— Прости. — Целую в волосы и глажу по голове.

Моя маленькая, глупышка. На что она пошла, чтобы облегчить мою участь, чтобы помочь мне. Дурочка любимая. Заласкаю, залюблю до сдвига по фазе, до одури.

И вдруг слышу это:

— Настя сказала, что это не очень больно.

Мне перекрывает дыхание, и я каменею. А когда резко отстраняюсь, то вижу улыбку от уха до уха у этой чумовой девчонки.

— Я пошутила.

Шумно выдыхаю и показательно поигрываю желваками.

— Ты со смертью играешь, я смотрю.

— Я тебя не боюсь. И…

— И что?

— И я… тоже тебя очень хочу. Ты… — проводит пальчиком по моей груди, как по заплаканному дождём стеклу, — такой сладкий.

И в глаза лукавы чёртики.

Моя!

— И что же ты хочешь?

— Можно? Да? — Надавливает она на мои плечи, и я подчиняюсь.

Лиза укладывает меня на диван с голым торсом и расстёгнутыми штанами. Член я уже спрятал в боксёры, слава богу.

— Я хочу… тебя. — Бегает она глазами по моей груди, а потом смотрит в глаза. — Ты такой… — поглаживает ладошками меня по плечам, и я сцепляю зубы — господи Иисусе, держите меня всем миром. Руки сами тянуться к девушке.

— Нет. — Отстраняется она. — Можно… я… сама…

Ну, сама, так сама. Убираю себя и откидываю в изнеможении голову.

И в следующее мгновение слышу, как на мою грудь садится бабочка — это Лиза целует меня рядом с соском своими губками.

А я-то дурак думал, что пытки уже отменили. Ведьма и добрая фея в одном флаконе, что она со мной делает. Я же так кони двину от интоксикации тестостероном. Он у меня скоро из ушей хлынет. Смотрю, как изменяется форма её груди, когда она склоняется. Становится такой, как спелые округлые на попке, груши. У меня глаза закатываются сами собой.

А ведь когда-то два прихлопа, три прихлопа и — оргазм! А тут радуга в глазах, по которой скачут динозавры и танцуют единороги. И бабочки. Бабочки порхают.

— Ты такой… — Лиза прижимается ко мне и прикладывает к моей груди ушко. Ушко! И слушает стук моего сердца. — Хочу твоё сердце, — улыбается, когда я отодвигаю каскад её волос, чтобы посмотреть на это.

А члена моего не хочешь, случайно? Моё сердце уже давно твоё, глупышка.

Потом она будто опомнившись, беспомощно садится на пятки.

— Иди ко мне. — Поднимаюсь и впиваюсь поцелуем. И начинаю расстёгивать ей джинсы.

Она с готовность подключается и освобождается от них и от трусиков, а я пока скидываю свои и быстренько отбрасываю подальше. Лиза смотрит на мой член, как балерина — на боксерские перчатки, не иначе.

А мои глаза сами по себе тянутся к местечку меж её ножек. Волосики у неё на лобке довольно тёмненькие и такие, что понимаю, что всё равно бестолку, поэтому отключаю тормоза и тянусь к ним рукой. Ничего особенного не делаю, просто взъерошиваю и дальше продолжаю дышать уже человеком.

Беру её, как ребёнка в подмышках и укладываю на себя. И целую. И глажу, и ласкаю, и одной рукой тянусь между ног. Нащупываю клитор и стараюсь не спрыгнуть с адеквата сразу же, как с водопада. Иначе — труба дело.

Поглядываю на Лизу, когда она будет готова.

— Что ты чувствуешь?

— Там… — показывает она вниз.

— Давай, сядешь на меня и будешь… чтобы я тебя не мучил.

А мучил себя. Мало ли, как она себя поведёт. А вдруг соскочит от боли и всё? Ну, что ж поделать, судьба значит моя такая горькая.

Сквозь поволоку и негу у неё пробивается растерянность.

— Но я… не знаю, как… и куда…

Она не знает, куда вставлять член. И на что, спрашивается, этот несмышлёныш надеялся.

Садится верхом мне на грудь, хоть я не прочь усадить её себе на лицо, чтобы она трахнула меня клитором в рот. Чистенькая девочка, не тронутая — это просто, как зефир в какао, хоть я и не ем сладкого.

Не переставая, ласкаю её бугорок. Она, видимо чувствует возбуждение, только не знает, что это оно и есть. Её взгляд мутнеет, уходит в себя, ротик приоткрывается, грудь начинает вздыматься, ножки раздвигаются сами. То, что чувствую я — лучше потом. Прям не поверите, словно хожу под окнами роддома, где у меня жена рожает.

Подталкиваю её к своему паху, и Лиза прекрасно справляется и охотно подчиняется.

— Привстань.

Слушается.

Нахожу её вход головкой и зорко смотрю на девушку, чтобы у неё не случилось что-то вроде паники.

— Ну?

Она начинает насаживаться, и у меня перед глазами всё плывёт. Я иду в астрал практически пешком. Присвистывая. В автономку, в открытый космос. Мать вашу, какая она узкая! Что я буду делать, а? Мой бедный прибор протискивается будто жирная, откормленная крыса, в мышиную норку, как анаконда — под плинтус.

Но тут ведь есть ещё и Лиза, поэтому я забываю себя.

— Больно?

— Нет, — машет головой и морщится.

— Лиза!

— Нет, не больно, просто… не очень приятно.

Я чувствую какую-то перепонку. Будто мой член берут в кольцо пальцы с перепонкой между ними. Она натягивается, словно полиэтиленовая плёнка — сильно и остро, и Лиза закусывает нижнюю губку.

— Лиза!

— Подожди, — говорит она и плюхается на меня со всей силы.

Есть.

Красный сигнал светофора горит целую вечность. Как они их тут настраивают, хрен их знает — пробки по всему городу, а они ещё и светофорами транспорт стопорят. Умники, блин.

О! Желтый. Не прошло и года. Дожидаюсь зелёного только на остатках трезвости и характере, потому что рядом сидит Лиза, и мы едем ко мне.

Она начала пить таблетки, и сегодня шестой день. После двух месяцев резинок мы решили попробовать так до моего ухода в моря, а потом посмотрим. Бля, как я буду без неё четыре месяца, это просто капец. Уже заранее тошно, хоть с собой на пароход забирай.

И сейчас еле держусь. Кожа к коже — м-м-м.

— Никита, а Настя с тобой сегодня разговаривала утром? — Лиза отрывается от телефона и поднимает на меня голову.

О, нет! Заруливаю в наш район с проспекта, а внутри всё ухает в пропасть. Наська-шельма подговаривает Лизу, чтобы я их вместе учил водить машину. У нас тут за городом есть заброшенные овощные склады, и там остался вполне годный полигон. Парни на нём дрифтуют по выходным.

— Нет. — Очень хочу, чтобы в моём голосе Лиза расслышала точку, а не запятую, но кто меня здесь слушает.

— Нет?

— Нет.

— Жаль.

Да уж конечно, жаль. Корчу кривую мину, потому что понимаю, что по весне они меня точняк дожмут. Наське я бы ещё отказал, у неё теперь свой учитель есть (Лёвычу отец отдал свою «СХ-7»), но вот Лизе.

— Что там? — Стопорю возле подъезда и киваю на телефон в её руках.

Она переписывается с подружкой, которая прикрывает нас на лекциях. Уже неделя, как начался второй семестр, и мы с удовольствием сбегаем с Универа. Катись оно всё в горку, хочется побыть вдвоём и отдохнуть от всех.

— Да, ничего. Всё в порядке. Вроде бы, Алексей Митрофанович не отмечает сегодня. Натали говорит, они с Кирюшкой подали данные, и он их занёс в журнал, и всё.

Я наклоняюсь и клюю её в нос.

— Идём.

На этот раз мы целуемся в лифте. Да, с некоторых пор я уже могу это сделать, не раздев Лизу почти до нитки и не забравшись ей руками куда только можно. И вы знаете, только у меня стало получаться, как нам постоянно начали попадаться попутчики. Сегодня к хренам вышвырну любого, кто помешает мне целовать мою девушку. С меня хватит. Лиза любит целоваться в лифте, значит она будет целоваться, мать его, в лифте, а в подъезде ступенек валом.

Заходим на площадку первого этажа, и там — никого. Аллилуйя.

Не успевают двери кабинки закрыться, обнимаю свою девушку рукой за шею, резко притягиваю к себе и нахожу родные, сладкие губки.

Стон.

Вздох.

Выдох.

Фух, полегчало.

Наконец-то. Я думал, я не доживу.

Она зарывается пальчиками мне в волосы, а её язычок пугается меня и мельтешит. С удовольствием нахожу его, ловлю и ласкаю, успокаиваю. Внедряюсь и присасываюсь. Во всём теле включается зажигание, и погнали возбуждённую, взмученную кровь по венам.

Однако, нам нужен воздух, поэтому я отрываюсь, наклоняюсь ещё ниже и целую нежную шейку с прозрачной кожей. Лиза запрокидывает голову, открывая мне доступ.

А запах!

Святые угодники!

Стартует температура в паху и рвёт градусник вверх. И не только градусник, кстати. Член своё дело знает тонко и растёт, как на дрожжах. Разворачиваюсь и упираюсь стояком Лизе в бок, и она делает еле уловимое движение навстречу.

Мои сердце и яйца чувствуют приближение полного фарша и отвала башки. Отвечаю.

Лифт встаёт на шестом этаже, и мы вываливаемся из него, не в силах оторваться друг от друга.

Но тут надо сказать ещё кое что. За прошедшие с Нового года почти два месяца этот мир очень сильно изменился. Его практически не узнать. А именно — у нас в квартире поселился житель Ада. Его исчадие, прямое воплощение, сгусток зла, отродье сатаны, кровожадный говнюк и ходячее несчастье. Из непонятно каких соображений, и хрен его знает женской ли логики или логики дьявола, но Настька назвала его Эскобар. Лично я сразу вспомнил наркобарона, а вы? Не знаю, что уж я такого сделал Лёвычу дерьмового, вроде бы баб не уводил и шаурму не отбирал, но он явно перешел на сторону зла. Какими такими печеньками его туда заманили, я ХэЗэ.

Когда открываю квартиру, говнюк уже вовсю скулит и скребётся в дверь зала. После того, как он съел в прихожей материн сапог, а у Наськи в комнате — её зарядку от айфона, мы стали закрывать его в зале, убрав ковёр и набросав ему там кучу игрушек.

Воет, надрывается, думает, я его выгуливать кинусь. Угу, сейчас, всё брошу.

Под его скулёж, к которому Лиза уже тоже привыкла, прижимаю её к только что закрытой двери и впиваюсь поцелуем опять. Лезу руками под кофточку и лифчик. Сейчас. Вот-вот, сейчас-сейчас.