НЕТ!

Пора всё это прекратить. Нужно поговорить с ним, всё объяснить, сказать, что мне больше от него ничего не надо. Хватит с меня.

Но пока не могу всего этого сказать Никите. Нужно сначала разобраться с Криницыным.

— Я не готова ответить на этот вопрос.

— Почему? Это же просто: нравится или не нравится.

— Всё равно не могу.

Громов замолкает, и я тоже молчу. Рассматриваю тёмно-синие сапоги его сестры на своих ногах. Кроссовки я оставила у Громовых. Настя обещала их выкинуть.

Но молчим мы не долго, потому что уже подъехали к моей Веленцовке, и я начинаю показывать Никите дорогу. И привожу его к своему дому.

— Приехали. Останови, пожалуйста, возле третьего подъезда.

Он послушно доезжает до моих дверей, чуть берёт руль вправо, к тротуару, и останавливается.

Наученная непростым опытом послушно сижу, потому что возможно он опять захочет открыть мне дверцу. Но он какое-то время просто сидит, а потов вдруг вцепляется ладонями в руль.

— Иди, Лиза, — цедит сквозь зубы.

Что, опять?! Опять сюрпризы? Ох уж этот Найк Громов, с ним постоянно, как на вулкане.

— Что. — Подаюсь к нему туловищем, но на всякий случай уже берусь рукой за ручку дверцы.

— Иди, я сказал, — поворачивается он ко мне и почти рычит.

Боже, ну и глазищи! Вот это мощь! Таким взглядом с ног сбить — как бейсбольной битой.

Нет, он и вправду странный, какой-то. Вы не думайте, ему больше меня вот так легко и просто не напугать, но спорить и перечить я, пожалуй, не стану от греха подальше.

С перепугу теряю ручку из ладони и начинаю нащупывать по новой. Нахожу, сама себя не помня, открываю и вываливаюсь из машины с зонтиком в руках.

Но ведь вежливость ещё никто не отменял, так ведь? Поэтому, хоть и вся в растрёпанных чувствах, но наклоняюсь в салон и быстро выпаливаю:

— Спасибо, Ник…

Громов не даёт закончить и трогается с места. Дверь захлопываю только уже еле дотянувшись ему вслед.

Что-то тягучее и болезненное сковывает душу. Она вместе с телом так и тянется вслед отъезжающей белой машине с красными огнями на багажнике. Только сейчас догадываюсь, что смутило меня в этих его словах. Вы услышали, сколько в них боли? Даже какой-то муки. Почему ему больно?! Почему он мучается?! Прямо как умирает внутри что-то.

Но я тут же беру себя в руки — поправьте меня, если не права, но, кажется, так ведут себя парни, если им девушка действительно небезразлична. Или я опять что-то путаю? Не знаю, не понимаю, как такое может случиться с нами: с Найком Громовым и со мной. Это нереально, безумие какое-то, бред сумасшедшего, оксюморон, маразм в какой-то там степени или стадии.

Но я чувствую, прямо вот ясно-ясно вижу, что именно в Громове и нет фальши, какую я слышу в Гене. Ему я нравлюсь по-настоящему, и мучается он от этого тоже очень реально. Искренне.

Поднимаюсь к себе на этаж и решаю завтра же пригласить Гену в кафе и поговорить с ним. Можно, конечно и в Универе прямо на перемене сказать мол, что так и так, между нами ничего больше не будет, но там обязательно кто-нибудь под руку подлезет, это уж как закон.

А ещё очень хочется вернуть Криницыну все его шоколадки и вкусности и работы по учёбе, но поскольку это не возможно, надо хотя бы заплатить за него в кафе. Точно. Очень хорошая мысль.

Довольная собой, дома учу уроки и ложусь спать.

И просыпаюсь ночью от температуры. Либо оксолиновая мазь не помогла, либо, может, ноги промочила.


ГЛАВА 10

Лиза заболела. На следующий день не появилась в Универе. Не сказать, чтобы я сильно удивлён — такие прогулки почти босиком под дождём ни для кого даром не проходят — но всё-таки грустно.

— Юль, Горохова заболела, доклада по дизайну банкнот не будет. Придётся тебе на макроэкономике одной отдуваться, — орёт самым отстойным басом, какой я слышал за свою жизнь, через всю аудиторию Вероника… как её, не помню фамилию. Ну и голос у девахи. Явно злоупотребляет холодным пивасиком, а зря.

Очень хочется поехать и проведать Лизу, но я вряд ли решусь. Она наверняка там лежит вся такая нежная и жалкая до хруста яиц. Может, даже в пижаме. И с этими своими ресницами.

Нет, там точняк меня никакое стоп-слово не спасёт, и я возьму её за руку. А мне хватило и вчерашней дороги. Самоконтроль — дело, конечно, хорошее и полезное, но не очень приятное и лично мне заходит только в гомеопатических дозах. Чисто, как аперитив. Это когда ты пыхтишь и тарахтишь через полгорода и только и видишь перед собой эти с прозрачными ноготками узкие ладошки на острых коленках. Да они и сейчас в глазах стоят. Такие, знаете, с кожей на костяшках, какой у парней не бывает, только у девушек. Мне кажется… хотя, нет, мне нихуя не кажется, я до чертей уверен, что мог бы просидеть с Лизой в кино и два грёбанных часа какой-нибудь несусветной мутотени держать эти пальчики в своей руке и поигрывать ими.

И не говорите. Сам в шоке.

И похуй, что у меня кровь в простоквашу сворачивается, и волосы шевелятся во всех местах от того, что сейчас курят эти упоротые кинематографисты. Нет, правда, что им там зажимают меж полушарий, что они такое снимают, а?

Поэтому домой к Лизе проведать лучше отправить ГовноГену. Бля, как же всё-таки жесток этот мир.

Кстати, у меня тоже дела есть. Хочу написать работу по экономике на конкурс и отдать её Лизе. Отослать Криницыну, пусть ей передаст.

Только не начинайте. Понимаю. Не глупее вас.

А пока линяю с последнего часа лекции и еду в супермаркет. Там гребу с прилавков всё, что на меня смотрит, а когда наши выходят из Универа, с пакетом в руках уже поджидаю Криницына у дверей. Он хоть и тихо, но всё-таки гундит на счёт того, что может заразиться от Лизы вирусом и морщит носик. Ох и душный же типус — просто швах. Говорю ему, что зараза к заразе не пристанет, и он всё-таки отправляется.

Звонит мне часов в семь, и вот тут начинается какой-то кромешный ад.

— Горохова пригласила меня в кафешку. Боюсь, как бы целоваться не полезла.

Что?

Что, блять?

Лиза?

Этого?

В кафе?

Этого не может быть! Но и не верить ГовноГене у меня аргументов нет.

Блять, что ж так больно-то, а. Кто-нибудь сделайте хоть что-нибудь, умоляю, никаких сил нет терпеть эту боль.

Кажется, у меня скрипят зубы, но я плохо слышу, потому что тут же глохну к херам. Ничего не понимаю, не могу сообразить. Надо! Просто необходимо что-то придумать, пока меня не разобрало на запчасти к ебеням.

Неужели Лиза не раскусила этого утырка? Какими глазами она на него смотрит вообще, растолкуйте мне, иначе я перестану понимать эту жизнь.

Я же ждал! Надеялся, что она его пошлёт. Она должна была это сделать! Особенно после того, как мы пообщались у меня дома. Да, я вспылил перед отъездом и через минуту готов был вернуться, извиниться и проститься по-другому, но мать-перемать, я же вижу, что нравлюсь ей.

Я!

Я!

А не ГовноГена.

Бля-а-а-а…

Но делать нечего, выслушиваю Криницына до конца — он что-то там ещё бубнит про то, какое Лиза выбрала крутое кафе — желаю им прекрасно провести вечер, отключаюсь и с этого волшебного мгновения прекращаю всякое общение с этим рыцарем-крестоносцем.

Всё.

На хуй.

Я умываю руки. Где там мои тёлочки? Я охуенно соскучился.

На несколько бесконечных дней вхожу в состояние бешенной сомнамбулы. Что, не можете себе такое представить? Ваши проблемы. Но я именно так себя и чувствую.

Лиза появляется в Универе только с понедельника. Не смотрю на неё, оно мне не надо. Свободна! Пусть целуется с этим своим супер мачо и богом маркетинга, судьба её значит такая, а моё — это трахать баб.

Но теперь почему-то не могу пройти любимую процедуру легко и радостно. Без загонов. Отлаженная схема не работает. Все эти протухшие тёлки, перетраханные половиной Универа, почему-то уже на заводят. Хочется чего-то отдельного, забористого, такого, чтобы прямо бомбило и штырило.

Пока занимаюсь этой аналитический работой и капризничаю, наступает вторник. А у любого вторника есть вечер, и именно в сегодняшний Лиза встречается в Кринициным в кафе.

И в этот день я слетаю с катушек нахуй.

Очень хочется убивать. Медленно, ритмично, тупо, чётко, поступательно и сильно.

Мне нужен смертник. Срочно.

И вы знаете, я его нахожу, как это ни странно.

В этот день у меня нет тренировок, но зато у нас есть физкультура. И на ней мы почему-то постоянно бегаем. И бегаем, и бегаем, и бегаем. Вы случайно не знаете, почему?

Короче, нас опять ведут на тренировочный стадион «оупен эйр».

Готовимся к эстафете и тренируемся передавать палочку. И когда уже бежим на время, один баклан с пятой группы, которую Аристархович поставил на дальнюю дорожку, передав палку, подставляет плечо Толяну Лазареву на ближней. Тот пашет носом, разумеется, уходит с дорожки, и мы не можем закончить забег, хотя парни выкладывались нехило и уже порядком устали.

Творит такое дерьмо урод вполне специально и с расчётом — это ясно всем. Я должен был бежать последним и сам это видел. Он явно не хотел, чтобы палочка дошла до меня, и я вытащил ребят на первое место, хотя они и чуть отставали.

Поэтому в раздевалке первым делом хватаю его за лицо и впечатываю затылком со всей дури в стену.

Хрясь!

И молчу. Говорить нечего. Только чувствую, как за спиной замерли встревоженные парни. Не бойтесь, жить будет. Он здоровый лось, да и я в тюрьму не хочу.

Делаю шаг назад и с чёткого, идеально, автоматического замаха врезаю ему кулак прямо в сочленение нижней челюсти и подъязычной кости.

— Грёбанный Экибастуз, — раздаётся тихое и перепуганное у меня за спиной.