Хотя, себе ли.

— Спасибо. — Наклоняюсь к девушке и говорю ей это громко, отчётливо и прямо в губы. На меня обращает внимание Лёвыч, но мне пох, меня уже не смутить.

— За что? — Лиза тут же забывает про салют, тянется ко мне и, кажется, даже приподнимается на носочки.

— За то, что ты есть. — Улыбаюсь ей мягко и мечтательно, и обнимаю за талию. Потом думаю и добавляю: — У меня.


Бонус

В детстве я очень много болела разными болезнями. И даже лежала в больнице с воспалением лёгких два раза. Сколько себя помню, бабушка с мамой говорили, что и не заметили, как выросла Вика, но вот с Лизой понянчились за двоих.

— Прозрачный ребёнок, — вздыхала бабуля. — Просвечивается насквозь.

Да, потому что болею, потому что самая младшая, худенькая, надомной всегда тряслись.

Вы знаете, я начинаю подумывать, что это моя судьба, потому что точно так же надо мной сейчас трясётся Никита. Прямо не дышит. Это нормально? Как по мне, так не очень. Чувствую себя какой-то хрустальной вазой, а не девушкой. Как вы думаете, это надолго? Разве Найк Громов, которого я знала, может быть таким? Что-то не похоже. Я уже совсем сбита с толку и ничего не понимаю.

Да я и себя не понимаю. Вот в любви к Гене признаться не составляло абсолютно никакого труда. Легко и просто и даже стесняться нечего. А сколько мы о нём с Натали болтали! Я же ей все уши прожужжала этим Криницыным, чтоб ему пусто было.

С Никитой всё по-другому. Сколь не пытаюсь, не могу выразить, описать то, что чувствую к нему, и мне почему-то кажется, что если начну об этом говорить, так сразу же всё испорчу. Внутри всё как-то уютно, так интимно и до жути секретно. Даже Натали ничего не смогла толком объяснить и обещала всё рассказать, когда мы вернёмся с каникул. Но уже чувствую, что не смогу и рта раскрыть.

Всё так серьёзно, как-то чувствительно, захватывающе. Я вам описать не могу, как была счастлива с Никитой в Новогоднюю ночь. Он вообще весь такой… такой, меня так и распирало изнутри от него. Красивый, высокий, уверенный в себе, сильный. Как он этого бугая в полосатом сделал. Настя тогда визжала от счастья, а я постеснялась, хоть и страсть как хотелось кинуться Громову на шею и задушить в объятьях. Прямо вот съела бы его.

Когда он рядом, внутри меня постоянно играет музыка. Знаете, такая, волшебная. Я сама вся, как скрипка или виолончель, так и вижу внутри себя все эти струнки. Только он на меня посмотрит, наши взгляды встречаются, и что-то невидимое начинает во мне их перебирать. И я звучу! Звуков не слышно, но я точно знаю, что они есть. Я их чувствую.

Я совершенно беззащитна перед Громовым — одна его улыбка, и нет сил не улыбаться в ответ. Во мне, где-то глубоко загораются тысячи смайликов и сердечек, и от его взгляда прямо сама радость бежит по позвоночнику.

А этот поцелуй! Я и переволновалась порядком, потому что совсем не умею целоваться, а вот Никита! Божечки, какие у него губы, что он со мной творит! Какое наслаждение, какое… возбуждение, да? Это и есть возбуждение? Потому что он только ворвался мне в рот языком, и я пропала. Меня нет. Я превращаюсь в какое желе, в мягкое талое масло, в мороженное на пляже. Как вообще женщины злятся на мужчин, если те умеют их так целовать? Господи, да после этого поцелуя я больше ни о чём думать не могу, вся хожу, как потерянная, найти себя не могу. Вся так и осталась там, на его губах, в его руках.

Да, я счастлива, даже не смотря на то, что Громов подвозил меня домой и не поцеловал на прощанье. Может, потому что сзади сидела Настя, но мне кажется, надо что-то делать, иначе он так и будет ещё долго. Но и тут же боюсь показаться навязчивой — а вдруг он посчитает меня такой же, как те его девушки? Да и что я умею? Ничего абсолютно. Даже целовалась коряво. Он так умело губами меня и языком, сильно так, властно. А я. Как не своими что-то мямлила там ему в ответ. Может, он уже разочаровался во мне?

Зато он не умеет разговаривать по телефону, только сообщает, что да как, и отключается. Немногословный мой.

Да. Мой. Никому не отдам.

Поэтому с его Настей мы чешем языками без устали. Именно она мне рассказала, что первого января весь день уговаривала их маму разрешить собаку. Но Надежда Васильевна так и не согласилась на большого пса.

— Я просила, чтобы мне Ник помог её уговорить, она бы к нему обязательно прислушалась, но он тоже не хочет большую собаку. Вот сегодня уговорила хотя бы на джек-терьера или бигля. Они мне тоже очень нравятся. Завтра мамунтий на совещание на два дня уезжает, а мы с Лёвой едем к одним заводчикам в области. Вернёмся поздно. Завтра Ник весь день будет дома один. Сдохнет со скуки, наверное.

Вы слышали? Никита дома. Один. Целый день.

Кое-как заканчиваю разговор и не успеваю опомниться, как телефон звонит опять.

Это Громов. Остановите Землю, я сойду.

— Я внизу, в машине. Спустись, пожалуйста, — объявляет он и отключается.

Только бы не сдохнуть от счастья, только бы умом не тронуться.

— Мам я выйду на минутку! — Несусь по коридору и хватаю свои сапоги.

Увидев, что я «намылилась» на улицу, Барселона подскакивает с дивана и летит к входной двери, обгоняя даже такую «молнию», как я. Не успеваю оглянуться, она уже стоит уткнувшись носиком в щель.

«Открывай!» — как бы говорит вся её поза.

— Барса, тебе нельзя в подъезд, — отвечаю ей.

«Да-да, я поняла. Открывай, давай быстрей». — Перетаптывается она с лапы на лапу.

С ножом в одной руке и с баклажаном в другой делает шаг из кухни мама. Потом видит моё взбудораженное лицо и подходит ближе.

— Елизавета, нам нужно серьёзно поговорить.

Я так и знала. То, что меня практически без разговоров отпустили с однокурсниками на Новый год в центр на всю ночь было пробным шаром. Теперь за меня возьмутся все.

— О чём.

— Кто он?

— Мой однокурсник со второй группы.

— На такой машине?

— Это машина его мамы. Она в мэрии работает. Я только поговорю и быстро вернусь. — Всовываю ноги в сапоги и хватаю полушубок.

— Смотри, не выпусти кошку, — напоминает мама и уходит.

— Барса, нельзя. Тебе же сказали: нельзя. — Уже с досадой оттаскиваю Барселону от дверей. Она очень скучает в квартире и постоянно просится на улицу, но ей нельзя, вы же понимаете — потеряется, и как мы потом без неё.

Открываю замок, распахиваю дверь и мчусь вниз через три ступеньки. Вот когда хорошо, что умеешь быстро лётать. На первом этаже меня всё-таки обгоняется Барса. Неужели я плохо закрыла дверь? Правду говорят, что за дурной головой и ногам покоя нет. Хватаю её в охапку и мчусь назад. Опять запихиваю в квартиру и лечу снова вниз, всё равно поглядывая под ноги — как она умудряется иногда проскальзывать, ума не приложу.

Из подъезда выхожу почти пешком, и даже не запыхавшись.

Открываю дверцу машины и юркаю внутрь.

— Привет. — Сама знаю, что улыбаюсь, как июньское солнышко, и глаза горят, как фонарики, но также понимаю, что потушить их не смогу.

— Привет.

Громов. Родной. Любимый, необходимый, такой притягательный и самый лучший. Тоже улыбается, и протягивает руку. Пытают дать ему пять, но Никита успевает схватить мою ладонь и уже не отпускает.

Это плохо. Мне ведь нужно думать хоть чуточку.

— Как проходят каникулы?

Лучше бы он не спрашивал — у меня все дома. Все, понимаете? Я сижу, готовлюсь к экзаменам и хочу на необитаемый остров. Куда-нибудь в пустыню.

— Нормально проходят.

Я скучаю! Жутко, ужасно, до смерти по тебе скучаю! Хочу быть с тобой каждую минуточку, каждую секунду и даже тогда уверенна мне будет тебя мало.

— Завтра я отвезу тебя к себе. Побудем вдвоём? — выдаёт Никита.

Только не визжать! Только не визжать! Только не визжать!

— Уи-и-и-и… — сжимаю кулачки и всё-таки прыгаю на него, как обезьянка. Но тут же пугаюсь своей вольности, и уже хочу отскочить, но он меня не пускает. Удерживает в неудобном положении с разворотом к нему.

Мы сидим лицом к лицу и почти не дышим. Он смотрит задумчиво и во все свои красивые глаза.

Ну поцелуй же меня! Поцелуй, пожалуйста. Я так этого хочу!

Но он отпускает.

— Извини. Во сколько можно завтра за тобой заехать?

В любое время. А лучше, забери меня сейчас. И увези подальше. И подольше.

— Не знаю… эм-м….

— Завтра в шесть утра уезжает мать, а потом Наська с Лёвычем едут за город к заводчикам.

— Да-да, я знаю. Настя мне звонила.

Мы опять молчим, а я думаю об одной детали — почему он не позвонил и не пригласил, а приехал лично?

— Это на целый день, Лиза. — Вдруг поворачивает ко мне голову Никита, и у меня по позвоночнику бегут табунами мурашки и перекатываются какие-то камушки — и щекотно, и больно, и страшно одновременно.

— Хорошо. — Киваю. — Я поняла. — Хотя, что я там поняла, ничего не поняла. — До завтра?

Теперь уже и не жду, что он поцелует меня на прощанье, а просто выхожу.

Медленно поднимаюсь по ступенькам в подъезд, планируя скрыться внутри только после того, как сзади зашумит мотор, и машина тронется с места — очень хочется посмотреть вслед на её красные огоньки. Но ничего не происходит. Захожу в подъезд и только в окно второго этажа вижу, как отъезжает белый джип.

Не ем. Почти не сплю. Не могу учить ничего, плохо улавливаю смысл разговоров — я не здесь, меня нет, я вся в завтрашнем дне. Там. С Никитой. Только сейчас до меня доходит смысл этого «побыть вдвоём».

Боже.

Что же будет. Что-то даже страшно. Нет, вы не думайте, технически я уже всё давно знаю, спасибо интернету и моему природному любопытству.

Но вот практически.

Не засекаю, во сколько и на какой мысли засыпаю, но у меня получается это сделать только после того, как понимаю, что подготовиться к этому не получится. Всё равно окажешься не готова.