— Короче так, — говорю тихим низким голосом. — Тронешь её до восемнадцати — расстрел. Сразу к стенке. Обидишь её — вали к херам из города. В Шушенское.

Он кидается ко мне и обнимает.

— Найк, я верил в тебя! До последнего верил!

— Да отвали ты от меня, придурок. — Отрываю его от себя. — Тут люди ходят, подумают чего.

Он улыбается и тяжело дышит.

— Ладно. Пошли в зал. — Кладу руку ему на плечо. Мы разворачиваемся и идём в ресторан.


ГЛАВА 15


Только мы со Львом открываем дверь «Луй» (не знаю, как вас, а меня так и тянет заменить первую букву), девчонки отскакивают от неё и делают вид, что вертятся перед зеркалом возле гардероба.

Всё-таки подглядывали за нами. Не доверяют, значит. А жаль.

Довольно корявая и страшненькая, но опупенно важнецкая и вся такая из себя бабца-хостес проводит нас к столику.

И начинается.

— Я не хочу сидеть так далеко от Лёвы! — Наська вонзает носочки туфелек в пол, стопорит и вибрирует, как воткнутая в землю стрела.

О, господи Иисусе. Я уже почти с сочувствием смотрю на друга.

— Так тебе и надо, — говорю ему тихо, подхожу, беру стул, на который он должен сесть, и переставляю его на угол рядом с сестрой.

— Довольна?

Она расплывается в улыбке и пританцовывает.

— Да. Пасиб.

Лев помогает сесть ей, а ухаживаю за Лизой.

Вообще-то, перед нами типичный столик на четверых, и мы должны разместиться крест-накрест: я рядом с Наськой, напротив меня — Лиза, а напротив Наськи — Лев. Но этим миром правят женщины, если вы не забыли, и столами, и стульями, и многим чем другим, а у них хрен их разберёт, что и как устроено в их аккуратненьких головках. Поэтому мы располагаемся по углам — сестра с Лёвычем плечом к плечу группируется на одном, мы с Лизой сдвигаемся на другом точно так же. В принципе, мне норм, хоть стол теперь больше похож на боксёрский ринг в нашей секции.

Подходит «гарсон» и раздаёт всем меню. Вижу, как его гляделки «плывут» при взгляде на мою сестру и привычно закатываю глаза. Когда он уходит, осматриваю зал. Кто ещё тут не дурак попялиться на наших девушек?

Есть такие.

Не очень далеко за столиком сидят трое «чертей». Лет по тридцать-тридцать пять и в каждом килограмм по двадцать лишнего веса. Сразу же оцениваю их на сопротивляемость и понимаю, что если бы дело дошло до схлёста, мы с Лёвычем оторвались бы на них потешно. Да я и один подрихтовал бы их знатно — хруст стоял бы неслабый и всё это под красную юшку.

Они по очереди оглядываются, аккуратно беру взглядом каждого и толкую им все свои последние мысли. Они улыбаются, но отворачиваются. Хорошие мальчики.

Не шевеля башкой, показываю глазами на них Лёвычу — он сидит к ним спиной. Друг оборачивается, замирает, а когда возвращается к нам, еле заметно кривится:

«Пф, делов-то», — говорит мне глазами.

Нет, ну если так прикинуть, то насколько я знаю Льва, он этого в полосатом уводит в сторону и рубит связкой из трёх ударов в печень, голову и финтом. Двое остальных — мои. Поэтому еле заметно киваю.

Ладно, хрен с ними со всеми, главное для меня — это Лиза.

Она сидит очень близко, я вижу каждую волосинку на её шелковой чёлке и единственно о чём могу думать, так это о том, что хочу ещё ближе. Девушка пока не отошла от разборок с нашими влюблёнными конспираторами и адептами сюрпризов, и заметно волнуется. Взгляд встревоженный, меню изучает, как задание тестов по плановой экономике читает. Ну, так сама же захотела двойное свидание. Будь моя воля, я бы сейчас…

Склоняюсь к ней и шепчу на ушко:

— Пойдём отсюда. Сбежим?

Она улыбается и прячется за ресницами.

— А как же они? Без нас. — Показывает подбородком на парочку напротив.

— Э, чего вы там шепчетесь! — сразу же реагирует Наська. — Говорите громко.

— Не учи отца любить мать, — режу ей с улыбкой, но строго. — Ты вообще здесь сидишь по доверенности.

И тут как в насмешку у сеструхи звонит телефон.

— Да, мам.

Она отчитывается перед матерью: кто, где, сколько, а затем — до какого часа, в каком виде, и чтобы шаг вправо шаг влево и так далее. Потом дают трубку мне, я всё это заверяю двумя словами и когда завершаю разговор, Лёва говорит:

— Я свой отключил.

Мы все лезем в карманы и вырубаем «дебильники», как называла их наша учительница английского в школе.

Пока нам готовят заказ, молчим. Поглядываем друг на друга — просто ещё не знаем, как ко всему этому относиться, и если бы речь шла не о моей родной сестре и лучшем друге, я бы сказал, что ситуация из разряда «огромный кусок дерьма», и всё это никуда не годится.

Но стоит взглянуть на Наську, насколько она радостная рядом с Лёвычем, хихикает, лыбу не сотрёшь с моськи, так мой лютый настрой бабы Яги, которая против, сразу куда-то пропадает. Сеструха явно с хитрецой и злым умыслом кладёт на стол ладошки, одну из них Лев тут же цапает в свою, переплетает их пальцы, и по роже видно, что очень хочет поднести к губам. Или уже это делал.

— Вы как два грёбанных гея, ей богу, — говорю им с насмешкой. — Отстаиваете свои права на любовь демонстрацией. Вы ещё парадом пройдитесь.

Ни один из них не успевает обидеться, как в кулачок прыскает со смеху Лиза. Видно, что ей не очень удобно смеяться такой шутке, она смущается, но тут начинает открыто смеяться моя сестра, а за ней ржёт Лёвыч. Когда «гарсон» приносит хлеб и воду и выставляет на стол, мы уже от души угораем все вчетвером. Это славно и приятно. Я рад, что Лиза не зацикливается на том, что перед Наськой лежит букет цветов. Будут и ей цветы, и я надеюсь, она это понимает.

Когда приносят заказ и передо мной ставят мой стейк слабой прожарки с кровью, начинаются разговоры о еде.

А это я уже ох как полюбляю. Не разговоры. Стейк. Нет, правда, пожрать я люблю почти как подраться и потрахаться — нещадно, адски, жестко и сочно. А ещё — много и сытно.

Мы говорим о свинине и о бобовых в стручках. С некоторых пор Наська начала так готовить горошек и фасоль с мясом. И мне это по кайфу. Скусно.

— Я уже начала разрабатывать себе меню на днюху, — хвастается сестра.

Вы слышали?

Господи ты боже мой, до её днюхи ещё трубить и трубить. Да за эти два месяца она нас всех тут в асфальт укатает своей днюхой и мне лично плешь до мозжечка проест. Удивительно только, что начала не с платьюшек там всяких и подарочков, а с еды.

— Ник, хочешь знать, что я хочу получить в подарок?

Оу-воу! Это к слову о том, настолько хорошо я знаю свою сестрицу.

— Велосипед? — ляпаю первое, что приходит в голову.

Лиза улыбается, и я завожусь.

— Нет. — Дует губки Настя.

Так, что там ещё детям дарят?

— Собаку?

— Правильно! — Хлопает в ладошки и подскакивает на стуле сеструха. — Лёва обещал подарить мне щенка родезийского риджбека! Правда здорово?

А то! Здоровей не бывает.

Я знаю эту породу. С этими милыми, няшными щеночками в Африке когда-то на львов охотились. И говорят, довольно успешно.

Но фокус в том, что я сижу рядом с девушкой от которой у меня слабнут коленки, и идёт кругом голова. Я чувствую лёгкий аромат её парфюма и её самой, и у меня в паху кипит жизнь. Бурная. Как в запущенном ядерном реакторе или в бочке с виноградным соком. Я сосредоточен на том, чтобы поцеловать эти пухленькие губки в сегодняшнюю новогоднюю ночь и без этого расставаться не намерен.

Может, поэтому у меня нет сил достойно реагировать на будущего щенка размером с небольшого телёнка и давлением челюстей, как у гиены, под одной крышей со мной.

— Нет, — говорю дежурным, почти унылым тоном. Даже материться не могу — слишком красивые шторы на окнах и слишком много лепнины на потолке.

— Настя хочет щенка, и она его получит, — твёрдо заявляет Лёвыч.

— Настя получит, — киваю. — Но только не щенка, а просто получит и всё.

Они замолкают. Видимо, моё спокойствие действует на них хлеще неспокойствия.

— А что хочешь получить на день рождения ты? — Склоняюсь головой к Лизе и будто со стороны слышу, как меняется мой голос, интонации и весь сам я, мать его, меняюсь в секунду. Прямо, околдованный.

Она начинает порхать ресницами, которые чуть подкрашены на самых кончиках, и смущенно улыбаться. Её пухлые, сладкие, до комы в поджелудочной железе, губки подрагивают, девушка явно сдерживает смех.

— Инфинити. — Делает на меня дурашливое, кукольное выражение личика и хлопает глазками, как кокетка. Её плечи трясутся в немом смехе, она смотрит на Наську, и та тоже хохочет. Лиза краснеет как помидор и закрывает личико ладошками.

Я поворачиваюсь к сестре.

— А я что, я ничего. — В свою очередь хлопает она глазами так, что кажется я даже слышу их звук.

Лёвыч заказывает пузырь шампусика.

А вообще, вы знаете, меня как-то так незаметно начинает цеплять то, как он классно смотрится рядом с моей сестрой. У него так путёво получается казаться «киской» и «зайкой», говоря по-нашему, но не быть ею. Это годно. Одобряю. Даже как-то, знаете ли, жаба душит, как они с Наськой срослись против меня. Такая любовь, такая тяга друг к другу — Монтекки с Капулетти за углом не отсвечивали. И что ни говорите, но мне жаль, что нам с Лизой никто не мешает быть вместе. Не грозитсч набить мне рожу, снести яйца, если я её обижу. Я бы тогда тоже ходил к ней под страхом смертной казни, и это нехило так поднимало бы меня в её красивых глазках.

Что-то меня не туда несёт. Старею, что ли. Становлюсь сентиментальным?

Ребята открывают шампанское на троих. Нет, мне не трудно пригубить шаспусик, какой бы кислятиной он не был, и я даже мог бы машину здесь у матери в мэрии на стоянке оставить, но надо везти Лизу домой. Да и нам с Наськой, и Лёвычу тоже добираться не самый ближний свет от центра — в новогоднюю ночь в городе работает только небольшая сеть станций метро, и для нас она недостаточна.