Джессика Трапп - Грешные удовольствия

— Если я на это соглашусь, вы снимете с меня кандалы и оставите в покое мою сестру?

— Мне казалось, что тебя не волнует, что будет с твоей сестрой, — поддразнил он.

Она отвернулась, но он успел заметить, что боль исказила черты ее лица. Она очень любила свою семью, и это ее сердило. Но что бы ни происходило, мир может быть заключен только на его условиях. А ее любовь к семье будет его оружием.

— Полагаю, ты очень любишь своих сестер — и ту, что красива, и ту, что умна. А еще тебе надо думать об отце и о тех людях, которые живут в замке. Мне не нравится, что ты со мной не была честна. Почему мне с самого начала не сказали, что ты с сестрой поменялась местами?

Она раздраженно фыркнула:

— Не было времени. Вы же были заняты тем, что схватили моего отца, напали на мой дом, чуть не казнили меня и заковали в цепи. Когда я могла вам все рассказать?

Ее замечание застало его врасплох. У этой девчонки наглости не занимать, но странным образом это заинтриговало его больше, чем красота сестры.

— Пойдем, пленница-жена, в спальню и там обговорим нашу сделку.

Ситуация была недвусмысленная, и можно было лишь догадываться, какую сделку предложит такой демон, как Монтгомери. Холод пробежал по позвоночнику Бренны. Скорее всего, речь шла о том, что он лишит ее невинности. Она уже несколько часов этого ждала, но боялась, что у него на уме было не просто протолкнуть свою плоть внутрь ее и тем самым осуществить брачные отношения. Нездоровый блеск в его глазах, когда он заявил, что хочет видеть ее голой и умоляющей у своих ног, по-настоящему напугал ее.

Свет проникал в коридор через бойницы, и в лучах солнца плясали пылинки. Она смотрела по сторонам, надеясь найти место; куда бы могла убежать и спрятаться. Но что можно было сделать в этих цепях? Ничего. И он тоже об этом знал.

Она расправила плечи, готовая выполнить свой супружеский долг. Она будет лежать так же неподвижно, как фигуры на ее миниатюрах. Не станет сопротивляться, как бы он ее ни унижал. Будет думать о цвете и запахах краски и постарается запомнить то, что можно будет использовать в следующей серии своих миниатюр. А сам отвратительный акт наверняка продлится недолго, и она отнесется к нему просто как к способу обогатить свое искусство.

Если ей вообще будет позволено опять им заниматься.

Она поклялась себе оставаться спокойной, но ей очень мешало воспоминание о том, каким был размер его мужского естества во время купания. Она хорошо представляла себе — не раз рисовала — свое лоно, чтобы знать, что он не сможет войти в нее иначе, как с силой.

По мере того как они приближались к спальне, ее беспокойство все росло. Какую он задумал сделку? Кажется, он отнял у нее все, что мог. Ее дом. Свободу. Гордость. Все они, как игрушки, были раздавлены его чудовищными руками. Он даже спрятал от нее ее краски и кисти.

Наконец они дошли до спальни. Он распахнул дверь, втащил ее в комнату и, обернувшись, посмотрел на нее в упор.

Она почувствовала себя такой же одинокой, как один мазок краски на белом холсте. Неужели он набросится на нее, когда она все еще будет в кандалах? Это будет предел ее унижения.

Ну почему она не может упасть в обморок?

От злости на сестер и отца у нее потемнело в глазах. Если бы они не бросили вызов королю этой проклятой свадьбой, ей не пришлось бы расхлебывать кашу, которую они заварили, и расплачиваться своей жизнью и своим телом. Что, если она откажется ублажать Монтгомери? Что он с ними сделает? А ей какое дело? Пусть сами выпутываются.

Дверь захлопнулась за ее спиной со страшным грохотом, а с ней и ее независимое будущее.

— Я сохраню жизнь твоему отцу и твоим сестрам, если ты согласишься — с радостью и восторгом — выполнять в постели любой мой каприз, — сказал он без какого-либо вступления.

С восторгом! Любой каприз! Неужели этот человек ждет, что она сможет притвориться, будто что-то к нему чувствует, если он собирается силой навязать ей то, что ей противно? Она сжала кулаки.

— Просто изнасилуйте меня, и делу конец. — Странно, что этот скот еще до сих пор на нее не запрыгнул. — Я уже связана. Вам осталось лишь завершить все остальное.

Он прислонился к столбику кровати и скрестил руки на груди.

— Это не та сделка, которую я желаю с тобой заключить.

— А я вообще не хочу заключать с вами никаких сделок!

— Но ты же хочешь, чтобы я снял с тебя кандалы? И ты хочешь, чтобы твоя семья осталась жива.

Она разозлилась — ведь он говорил правду и пока ничего не предпринимал. Если бы он сразу же швырнул ее на постель, она смогла бы сопротивляться. А он, видимо, все рассчитал, а это распаляло ее все больше и больше.

— Мне нужна твоя действенная поддержка в деле установления здесь мира и порядка.

— Вот как? Разве мужчины знают, что такое мир? Они думают лишь о войне.

— В данный момент я не думаю о войне.

Она оглядела его идеальное лицо, мощные бицепсы под камзолом, твердое бедро, которым он опирался на матрас. Его спокойствие приводили ее в ярость. Если он ждет, что она сама предложит ему себя, ему придется ждать всю ночь.

— Мы женаты. Церковь подтвердит, что я принадлежу вам, так что это не будет считаться насилием, — выпалила она, рассердившись, что сказала правду.

— Принимаю твою точку зрения.

Он поднял бровь, и она вдруг испугалась, что он начнет прямо сейчас. Более мягкий подход, наверное, будет благоразумнее, решила она.

— Почему бы вам не выбрать женщину, которая охотно удовлетворит ваши потребности вместо меня? — разумно предложила она.

— Потому что ты моя жена, а с другой женщиной это будет адюльтер.

— Но я клянусь, что не буду возражать.

Уголки его губ приподнялись в улыбке. Ему, очевидно, нравилась эта дискуссия. Негодяй.

— Связь с ними не будет считаться осуществлением брачных отношений, — возразил он.

— Если вам так важно подтверждение, можно испачкать простыни кровью цыпленка.

Он поднял руку, останавливая ее:

— Успокойся, Бренна. Здесь не будет никакой цыплячьей крови. Только мы с тобой можем подтвердить наш союз. Кроме того, я хочу детей.

Детей!

— Этого еще не хватало.

В горле у Бренны застрял комок. Рухнула ее спокойная жизнь монахини. Она вдруг представила себя с большим животом, как у Мейрионы, а потом матроной, окруженной выводком сопливых малышей.

Она оглядела комнату, пытаясь сосредоточить свое внимание на письменном столе, на окне, на чем угодно, но только не на кровати. Осуществление брачных отношений уже само по себе плохо. Но дети?

— Я не жеребая кобыла.

— Женщины любят детей.

— Но только не я.

Дети были олицетворением долга и заботы. Петля ответственности, которая погубит ее искусство. Епископ Хамфри уже отказался повесить ее картины в городском кафедральном соборе только потому, что она женщина. Он бранил ее за то, что она занимается живописью вместо того, чтобы выйти замуж, остаться дома и создать семью. Но она не хотела иметь детей.

— Мне нужен наследник.

Она была зла на свою семью и на себя за то, что не смогла убить его. Она, конечно, знала, что может забеременеть сразу же после первой близости, но это вряд ли произойдет. Одному Богу известно, сколько им придется совокупляться, чтобы она забеременела.

— Нет.

Он удивленно хмыкнул:

— Что тебе известно об отношениях между мужчиной и женщиной?

Она пожала плечами, удивившись тому, какой оборот принял их разговор и почему он вообще поменял тему.

— Обычные вещи.

— И что это за обычные вещи?

Если он намерен запугать ее откровенным разговором, ему это не удастся. У нее уже, были дискуссии на эту тему с братом Гиффардом, которому она продала свои миниатюры. Ее не пугали разговоры об акте или о том, как его надо изображать на картине. Но ее страшно пугала мысль, что ей на самом деле когда-либо придется совершить этот акт, главное — какие могут быть последствия.

— Женщина расставляет ноги, а мужчина проталкивает свою плоть внутрь ее, — сказала она, решив противопоставить свою прямоту его ничем не прикрытой грубости.

— Понятно. Значит, ты знаешь, что следует ожидать?

Его загадочная манера вести разговор была подозрительна. Почему он хочет казаться таким уверенным? Она знает, как совершается этот акт, не хуже его. Она уже много лет изображала его на своих миниатюрах.

— Конечно. Я же не дурочка.

Он погладил подбородок, будто размышляя о том, какой еще задать ей вопрос, а она поняла, что ее бесцеремонность лишь осложняет ситуацию. Чтобы взять ее под контроль, следует рассуждать более логично.

— Я поняла, что вы от меня ждете, милорд, — как можно спокойнее сказала Бренна.

Его глаза стали похожи на два тлеющих уголька из самых глубин ада.

— Нет, миледи. Мне кажется, вы меня совсем не понимаете. Мне нужна покорная жена, охотно выполняющая мои желания.

— Я не стану больше сопротивляться, если вы это имеете в виду. — Она подняла руку и потрясла цепью. — Я не могла бы этого сделать, как бы мне этого ни хотелось.

Если бы она знала, что это ей поможет, она стала бы колотить в дверь и звать на помощь. Но она понимала, что это бесполезно.

Не меняя своей позы, он улыбнулся. Это была зловещая улыбка.

Но идеальная.

Его зубы были большими и белыми… только два передних зуба немного заходили один на другой. Совсем немного, недостаточно, чтобы придать теплоты его внешности и сделать его более человечным, даже похожим на мальчишку, а не на холодного красавца.

Улыбка делала его человеком. Эти два зуба были первым недостатком, который она углядела в его безупречной внешности. Их нельзя было разгладить наподобие того, как слуги разглаживали его одежду. Если бы она увидела его улыбку в день свадьбы, она не смогла бы воспользоваться кинжалом. Его улыбка была обворожительна. Она обезоруживала и была почти приятной.