Поэтому наливаю себе минеральной воды с газом, и мы чокаемся бокалами.

Наська с Лёвычем сначала меняются ими, это типа на счастье, потом ещё переливают друг другу шампанского, чтобы узнать мысли, затем кидают друг другу туда кусочки шоколада — малышня соплежуйная да и только, куда деваться. Лёвыч рядом с этой школьницей, как я погляжу, и сам сматывает годы взад, и пох ему на всё.

Он «легче» чем я, мягче, «пластичней» «гибче», и Наська ему подходит — это факт.

Мне становится как-то не по себе. Чувствую вину перед Лизой, что не такой бомбический и чумовой, как мой друг, и во мне от любимца публики и души компании чуть менее чем нихрена.

Поэтому просто склоняюсь к её носику и шепчу ей в ресницы:

— С новым годом.

— С новым годом. — Придвигается она ко мне ближе и еле заметно, мимолётным движением касается лбом моей скулы.

Тва-а-ай-й-йу-у-ума-а-а-а-ать!

Всё. Мне больше нихрена не надо. И ей тоже. Окружающий мир превращается практически в ничто. В ноль. Пустое место. Он исчезает. У нас с Лизой оказывается есть свой мир, своя реальность. Здесь мы знаем только друг друга и существуем только друг для друга.

Это делает нехилый такой прострел мне в яйца, и похрен сколько там лепнины на потолке и какой опупенной красоты шторы на окнах.

Я хочу её. Да. Я мужчина, и чего уж тут мять тестикулы, хочу секса с девушкой, от которой у меня рвёт башню на атомы. Хочу её в постели, сонную, оттраханную до бессилия, по беспамятства, до полуобморока и с распухшими от поцелуев губками. Беспредельно, безгранично, самую счастливую в мире. (Блять, наверное, Лёвыч так же хочет Наську. Не, не буду думать об этом).

Хочу Лизу наутро. Умиротворённую, залюбленную, затисканную, зацелованную до отвала башки, до полного отупения. Хочу себе пустые яйца, хочу кончить в неё много-много раз, чтобы от неё пахло моей спермой, мной, нами. Не знаю, как быть с её девственностью, но конечно же постараюсь всё сделать аккуратно и нежно, клянусь. С ней по-другому не смогу, она же такая…

Мы ещё долго сидим. Разговариваем о городе, об Универе, о Наськном поступлении. Мне нравится. Из нас вышла неплохая компашка. Если не вспоминать, что рядом с моей сестрой чел с бурным прошлым, то вполне себе пойдёт. Видимо, все чувствуют то же самое, потому что мы единогласно договариваемся собраться у нас и отметить днюху моей сестры этим же составом.

Затем Наська со Львом устраивают резню бензопилой, а если точнее, то кулачные бои за какой-то охрененно важный кусок хлеба. И по этому поводу в воздухе назревает необходимость сражений в армреслинге. Наша «школота» раздвигает стулья, отодвигает тарелки и сцепляется руками. Разумеется, побеждает моя сестра. Она укладывает кулак Льва на стол, и тут же предлагает, чтобы мы сразились с Лизой.

Я ржу. Даже рот открывать по поводу такого «поединка» как-то никамильфошно. Да ну нах. Но лишний раз подержать ладошку Лизы в своей всегда приятно. Поэтому мы тоже отодвигаем посуду, устанавливаем локти на стол и сцепляем руки в замок. Лиза улыбается и опять волнуется. Её ладошка тонет внутри моей, и это так заводит — аттас!

На нас начинают поглядывать компашки за соседними столами и те самые трое «чертей», которые уже заметно взгрелись бухлишком.

— Три, два, один! — командует Наська, и Лиза изо всех сил начинает давить на мою руку, и я начинаю ржать уже совершенно по-взрослому. Потом не выдерживаю, отрываю локоть девушки от стола полностью и целую тыльную сторону её ладони.

— Прости, это сильнее меня. — Прикладываю кисть к груди в извиняющем жесте.

Она смеётся и с огорчением машет на меня рукой, как на безнадёжного.

— Давай со мной, — раздаётся над столом хриплый мужской бас.

Мы все вчетвером замираем и поднимаем туда головы.

Возле стола стоит тот самый бугай в полосатом свитере.

Ха! Думает пузо наел и теперь — всё. Халк, мать его.

Смотрю на его тело. Ткани у чела когда-то явно были, но уже давно деградировали и околели. Их греть и греть, грузить и грузить.

— Давай. — Перевожу взгляд на Лизу. Она, видимо плохо понимает, что опять происходит. — Не волнуйся. Это быстро. — Улыбаюсь ей, как маленькому испуганному ребёнку, и она поднимается со стула.

На её место плюхается полосатый. К нашему столику подтягиваются его приятели.

— Левая? Правая? — Этот «Пухлый шмель» на что-то надеется?

— Любая, — говорю ему и жду, какой локоть поставит на стол он.

Опускает левый, давая тем самым мне маневр для захвата, и поглядывает при этом на Наську. Нет, это не сестра, а какое-то наказание господнее, ей богу. Бедный Лев, замахается ведь морды бить из-за неё.

Я уже почти зол. Ставлю правую руку. Мы сцепляем кулаки.

— Три, два, один, — чеканит Лёвыч, и мы напрягаемся.

Нет, ну силушкой-то «пухлого» боженька не обидел, но на ум приходит выражение о силе тока. Это когда у чела тока сила, а ума не надо — он давит предплечьем, когда надо начинать со спины. Так легче.

Делаю всё по правилам, напрягаю заднюю косую мышцу — она у меня правда недавно взбрыкнула что-то, но уже отошла — перевожу импульс на плечо и укладываю кулак полосатого костяшками на стол. И немного так поворачиваю руку против часовой стрелки.

— Уи-и-и бля-я-я… — сдавленно вопит он.

— Не ругайся. Здесь дамы, — тут же отпускаю его, и Настька прыгает на стуле как полоумная и хлопает в ладоши:

— Мой брат самый сильный! Самый-самый!

Приятели моего соперника что-то одобрительно бубнят, но самое главное — Лиза улыбается и её красивые, удивительные глазки горят восхищением.

Йоху! Йес!

Полосатый грузно поднимается, встряхивая и расслабляя запястье, но тут же протягивает мне руку.

— Альберт.

Я пожимаю.

— Найк.

— С новым годом, Найк. — Отходит он от стола, и за ним на не очень твёрдых ножках следуют его хлопцы.

Да, я поужинал в ресторане и попутно ещё и успел блеснуть чешуёй перед своей девушкой. Это круто, мать вашу.

Но всё равно нам пора. На часах почти одиннадцать.

Берём с Лёвычем счёт, выходим, садимся в машину и уезжаем ближе к центру.

Там немного гуляем по площади, возле главной ёлки. Вокруг веселятся люди, пьяные и не очень.

— С Новым годом! — кричат некоторые из них нам на ходу, и мы машем им в ответ.

Ладошка Лизы лежит в моей руке и в моём кармане. Помните, я говорил, что смог бы просидеть так с ней в кино? Сейчас мне кажется, я влёгкую могу так пройти с ней по всей моей жизни — настолько мне легко и приятно. Мороза почти не чувствуется, после того, как мы хорошо отогрелись в ресторане, и свежим воздухом дышится приятно и с удовольствием.

— Извини, мне нужно всё-таки позвонить маме, — высвобождается девушка и лезет к себе в полушубок.

Она включает телефон и звонит родителям. Поздравляет, отчитывается, обещает — короче, всё, как обычно. Я стою, смотрю на её голову, укрытую меховым капюшоном, и не могу оторвать глаз. Её эти, как их, гульки выделяются под тканью, и головка выглядит очень мило и смешно. Как в костюме какого-нибудь аниматора на улице с рекламками.

Пока мы тут с ней остановились, Лёвыч с моей сестрой теряются в толпе. Смотрю по головам и вижу, что эти двое уже невдалеке целуются.

Вот кобель. Завалит же девчонку, не выдержит два месяца. Ну да ничего, я его предупредил, потом спрошу, ежели что не так, и рука не дрогнет.

А пока Лиза заканчивает разговор, прячет аппарат, а я опускаю голову и смотрю на её губки. Она понимает меня без слов и от неожиданности широко распахивает глаза. Про ресницы говорить уже не буду, это и так понятно. Не сговариваясь, мы встречаемся где-то на середине пути друг у другу.

Её губки…. как бы это вам описать. Это грёбанные пушистые небеса в тёплый, солнечный летний день с мягким, ласковым ветерком, шезлонгом и стаканом апельсинового фрэша — вот примерно где-то в этом районе. Они сочные, того и гляди брызнут возбуждающим соком, сладкие, просто вкуснятина, и такие знаете, ими невозможно насытиться — ты их целуешь, они целуют тебя, и затягивают куда-то туда, в забытьё. Берут в плен. В сладкое, райское рабство.

Я сентиментален? Романтичен? Похуй.

И тут как назло у девушки в кармане начинает трезвонить телефон. Играет какой-то знакомый рингтон. Мы целуемся, присасываемся друг к другу, но и сучий потрох не унимается. У кого-то так пукан полыхает что ли, я не пойму.

Наконец он затыкается — Аллилуйя! — а нам не хватает воздуха, и мы отрываемся губами. Стараемся дышать и тут же полизывать друг друга, и просто прикасаться, но только не отстраняться совсем. Иисусе, я грёбанный счастливчик.

Но тут телефон орёт опять. Вот кого-то бомбит, а. Чего пристали к девчонке?

— Да, Натали, алло, — отвечает она на звонок, и я закатываю глаза — без подружек прямо никуда.

Я ревную? Да, блять, я ревную. К подружкам, к родным, к самому себе. Вопросы есть?

— И тебя тоже с Новым годом, — улыбается в трубку моя девушка теми же губами, которые я только что целовал. Это срабатывает, как ключ зажигания к моему паху. Поворот — и оно там задрожало мелко и часто.

На каникулах выгоню сеструху из дому и приглашу Лизу к себе. Пора. Сколько можно, в самом-то деле.

Нас догоняют Лёвыч с Наськой, Лиза заканчивает разговор, и мы идём в центр. И стоим в густой толпе людей, ждём салют.

Он взрывается сразу после того, как на большом экране отсчитывают последние секунды электронные часы.

Лупит в небо неслабо, я вас кажу. Глушит всё в округе к чертям. Первый же залп покрывает пространство огнём так, будто кто-то порвал магистральный газопровод, поднёс к нему спичку и направил в небо.

Но всё-таки я наблюдаю первую тройку залпов, но быстро теряю к ним интерес. Опускаю голову и смотрю на Лизу, как она любуются салютом, и чувствую, что гибну. Пропадаю с темечком, с головкой, с потрохами и яйцами, и точно знаю, что скажу себе потом за это спасибо.