Алёна Тим - Грусть любви

– А может быть, они видят в этом сексе какую-то философскую суть?

– А может быть, для них секс – это просто продолжение философии Фрейда? Немного протест Августину с его «Исповедью» и, в то же время, одиноко страдающему Шопенгауэру? – продолжил он мысль Альки.

Аля улыбнулась. Сохраняя прежний тон и пробегая пальцами по ее спине, Кирилл продолжал свою речь с невозмутимым спокойствием:

– Философская поэзия – это секс как протест.

– Ну, а что ты думаешь о религиозной поэзии?

– Я думаю, что нельзя предохраняться. А при оргазме восклицать «Боже мой!».

– Какое богохульство! – Аля в шутку ударила его.

– Нет, на полном серьезе. Разве ты не знаешь притчу о том, что Бог сотворил женщину именно так, чтобы она при половом акте произносила эти слова.

– А еще когда-то в античности существовал культ фаллоса… – сказала она.

– Да, но не будем об этом – ему на смену пришел культ вагины.

Аля смеялась. Его парадоксальный юмор словно отпугивал призраков ее прошлого.

– Ну а городская лирика – это что же, типа секс в большом городе?

– Думаю, ты совершенно права. И больше всего меня бесит, когда люди называют это «потрахаться», ведь они трепетно хотят любить друг друга.

– Не обобщай.

– Я же говорю про нас, – сказал Кирилл и прижал ее к себе, она услышала, как колотится его сердце, словно в клетке.

– Твое сердце в неволе.

– Я думаю, если оно вырвется на волю, будет еще хуже – я просто умру здесь, в этом заброшенном парке, в твоих объятиях, а у входа «У музы за пазухой» будет висеть короткий некролог, дескать, был такой в нашем городе ненормальный чел, который выпустил наружу свое сердце, как Данко в темном лесу.

– Пожалуйста, не умирай.

Она трепетно обняла его. И Кире показалось, что в ее правом глазу заблестела слеза, готовая скатиться по ее красивой, бледной при тусклом свете луны, щеке.

– И что я делаю? – спросила себя она, когда дверь в его квартиру была уже закрыта за ней. – И что я делаю? – снова спросила у себя она, так и не получив ответа у своего сознания, хотя ответ был до неприличия ясен.

Кирилл и Аля стояли в объятиях друг друга на его кухне. И, благодаря включенной иллюминации в его квартире, жители соседнего дома могли наблюдать стройную фигуру девушки, обнимающую за шею худощавого молодого человека, который, поднимая какую-то бесформенную одежду на ней, пытается добраться до ее спины в поисках невинных эрогенных зон.

Он смотрел в ее в глаза, как обычно смотрят мужчины, которые уже уверены в том, что им готовы отдаться. И кульминация этого свидания, наступившая посередине ночи, предполагала бурное продолжение на синих шелковых простынях в спальне, на стиральной машине, в гидромассажной ванне, на подоконнике с фиалками или прямо здесь, на кухонном столе…

От этих мыслей у Али свело живот, как это бывало обычно в такие ответственно-сексуальные моменты. Но думала сейчас она не столько о том, насколько у нее свело живот, сколько о том, как это произойдет…

«Сейчас он возьмет меня на руки и понесет куда-то, а потом долгий петтинг, немного развратных, таких вкусных ласк и обладание странным человеком, номер телефона которого был написан на скомканной бумажке в кармане…» – Аля остановила свой поток мыслей. Кажется, Кирилл нашел, что искал.

И собственное учащенное дыхание сбило ее с продолжения размышлений на тему…

– Может, выключим свет, а то здесь сейчас будет такая эротика? – сказал Кирилл.

«Может сказать, что свело живот и предложить просто поспать…»

– думала она, отдаваясь в его нежные сильные руки.

Но не сказала ничего, кроме:

– Да, свет, пожалуй, выключим. Странный у вас город – город нелюбителей занавесок.

– Ты выключишь, – сказал он и резко схватил ее на руки, – вот там переключатель… здесь… и здесь…

Он нес ее на руках, а она одной рукой обнимала его за шею и щелкала выключателями, гася свет, и поэтический сумрак, окутавший их в лесу, словно снова обступил их.

Они оказались на круглой кровати в его спальни. Он крепко прижимал ее к себе. И его руки то сильные, то нежные, как перышко, пощипывали и гладили ее спину, поднимаясь выше, где он нашел ее лопатку. Он зажал ее пальцами.

Она засмеялась и поцеловала его. А он ответил нежными прикосновениями к ее губам своими, обцеловывая их, как будто хотел поцеловать каждую клеточку этих губ. Она уже начала расстегивать пуговицы на его рубашке, обнаружив там еще и хлопковую футболку, которая мешала ей свободно дотрагиваться до его тела.

Рубашка медленно поддавалась, пуговица за пуговицей, потому что она намеренно делала это одной рукой, опираясь другой, согнутой в локте, на подушку. Пока она проделывала эти манипуляции с пуговицами, он целовал ее лицо: клеточку за клеточкой ее гладкой и бледной кожи, потом веки, потом ресницы, потом губы, потом снова веки, потом щеки, продолжая ласкать между лопаток. Его нетерпение нарастало. Он хотел разорвать на себе эту дурацкую рубашку, но ей еще оставалось расстегнуть две пуговицы. Вдруг она нежно прижалась головой к его шее, потом повернулась, поцеловала его, укусила за нижнюю губу, не рассчитав, до крови, расправилась с двумя последними пуговицами. А он уже срывал с нее эту красную рубаху, принадлежащую скульптуру.

И наконец он бросился целовать ее грудь, ему хотелось зацеловать ее.

И взяв ее груди в свои руки, он чувствовал, как точно и приятно они помещаются в его горячих ладонях. Он почувствовал, как твердеют ее соски, и как часто она дышит. Но теперь он решил играть с ней.

Он стал нежно, почти не дотрагиваясь, ласкать ее живот, особенно вокруг пупка, щекоча своими прикосновениями и бородой. Он чувствовал, как ее животик вздрагивает от ласк его рук. Потом он схватил ее за плечи, и, перекувыркнувшись два раза, она оказалась сверху на нем, что мешало ей отделаться от его футболки. Играя в ее игру, он вдруг остановился, дотронулся до ее волос и завел несколько прядей за уши.

– Нимфа.

Она поцеловала его веки. Наклонилась над ним, спрятав его лицо в своих волосах и, медленно касаясь его губ, вошла в его рот своим нежным язычком, который он зацепил своим, поворачивая голову, как будто стараясь вобрать в себя ее губы. Он изучал ее острые зубки и шалил своим языком, напоминая змею, нашедшую что-то слишком любопытное, чтобы оторваться от своего занятия.

Аля встала перед ним на колени справа от его головы и продолжала поцелуй, закончив его такими же легкими прикосновениями к каждой клеточке его рта, лаская под футболкой его грудь, покрытую волосками, прикладывая ладонь слева к сердцу, слыша его ровный ритм, который учащался, когда она опускала руку ниже по его накаченному прессу, а потом убирала ее.

Вдруг Кирилл резко приподнялся и, перевернув ее на живот, стал покрывать поцелуями ее спину, а добравшись до шеи, впился в нее страстным поцелуем, как вампир. Потом, потершись носом о кожу ее шеи и вдыхая ее сладковатый запах, он лег рядом, положил голову на согнутую в локтях руку и посмотрел на нее. Здесь, в этой постели, она казалось ему такой хрупкой и беззащитной перед натиском его страсти.

Аля удивилась, что этот бесконечный поток ласк прекратился, повернулась, стараясь заглянуть в его глаза. Эти глаза в темноте при тусклом свете луны показались ей совершенно безумными.

Она подождала немного, поняв, что если и сможет остановиться, то только не сейчас. Аля потянула его за плечи – он поддался и приблизился к ней. И она стала стаскивать с него футболку, чтобы прильнуть к его груди, которая сейчас была для нее символом защиты от темноты этой ночи.

Не в силах больше сдерживать с себя, он резко прижал ее к себе, как голодное животное, соскучившееся по чему-то близкому и жаркому. Он сжал ее в своих объятиях так, что она вскрикнула. А его руки стали с силой скользить по всему ее телу. Ей казалось, что эти руки были везде, окутывая ее своими грубовато-нежными прикосновениями. И одновременно он пытался стащить с нее джинсы, борясь с предательской пуговичкой на них, которая не хотела расстегиваться, и, найдя место, где они порвались, старался добраться до самого потайного места. Он с силой прижимал ее к себе. Аля чувствовала, как их дыхание сливается. Но она дышала чаще, до дрожи во всем теле, что еще больше возбуждало его. Стараясь отвечать ему, она покрывала его грудь страстными поцелуями. Но он останавливался лишь на миг, исследуя ее тело своими сильными мужскими руками, как будто не хотел, чтобы хоть какая-то часть ее тела осталась без внимания. Он трогал ее там, где еще были джинсы, проникая между ног. Как будто испугавшись его страсти, она сдвинула их. Предательская пуговица была расстегнута, а джинсы были сняты одним рывком так, что ткань джинсов треснула еще в каких-то швах. Аля двигалась в его руках, как будто усиливая сопротивление ласк, стараясь поворачиваться той частью тела, которую он ласкал, в противоположную сторону. Он впился в ее грудь. А потом, когда ее груди оказались в его руках, он прильнул своими губами между ними и стал снова покрывать ее поцелуями все жестче и сильнее. И, зажав ее голову между своей головой и плечом, он силой своих рук заставил ее извиваться в своих объятиях.

С каждым новым прикосновением она все увереннее расстегивала его ремень, затем стягивала джинсы, из которых Кирилл резко высвободился и прижался к ней своей восставшей плотью, впившись в бутон ее соска и прикусив его. Она уже не могла думать ни о чем. Были только эти руки, только этот мужчина, только это дыхание, только это сердце. И, освобождая ее от нижнего белья, он опускался губами все ниже и ниже, чтобы поцеловать ее там, куда он стремился прийти по дорожке на ее животе из своих поцелуев.

Она чуть не закричала, когда он вошел в нее – влажную, страстную, жаждущую. И Аля почувствовала тяжесть его тела. Или счастье его тела, это было одно и то же. Когда он задвигался в ней – а она под ним – в каких-то резких, животных движениях, он заглядывал в ее глаза, проводя рукой по ее влажным щекам и губам. Она плакала. Он слегка потянул ее за ногу, она оказалась на нем, и, чувствуя его внутри, она хотела, чтобы это никогда не закончилось.