подумала Челси, когда сладкая волна воспоминаний нахлынула на нее, и чувства полились через край. Она хотела его, хотела, чтобы он любил ее, желала увидеться с ним до отъезда, этой же ночью, ощутить острую близость Синджина. Челси чувствовала себя заброшенной и несчастной и все еще была безумно влюблена — это тоже одна из причин ее острого желания. И Челси не требовалось, чтобы Синджин говорил ей о любви, ей не нужно затасканных фраз «вечно преданный тебе», «люблю безумно», ей только хотелось быть рядом.